Партизаны молчали, и каждому хотелось в эту минуту заполучить в руки невероятной силы снаряд, от которого брызгами разлетелись бы и дорога, и платформа, и горланящие фрицы. Жилбек в эту минуту подумал о том, что нет у нас еще оружия, равнозначного народной ненависти, и что его личная ненависть к фашистам во сто крат сильнее тех средств, которыми располагали партизаны.
Он хотел дать команду закладывать мины и тол именно здесь Но сейчас, глядя на беспечно громыхающие составы, которые неслись по советской земле, как по своей, он изменил решение.
- Насыпь здесь невысокая, особого ущерба фашистам не принесем, - заговорил Жилбек. - Знаю, что все устали. Но видели, сколько орудий повезли немцы против наших? Видели, сколько фрицев? Предлагаю поискать место с высокой насыпью. Понимаю, все устали, но мы должны еще пройти километра два-три, пока не найдем участок с высокой насыпью. Если половину состава уничтожим взрывом, то другая половина сама рухнет с откоса. Тогда фрицы не соберут костей. Пошли!..
Поторапливались, чтобы заложить тол до восхода луны. Шли по краю леса, не выходя на опушку и не спуская глаз с железной дороги. Вскоре впереди появилась широкая лощина. Насыпь стала подниматься. Вот она достигла приблизительно трехметровой высоты. Участок вполне подходящий. Но перед насыпью в темноте мерцала вода, словно для того и напущенная в ров, чтобы защитить дорогу от партизан.
Павлик положил на землю свою ношу и пошел к воде. Остальные, приготовив автоматы, настороженно всматривались в темноту. Поблизости могла быть вражеская охрана, патруль мог следить за опасным участком. Одинокая фигура Павлика медленно брела по тускло мерцающей воде. Жилбек вслух считал его шаги, чтобы определить расстояние. Вода доходила Павлику до колен.
"Только бы неглубоко… - думал Жилбек. - Только бы помельче… Лишь бы перенести тол. Лишь бы перебраться…"
Вернувшись, Павлик сказал, что, видимо, разлилась какая-то ближняя речушка, ширина ее метров двести, глубина не больше метра.
- Проходим по одному, - сказал Жилбек. - Павлик идет первым.
Павлик, кряхтя, взвалил ношу на спину и не спеша пошел к насыпи. Шел он, как показалось всем, мучительно долго. Добрел до насыпи, прилег и не шевелился…
Подождали, прислушались - тихо. Ни выстрелов, ни шагов, только шелестит листва от ночного ветра.
Вторым пошел Мажит. Идет с мешком за спиной, горбатый, неуклюжий. Дошел до насыпи и тоже растворился к темноте.
Опять прислушались, опять всмотрелись - тихо.
- Следующий! Побыстрее!
Сам Жилбек перешел воду последним. Только начал отстегивать саперную лопату, как загудели рельсы.
- Ложись, накройся чем попало, чтобы не увидели.
- А если дрезина, патруль? - свистящим шепотом спросил Павлик.
Советоваться, раздумывать, предполагать было некогда.
- Всем лежать здесь! Павлик, за мной! - скомандовал Жилбек.
Пригибаясь, они побежали навстречу гулу. Отбежали метров тридцать, прилегли.
- Если дрезина со светом - бросай гранату, а я их сниму из автомата, как куропаток, - предложил Жилбек.
- Грому будет много. На станции услышат, задержат другие составы, - усомнился Павлик.
- Согласен. Гранаты - в крайнем случае. Если заметят.
Гул все ближе и ближе. Стало видно, что это не дрезина, не патруль, а поезд. Паровоз освещает путь мощным прожектором.
Партизаны приникли к земле.
Когда смолк перестук колес, Жилбек приложил ухо к рельсу - другого поезда пока не было слышно. Огляделся: за лесными вершинами светлело зарево - всходила луна.
- Быстрее, ребята!
Замелькали лопатки, послышалось звяканье металла, заложили три мины, заложили тол, засыпали. Отошли быстро, все вместе.
В лесу, как в родном доме, вздохнули с облегчением…
- А вдруг нас заметили с паровоза? - предположил кто-то. - И сообщили в Понятовку.
Настроение сразу упало. На самом деле: мучились, мучились- и все насмарку. На станции могут задержать составы, могут пустить для проверки какую-нибудь дрезину, взорвут мины, починят путь.
Решили ждать. Закурили в рукава. Луна поднималась все выше, светлая, полная.
- Пока ночь - уйти бы потихоньку, - сказал сердечник. - С утра начнут прочесывать…
Никто не ответил.
Спустя час со стороны Понятовки послышался медленно нарастающий гул - шел мощный состав. По частому пыхтению можно было определить, что тянут его два паровоза. Местность здесь не гористая, ровная, если два тягача - значит, груз тяжелый. Вот вдали из леса медленно выползла темная змейка. Постепенно обозначились вагоны, между ними неровные тени платформ. В лунном свете поблескивали стекла пассажирских вагонов. Там сидели офицеры и пили коньяк за здоровье фюрера.
Состав поравнялся с подрывниками. Партизаны замерли, затаили дыхание, окаменели - всем вдруг показалось, что состав уже прошел заминированный участок и остался невредимым. Каждый слышал только стук своего сердца. Нервы были напряжены до предела. И прежде чем раздался взрыв, на какую-то долю секунды раньше грохота все увидели, как паровоз, словно сшибленный на скаку конь, поднялся на дыбы и плавно рухнул под откос. Грохот взрыва тысячекратным эхом разнесся по лесу. Вагоны стремительно, как игрушечные, набегали один на другой и валились с насыпи. Едва стих грохот, как послышались вопли, панические крики, визгливая команда.
- Теперь пусть почешутся, - глухим, но счастливым голосом проговорил Жилбек.
…И еще три дня брела по лесу группа Жилбека, огибая Понятовку, чтобы выйти к дороге по другую сторону станции. У партизан кровоточили спины. Днем, в жару, соленый пот, казалось, разъедал мясо до костей.
На третью ночь вышли к рельсам и с величайшим облегчением заложили груз в пяти местах. Оставили у себя на всякий случай только три мины. Тол зарывали с ожесточением. Тяжело пришлось партизанам, но каково теперь будет фашистам.
В ту же ночь налегке успели отойти от дороги километров одиннадцать и легли спать в овраге, заросшем густым колючим кустарником. Проснулись от взрывов. Пять грохочущих толчков потрясли воздух и землю.
Задание выполнено. Партизаны взяли курс на базу. На душе легко. Но, к сожалению, не только на душе, но и в желудке. Не осталось никаких припасов - ни боевых, ни съестных.
XVIII
Иван Михайлович задержался сегодня на работе дольше обычного. Вышел на улицу один, без полицаев. Небо было ясное, чистое, звезды хоть пересчитывай. Привыкли жители видеть своего бургомистра без охраны, привык и комендант города к порядку в своей вотчине и уверен, что никто не посмеет тронуть господина бургомистра ни днем, ни ночью.
Три дня назад Иван Михайлович установил связь с Шурой Мелешкиной. Сам побывал на заводе в Ворге, поторопил со сдачею, присмотрелся к инженерам, на которых ему указала Шура. Мрачные, нелюдимые, они ни разу не взглянули в глаза бургомистру, и у того, вместо чувства удовлетворения своей конспирацией, опять появилось уже привычное чувство обиды. В ту же встречу Иван Михайлович спросил Шуру, кого она знает в городе из молодых проверенных подпольщиков. Ивану Михайловичу и по возрасту и по своему служебному положению трудно было одному справляться со всеми поручениями. Нужна была хоть небольшая группа подпольщиков.
Шура долго мялась, отвечала уклончиво. Когда Иван Михайлович сказал, что в городе есть крупная автобаза и что не мешало бы в одну прекрасную ночь подорвать ее, Шура назвала двоих: Сережу и Валю Цвирко. Жили они на самой окраине, Шура назвала номер дома. Отец с первых дней на фронте, мать болеет. Сережа устроился на автобазу, Валя хозяйничает дома, помогает матери…
И вот сейчас, дождавшись темноты, Иван Михайлович направился искать Цвирко.
На улице было пустынно и тихо. Дома стояли слепые, сквозь ставни не пробивался на улицу ни один лучик. Даже в гестапо, где обычно всю ночь ярко светятся окна, было темно. Тишина летней ночи успокаивала. Ивану Михайловичу почудилось, что и войны-то никакой нет и что притворялся он бездушным бургомистром не полчаса тому назад, а давным-давно, лет уже, наверное, десять назад…
Он без труда нашел названный Шурой домик. Постучал в дребезжащее стекло один раз, другой… Услышав чей-то приглушенный отклик, спросил:
- Здесь Сережа живет?
- Какой Сережа?
- Сережа Цвирко. Или Валя?
- А зачем они вам?
- По делу.
- По какому делу.
Емельянов промолчал - о чем можно сказать через запертую дверь?
- Привет им хочу передать… От отца.
За ставнем долго молчали; судя по всему, совещались. Потом заскрипела дверь, послышались шаги к калитке, и девичий негромкий голос произнес:
- Проходите, дяденька.
В комнате было полутемно. К самой двери выжидательно прислонился черноглазый смуглый паренек. Женщина, бледная, худая, стояла у стола и, глядя на дверь, машинально терла тряпкой по одному и тому же месту.
Иван Михайлович перешагнул порог, снял шляпу и не мог не заметить, как вытянулись лица у всех, а женщина перестала тереть стол и беспомощно опустила руки вдоль грязного фартука - они узнали бургомистра.
- Здравствуйте, - сказал Иван Михайлович.
После долгого растерянного молчания первой ответила женщина. Дети стояли рядом с Иваном Михайловичем, толстогубые, черноглазые, похожие друг на друга, словно близнецы. Иван Михайлович смущенно оглядел их, помял в руках шляпу, ожидая приглашения сесть, и, не дождавшись, спросил:
- Ну что, учимся?
- Кто же сейчас учится? - недружелюбно сказала женщина.
Немало унижений натерпелся старый учитель за эти месяцы, немало пережил мучительных минут непереносимого, казалось, стыда.
- Ничего, будет еще на нашей улице праздник, - неестественным голосом сказал Иван Михайлович.
Встретили его довольно отчужденно, разговор не шел. "Обдумать надо было, прежде чем идти, старый дурак", - ругнул себя Иван Михайлович и - раз уж пришел - решил действовать напрямик.
- Сережа, мне тебе надо два слова сказать.
- Ну? - ответил парень, не вынимая рук из карманов. - Насчет чего?
Иван Михайлович не успел ответить, его перебила женщина:
- Чего вам нужно от парня? Хоть бы семью пожалели, еле-еле устроился. Нам лишь бы кусок хлеба получить. Не трогайте его! По миру хотите пустить?
Она стала браниться все громче.
- Вам привет от Шуры, дети. А отец ваш жив и здоров, - торопливо сказал Иван Михайлович и, не попрощавшись, вышел.
- Никакой Шуры не знаем, - громко, в спину бургомистру, проговорил парень.
Через два дня в кабинет бургомистра вошла Валя Цвирко. Кроме Ивана Михайловича здесь сидели старосты из деревень, сонно считали мух на горячем подоконнике и ждали прихода коменданта - он должен был провести собрание насчет бдительности.
Девушка остановилась у двери, робко подняла руки к груди, сложила пальцы в пальцы и спросила, не сможет ли господни бургомистр устроить ее на работу.
- Комсомолка небось? - спросил Иван Михайлович.
- Н-нет… Я из Западной Белоруссии…
- Полы можешь мыть? Или картошку чистить?
- Могу.
- Вышла бы замуж за офицера и беды не знала. Красивая девка, а пропадешь зря.
- А вы ее себе в женки возьмите, господин бургомистр, - хихикнул краснорожий староста в белой вышитой по-старинному косоворотке.
- Заработаю на приданое, а потом выйду, - тоненьким голоском продолжала девушка.
- А как тебя звать? - не унимался краснорожий. - Может, я тебя в своей деревне устрою?
Старосты уставились на смазливую девчонку.
- Нет, я хочу в городе, господин бургомистр, - продолжала тянуть Валя, ничуть не смущаясь хамских взглядов и подмигиваний.
- В городе так в городе, - решительно сказал Иван Михайлович. - Проходи к столу! Вот тебе бумага, вот чернила, пиши заявление: "Прошу принять на работу в столовую!.."
Валя прошла к столу, села на краешек стула, взяла ручку, стала ее грызть, глядя в потолок.
- На имя директора.
Валя, мучительно морща лоб, стала водить пером по бумаге.
- Посмотрите, господин бургомистр, правильно? Иван Михайлович взял листок, далеко отведя его от лица, прочитал: "Сегодня в десять вечера зайдите к нам".
- Правильно, девка, правильно. Была бы ты парнем, взял бы тебя писарем. Пойдешь к директору и подашь бумажку. Я тут пишу: согла-сен!
Валя взяла "заявление" и пошла к двери. Неожиданно дверь отворилась, и на пороге появился Дитер фон Гаген собственной персоной. Валя застыла перед ним с бумажкой в руках. Увидев коменданта, старосты поднялись, задвигали стульями, и это громкое внимание отвлекло коменданта от девушки. Оглядев ее с головы до ног украдкой, чтобы старосты не приняли коменданта за женолюба, майор прошел к столу.
Иван Михайлович достал платок и с облегчением вытер мгновенно вспотевший лоб.
…В десять вечера Сергей встретил Ивана Михайловича возле своего дома.
- В хату не пойдем, чтобы мать не знала, - горячим шепотом предупредил юноша.
- Хорошо, Сергей, не пойдем, - согласился Иван Михайлович. - Я думаю, тебе не надо объяснять, кто я такой, ты сам понимаешь.
- Мы считали вас… ну, сами знаете. А потом засомневались, когда немцы Белякова повесили. Это ведь был гад ползучий, на фашистов работал. Они же его своими руками и задушили.
Прошли в глубь двора, сели в тени сарая. Было темно и тихо.
- Сережа, нам поручено вывести из строя те машины, которые стоят на вашей автобазе. Сколько их там?
- Штук шестьдесят.
- Надо их так подремонтировать, чтобы ни один мастер не мог собрать.
- Было бы чем! В любую минуту! - горячо сказал парень. - У нас там все свои.
- Надо из всех выбрать одного, но самого верного. Есть такой?
- Найдется. К примеру, молодой, из пленных красноармейцев. Все время зубами скрипит, ждет не дождется чего-нибудь натворить. Мы с ним вдвоем заложим, нам лишь бы какую-нибудь пилюлю иметь. Под капот - и порядок.
- Вот за этой пилюлей придется сходить в лес. Лучше всего это сделать Вале, за ней никто не будет следить.
Возьмет какую-нибудь тачку и поедет за хворостом. В километре от города свернет с дороги палево, в лес. Там ее будет ждать женщина по имени Тамара. Валя должна сказать: "Я из школы". Тамара ответит: "Я учительница"- и передаст мины. Валя привезет их домой, а дальше ты уж сам постарайся. Сделать это надо в ближайшие три для. Если не успеете подложить - важное дело будет сорвано: немцы тоже не дремлют. У нас в городе не было еще пока настоящего грома, поэтому они не особенно бдительны. Надо одним махом и там и здесь! Если мины заложите хорошо и будете уверены, что взрыв неминуем, уходите с тем парнем в лес. Дорога та же, пароль тот же.
…Весь день в проводах заунывно пел ветер. К вечеру он стих, небо густо заволокло тучами, а к полуночи полил дождь и снова между домами зло заметался ветер, разбрызгивая дождевые струи, разгоняя все живое. Заскулили собаки, замычали коровы, словно чуя беду…
Покрывая шум дождя и ветра, один за другим загремели взрывы. В комендатуре дежурный унтер-офицер, продирая сонные глаза, ошалело заметался от окна к окну, не в силах понять, что за выстрелы, что за гром и в какой стороне. Он вылетел на крыльцо. Подскочивший к дежурному солдат сообщил, что это не гром, а самые настоящие взрывы и раздаются они в стороне автобазы.
Когда мотоциклисты примчались к воротам автобазы, их встретил испуганный часовой. До приезда мотоциклистов он стоял на противоположной стороне улицы и боялся подойти к воротам. Солдаты вбежали на территорию автобазы и, приставив автоматные приклады к животам, начали простреливать углы.
Машин не было. Вместо стройных рядов - капот к капоту, кузов к кузову - под лучами фонариков поблескивали слюдяные осколки ветровых стекол, темнели изуродованные капоты, беспомощно выгибались бензо- и маслопроводы искореженных взрывом моторов.
Людей на автобазе тоже не было.
Утром Иван Михайлович пришел на работу свежевыбритый, выспавшийся, бодрый и сразу сел за бумаги. Раньше обычного раздался телефонный звонок.
- Господин Емельянов? Немедленно зайдите ко мне!
- Слушаюсь, господин комендант!
По дороге Иван Михайлович еще раз перебрал в памяти все детали последних дней, все встречи и разговоры - ничего предосудительного не было в его поведении, ничем он себя не выдал. Хуже, если ночью задержали кого-то из подрывников, успели допросить и что-то выведали. Как бы там ни было, к коменданту бургомистр вошел совершенно спокойным.
- Гутен морген, господин комендант.
- Слышали?
- О чем?
- Не слышали?! Медведь на ухо наступил! Так слушайте. Кто создавал полицейские участки в деревнях? Вы?
- Немецкое командование объявило вам благодарность за это. Но кого вы набрали в полицаи? Всякую шваль, двурушников, предателей. Вчера из двух деревень ушли все полицаи и унесли оружие! Где ваша работа? Где ваше влияние? Кого вы набрали служить фюреру?
- Господин комендант, ведь нельзя же сразу перестроить сознание людей за несколько месяцев. У этих людей была одна идеология, а теперь постепенно…
- Вы всегда много говорите, а эти свиньи бегут и бегут.
- Господин комендант, царя Петра Первого назвали Великим потому, что он повернул русских на запад, в сторону немцев.
Дитер фон Гаген неплохо понимал по-русски, немного говорил сам и гордился этим. Слова учителя пришлись ему по душе. Остывая, он произнес:
- Ви слишьком много учитель, но слишьком малё зольдат!
И далее целых полчаса комендант говорил о необходимости проводить агитационную работу среди полицаев, о необходимости усилить бдительность и, наконец, о том, что сам господин бургомистр прежде всего должен заняться поимкой диверсантов, которые сегодняшней ночью взорвали автобазу.
- Ка-ак? - испуганно протянул Иван Михайлович. - В нашем городе взорвали автобазу? В нашем городе появились партизаны?
- Вы плохой бургомистр, господин Емельянов. У вас под носом взорвут вверенный вам город, а вы будете забавляться по ночам с девочками и ничего не слышать.
- Большой ущерб?
- Пятьдесят машин разрушено.
- Но куда же смотрит гестапо? Задержали хоть одного бандита?
- Вот именно: куда смотрит гестапо? - повторил майор, вспоминая самодовольного Ранкенау. - До сих пор ничего не известно, никто не задержан. Единственная улика - не явились на работу двое: один пленный и один вольнонаемный.
Майор прошелся по кабинету взад-вперед и остановился перед бургомистром.
- Господин Емельянов, гестапо будет заниматься по своей линии, а мы с вами должны заняться по своей. По головке нас не погладят за пятьдесят машин. И не забывайте, что если партизаны без труда взорвали автобазу, то они без труда могут повесить бургомистра.
- Да-да, господин комендант, да-да! - испуганно сказал Иван Михайлович. - И зачем вы меня на старости лет в петлю толкнули?!
Он опустился на стул, закрыл лицо руками.
- Я просился к вам на другую работу, хотя бы старостой… Каким-нибудь служащим…
- Успокойтесь, господин Емельянов. Вы сами согласились.
- Но я не думал, что этих людей так трудно перевоспитывать.
- Зачем перевоспитывать? Их надо вешать. Иначе они повесят вас.
- Хорошо, я буду искать их. Будем вместе искать их, господин майор, не оставляйте меня одного.