- Ну, Зося, что хорошего сегодня на обед? Как прошло вчерашнее свидание?
Девушка покраснела.
- Вы, товарищ поручник, любите шутить. А на обед кислые щи и запеканка из риса…
Казуба весь передернулся.
- Как всегда! "Щи да каша - пища наша", - повторил он русскую поговорку. - Ничего не поделаешь! Придется страдать до победы, - рассмеялся он. - Зося, я привел с собой коллегу, он первый день в училище, у него нет еще талонов на обед, придумайте что-нибудь, ладно?
- Постараюсь, товарищ поручник!
- Наша батарея не останется в долгу…
Девушка ответила, смеясь:
- Если будете меня донимать - лишитесь моего покровительства.
Когда она отошла, Казуба сказал:
- Ничего девушка, а? С ней встречается один из моих курсантов. Невозможно за парнем уследить, все время крутится возле нее…
Брылу эта тема не интересовала. Ему не терпелось узнать, что расскажет Казуба об обстановке в батарее.
- Капитан Орликовский рекомендовал мне обратиться к вам за советом в отношении моей будущей работы…
Казуба сразу стал серьезным.
- Постараюсь кое в чем вам помочь. Во всяком случае, на сегодняшний день я, видимо, лучше других разбираюсь в этих делах.
- Как вы считаете, почему в батарее сложилась такая обстановка?
Казуба нахмурился. Долго молчал, словно подыскивая слова.
- Это объясняется, по-моему, целым рядом причин. И прежде всего неправильным подбором людей.
- А именно? - Брыла добивался более точной формулировки.
- Я подозреваю, что, когда формировали батарею - а это было в конце июля, - на комплектование ее личного состава оказали влияние люди… - Казуба заколебался, - ну, с той стороны…
Он умолк, увидев приближающуюся Зосю с двумя тарелками щей. Когда та ушла, командир батареи зачерпнул ложкой еду, попробовал и скривился.
- Ну и кислятина, черт побери!
Брыла нетерпеливо перебил его:
- Итак, вы утверждаете, что дело в плохом подборе ребят?
- Да нет же! Ребята способные. Только они еще чужие… не наши…
- Поясните, пожалуйста.
- Да вы же знаете: случаи дезертирства, листовки… А главное - это равнодушие, с которым неизвестно как бороться. Идет лекция - вроде бы слушают, надо выпустить стенгазету - рисуют, задаешь им какой-нибудь вопрос - вежливо отвечают. Но чувствуется, что все это им чуждо, что они относятся к этому равнодушно, если не сказать враждебно.
- Вы считаете, что батарея настроена враждебно?
- Ничего я не считаю, - пожал плечами Казуба. - В этом мне так и не удалось до конца разобраться.
- А пытались?
Казуба старательно собрал ложкой остатки щей в тарелке, отодвинул ее от себя и содрогнулся.
- Брр… гадость какая! Кто только выдумал эти щи…
После этого придвинул к себе тарелку с запеканкой, которую тем временем принесла Зося. Ел с аппетитом. Сделал вид, что не расслышал вопроса Брылы, но хорунжий не отставал от него.
- А как до этого проводилась политическая работа в батарее? Кто ее вел?
Казуба, не поднимая глаз от тарелки, сказал:
- Обыкновенно. Беседы, стенгазеты, политзанятия…
- И никакого эффекта?
Казуба сосредоточенно продолжал ковырять вилкой в рисе. Наконец, выйдя окончательно из себя, наклонился к хорунжему и изменившимся голосом заговорил:
- Что вы все меня расспрашиваете? Разве я виноват, что Орликовский прислал мне замполитом дурака? Я не раз говорил ему об этом, предупреждал. Я свои обязанности выполняю. Дисциплина в батарее хорошая, уровень боевой подготовки высокий. А политико-воспитательная работа - это ваше дело, политработников. Не могу же я разорваться на части.
- Ах так… - начал понимать Брыла.
- Да, так. Именно так. Мы поделили с ним обязанности. Я отвечал за боевую подготовку, дисциплину и административные вопросы, а он - за идеологические. Ну и какой же результат? Я весь выкладывался, жилы из себя тянул, а тут вдруг какие-то листовки… а потом дезертирство.
Он на минуту умолк, внимательно глядя на Брылу. Но по лицу политработника ничего нельзя было понять.
- В конце концов, когда все это обнаружилось, меня вызывают и говорят: "Батарею придется распустить". Распустить! Понимаете? И знаете почему?
- Ну?
- "Потому что вы, поручник Казуба, не справились со своими обязанностями!" Так заявил Орликовский. Ничего себе, а?
Он откинулся от стола и вопросительно посмотрел на Брылу. Видимо, ждал, что тот скажет. А Брыла спокойно ответил:
- По-моему, он был прав.
- Что?! - вскипел Казуба, но тотчас же взял себя в руки. - Вы говорите - лишь бы что-то сказать, а сами наверняка думаете иначе.
- Думаю то, что говорю, - возразил Брыла. - Мнение Орликовского считаю правильным.
- Знаете, что я вам скажу? - резко оборвал его Казуба. - То, что вы говорите, это… это… чепуха! - закончил он убежденно и махнул рукой. - И вообще, к чему весь этот разговор? Вы говорите так потому, что не знаете, какая у меня тяжелая работа и как мало остается свободного времени.
Брыла молчал. Казуба решил выговориться до конца:
- У меня были когда-то честолюбивые планы вывести нашу шестую батарею на первое место в училище. Я постоянно следил за боевой подготовкой курсантов, работал над укреплением дисциплины. Взвалил на себя вдвое больше обязанностей, чем командиры других батарей. Часто бывал у курсантов - и рано утром, и поздно вечером. Организовал для них консультации…
- А об одном забыли. Что от идеологического уровня зависит, кем будут ваши курсанты. Хорошо подготовленными офицерами Войска Польского или хорошо подготовленными энэсзетовцами, - заметил Брыла.
- Для этого существуют политработники. Если мне проводить еще и политзанятия, то зачем тогда нужен замполит?
Брыла решил закончить дискуссию. Он видел, что Казуба рассердился.
- Что было, того уж не вернешь, - начал он примирительным тоном, - нечего об этом больше говорить. Надо сделать только надлежащие выводы из допущенных ошибок. И обращаю ваше внимание на то, что я иначе понимаю распределение наших обязанностей.
- Как же?
- И вы и я - мы оба отвечаем за батарею. Разделение вопросов на политические и строевые я считаю неправильным. Жизнь показала, к чему это приводит.
- Как же вы представляете себе нашу совместную работу?
- Поговорим об этом позже, когда я познакомлюсь с батареей. Хорошо? Одно могу вам сказать уже сейчас: я хочу работать, как и вы, с утра до поздней ночи, не жалея сил.
- Тогда я рад. Видите ли, мне дорога каждая минута, Я привык ценить время. Открою вам секрет. Я уже давно мечтаю читать лекции по тактике. С Нового года. Поэтому приходится самому многому учиться и спать всего по нескольку часов в сутки. Теперь вы понимаете, почему я так разозлился? Я постоянно не высыпаюсь, а ваш предшественник всю первую половину дня валялся в каптерке, а после обеда отправлялся к девчатам. А потом говорят, что это моя вина…
- И правильно говорят.
- Ну, ладно, ладно. Я это уже слышал. Главное - что вы обещаете помогать мне. - Он протянул Брыле руку: - Любую помощь принимаю охотно.
Брыла пожал руку командиру батареи. После этого оба встали и направились к выходу. Дорогой Казуба спросил Брылу:
- Квартиру себе нашли?
- Да нет… Я этим еще не занимался…
- Тогда пойдемте ко мне домой. Покажу вам свою комнату. Можете хоть сейчас вселяться. Правда, нет печки, но до зимы еще далеко. Думать о ней будем тогда, когда ударят морозы. Ну как, согласны?
Брыла охотно принял предложение Казубы.
XIII
Оставшись один, Мешковский распаковал вещи, принял душ и прилег на тахту. От мрачного настроения, которое преследовало его с самого утра, не осталось и следа. Ему теперь казалось, что все уладится и скучать особенно не придется.
"В конце концов, из того, что рассказал Чарковский, можно сделать вывод, что жизнь в училище не такая уж ужасная, - размышлял он, уставившись на разноцветную лампу, висевшую под потолком, - всегда можно выкроить немного времени и для себя. Ничего, как-нибудь освоюсь. А славный малый этот Чарковский - помог найти действительно отличную квартиру. Так я еще никогда не жил…"
Он вспомнил взгляд Беаты, и на душе стало неспокойно. Правда, он не был невинным юношей, но большим опытом в общении с женщинами не обладал. Беата же произвела на него сильное впечатление. Мысли о ней заставляли учащенно биться сердце, будоражили кровь. Он потянулся так, что затрещали суставы, и соскочил с тахты. Как много нового принес ему этот день!
Подпоручник подошел к окну. Отсюда открывался вид на всю территорию училища.
В это время из главного корпуса выбежала группа курсантов. Несмотря на порядочное расстояние, можно было различить у них в руках котелки. Они один за другим исчезали в бараке, где помещалась столовая. Спустя какое-то время из-за угла корпуса появилась еще одна группа.
"Идут на обед", - догадался Мешковский и тут вспомнил, что с утра ничего не ел, почувствовал голод. Вначале решил было пообедать в училище, но потом передумал. В вещмешке оставалось еще немного провизии, которой щедро снабдил на прощание старшина его батареи.
Не успел он вытащить из вещмешка банку консервов, хлеб и кусок колбасы, как в дверь постучали и в комнату вошла Беата.
- О! Вы, я вижу, собираетесь устроить пир, - рассмеялась она, увидев разложенные на столе продукты.
Смущенный Мешковский не нашелся что ответить, а Беата продолжала:
- Спрячьте все это. Приглашаю вас пообедать с нами. Заодно познакомлю с моей теткой.
Она взяла офицера под руку и повела в столовую. За столом, накрытым на три персоны, сидела старая худая женщина.
- Тетушка, разрешите представить вам моего нового квартиранта подпоручника Мешковского. Наш человек… - Последние слова она произнесла с особым выражением.
Мешковского усадили напротив костлявой старухи с серыми строгими глазами и ссохшейся, пергаментной кожей лица и рук. Она почти все время молчала, сохраняя на лице неприятное, надменное выражение.
Беата была полной противоположностью тетки, и Мешковский с удовольствием смотрел на нее. Ему нравились ее отменный аппетит и тонкий юмор.
К концу обеда разговор вдруг перешел на неприятную тему. Беата бросила не имеющую прямого отношения к их беседе реплику:
- Они отняли у тети все.
- Кто? - не понял Мешковский.
- Как это кто? Красные! - раздраженно ответила Беата. - У тети было имение неподалеку отсюда. Когда пришли большевики, хамье сразу же подняло голову…
- А, ну да… - растерялся офицер. Дальше он уже почти не слушал ее, думая лишь о том, как бы поскорее закончить этот разговор.
- Представьте себе, они стали такими наглыми и агрессивными, что бедная тетушка вынуждена была бежать ночью из своего имения. И во всей деревне нашлись только двое, кто помог ей спасти хотя бы часть вещей.
Мешковский посмотрел на тетю. Ее ястребиный профиль, подкрашенные губы и мумиеобразный вид вызывали у него отвращение. Вместо того чтобы прикинуться сочувствующим, он с упрямым удовлетворением думал про себя: "Значит, крестьяне сами избавились от этого живого трупа…" И с трудом погасил появившуюся при этой мысли улыбку. А Беата продолжала разглагольствовать:
- Все, что теперь происходит, - хорошо, даже очень хорошо. Чем хуже для них, тем лучше для нас…
Мешковскому стало не по себе. Он беспокойно заерзал и хотел возразить, но Беата воинственно закончила свою речь:
- Еще до войны я считала, что мы зря либеральничаем. Нужны были другие методы, более энергичные. Нам нельзя было соглашаться даже на малейшую видимость демократии. А теперь приходится расплачиваться за это.
Мешковский не помнил ни "либеральничания", ни "видимости демократии". Тема была весьма щекотливой. И он не имел никакого желания вступать в политическую дискуссию. Беата нравилась ему, спорить с ней не хотелось, как и высказывать ей все, что думает по этому поводу. В результате он оказался в глупом положении. Молчал, пытаясь изображать сочувствие, что, впрочем, ему никак не удавалось, и ждал подходящего момента, чтобы сменить тему разговора. Добившись этого, облегченно вздохнул.
После обеда тетя первой поднялась из-за стола и удалилась. Мешковский отправился к себе, Беата, прощаясь, напомнила ему:
- Не забудьте про вечер!
Оставшись один, он мысленно вернулся к разговору за обедом. Значит, Беата из богатой семьи? Он невольно вспомнил, как она горячо рассуждала о политике. Это воспоминание неприятно кольнуло его. "Да, характером бог Беату не обидел! Это сразу видно, - размышлял он. - А собственно говоря, чего я ломаю себе голову над этим вопросом? Какое мне дело до ее политических взглядов?" Но тут же почувствовал, что неискренен с самим собой. Ему не хотелось признаваться, что откровения Беаты были неприятны, и, пытаясь заглушить эти мысли, он заключил: "Главное, что она мне нравится как женщина, а беседовать с нею о политике я не собираюсь".
XIV
Закончив подготовку к завтрашним занятиям, заместитель командира взвода Добжицкий аккуратно сложил карту и тетради. Он собирался было подняться с неудобной, чересчур маленькой для него скамейки и выйти покурить, но в это время в аудиторию вошел Казуба в сопровождении незнакомого офицера.
- Встать! Смирно! - подал команду Добжицкий.
- Вольно, вольно! Садитесь! - приказал Казуба и, обращаясь к стоящему позади хорунжему, сказал: - Это второй взвод, которым будет командовать Мешковский.
Строгое лицо Добжицкого выражало готовность к выполнению дальнейших указаний. Всегда серьезный и малоразговорчивый, он сумел завоевать авторитет у начальства. Казуба и другие командиры считали, что из него выйдет хороший офицер. Коллеги же вначале обижались на его сухость и замкнутость, но потом прониклись к нему уважением. Теперь он смотрел на офицеров холодными, бесстрастными глазами и думал: "Это и есть наш новый политрук. Деревня, по роже видно, с ним особых хлопот не будет. Справились со Слотницким, справимся и с этим, как его там… Брылой. Интересно, чем она привлекают к себе людей? Слотницкий, понятно, мечтал о карьере. А этого дурака наверняка соблазнили офицерскими погонами".
Тем временем Казуба тихо сказал Брыяе:
- Мне надо: забежать в учебную часть, а вы, если хотите, можете пойти на квартиру и отдохнуть.
Брыла заколебался.
- Рановато, - сказал он неуверенно и вдруг решился: - А знаете что, я останусь здесь, поговорю с ребятами…
Казуба обрадовался, но не показал этого. С удовлетворением подумал: "Этот Брыла нравится мне. Похоже, он действительно собирается честно работать".
Заканчивалось время, отведенное на самоподготовку, в большинство курсантов уже не занимались. До прихода офицеров в аудитории царили приглушенный шум, разговоры и смех. Теперь же, когда появилось начальство, все снова взялись за учебники и тетради. Коротко остриженные головы склонились над ними с подчеркнутым усердием.
Брыла медленно прошел вдоль столов, с интересом разглядывая курсантов. Потом вернулся на середину и остановился возле свободного стола. Присев на его крышку, спросил:
- Ну, ребята, как жизнь в училище?
Курсанты подняли головы. Брыла перехватил их любопытные, но не слишком доброжелательные взгляды и подумал: "Откуда в них эта настороженность?"
За всех, как старший по званию, ответил заместитель командира взвода:
- Хорошо! - и тут же добавил: - А почему должно быть плохо?
- Из каких мест прибыли? - задал следующий вопрос Брыла, раздумывая одновременно о том, как преодолеть равнодушие курсантов.
Снова за всех ответил Добжицкий:
- Большинство здешние, из Люблинского воеводства…
И вдруг кто-то из курсантов неожиданно спросил:
- А вы, товарищ хорунжий, судя по акценту, наверное, с востока?
Брыла усмехнулся:
- Я? Да нет… из Дембицы.
Добжицкий поинтересовался:
- Из Дембицы? У меня был там друг. Может, знаете его? Учился в гимназии…
- А как его фамилия?
У Добжицкого никаких знакомых в Дембице не было, и задал он вопрос преднамеренно.
- Как же его звали? - делая вид, что пытается вспомнить, проговорил он. - Закончил гимназию в тридцать девятом. Высокий такой блондин…
- Я в гимназии не учился, - сказал Брыла. - Работал подмастерьем у слесаря…
В этот момент Добжицкий нагнулся за книгой, которую умышленно столкнул локтем со стола, а когда выпрямился, на его лице уже не было улыбки.
"Безграмотный мужик, - подумал он, - тем лучше…"
Брыла не отступал. Несмотря на первую неудачу, он решил расшевелить ребят, втянуть их в разговор. Взглянул на лежавшие на столах учебники и спросил:
- А вам артиллерия нравится?
Взвод оживился. Сидевший ближе всех к нему курсант воскликнул искренне и неподдельно:
- Очень!..
- Это, наверное, самый интересный из всех родов войск, - добавил другой.
- А преподаватели?
- Отличные… - раздалось несколько голосов.
Брыла удовлетворенно улыбнулся.
- А ваш любимый предмет?
Курсанты старались перекричать друг друга:
- Техника!
- Топография!
- А политическая подготовка? - спросил Брыла.
В аудитории воцарилось неловкое молчание. Из угла донесся чей-то неуверенный голос:
- Тоже…
Брыла спрыгнул со стола и, смеясь, направился к кафедре.
- Чувствуется, что политика порядком надоела вам. Верно?
Снова тот же голос ответил неубедительно:
- Не-ет…
- Вижу, вижу! И знаете, что я об этом думаю? Что это, по-видимому, какое-то недоразумение. Не может быть, чтобы вас не интересовали ни ваша жизнь, ни ваше будущее. А ведь на наших политзанятиях мы будем говорить именно об этом. - Окинув взглядом ребят, догадался, что они не поняли смысла его слов. - На наших занятиях речь пойдет о том, какую Польшу мы хотим построить после победы, каковы были причины наших поражений. Думаю, что это должно вас интересовать.
Добжицкий ухмыльнулся. После недавних событий в училище он был почти уверен, что батарея неохотно примет нового замполита. Верил, что в сложившейся ситуации ему нетрудно будет помешать политической работе и довести дело до нового конфликта.
Тем временем завязался оживленный разговор. Когда хорунжий уже начал было сомневаться, удастся ли ему наладить контакт с курсантами взвода, недоверие вдруг исчезло. Возможно, на это повлияла атмосфера, в которой велся разговор, а может, открытое, добродушное лицо хорунжего. Во всяком случае, ребята теперь говорили свободно, улыбаясь и подшучивая друг над другом,
Добжицкий заметил эту перемену и помрачнел. Хотя на лице застыла привычная маска равнодушия, мозг его лихорадочно работал: "Что это они так быстро с ним подружились? Смотрите-ка, как он запросто с ними беседует. А может, он и не такой уж лапоть? Его дружеское расположение к ним может стать впоследствии очень опасным. Правда, и эти щенки не оправдали надежд. Достаточно нескольких теплых слов, и они уже готовы идти за кем попало".
Один из курсантов - Заецкий - с деланной серьезностью рассказывал Брыле о политзанятиях, которые вел подпоручник Слотницкий.