XXI
Партизанский лагерь, по обыкновению, просыпался рано, вслед за солнцем. Те, кто помоложе, кто привык в армии делать зарядку, выбегали на поляну голыми до пояса, махали руками, подпрыгивали, хлопали ладонями, словно гуси крыльями. Потом бежали к роднику и мылись ледяной водой. Потом садились завтракать. Без солдатской присказки "Люблю повеселиться, особенно поесть" дело не шло. За завтраком царило веселье. Заряжались на день не только физически, но и морально. Поругивали Петьку, давали ему советы, кто во что горазд - сварить, например, гуляш из топора, очень вкусно. Петька снисходительно отмахивался от шуток, как от мух, и продолжал делать свое дело. Готовил он неважнецки, но все до того привыкли видеть его за котлом, что не допускали и мысли заменить повара-ветерана какой-нибудь женщиной.
Но сегодня все были удивлены Петькиным искусством - борщ получился на славу, наваристый, душистый, ложку ткни - не упадет. Первым начал изливать свои восторги Батырхан:
- Ой, молодец, Петька, теперь я тебя уважать буду. Никогда такой борщ не ел, первый раз в жизни. Прямо как бесбармак!
- А что ты думал, - с неожиданной гордостью отозвался повар. - Это тебе не с ружьем играть. Нажал курок и пали себе в белый свет, как в копеечку. Тут талант нужен. Стрелять-то и я могу, а ты вот попробуй борщ свари!
Петька в армии не служил и потому выражался по-домашнему, по-деревенски, упрямо называя винтовку ружьем, а спусковой крючок - курком.
Партизаны рассмеялись - с чего бы это вдруг в Петьке заговорило кулинарное самолюбие? В ответ Петька побагровел, хотел как следует выругаться - а на такое дело он был мастак, - но, посмотрев в сторону березы, под которой сидели Тамара и Шамал, сдержался, махнул рукой и - промолчал.
Когда партизаны оставили Петьку в покое, он пригладил обеими руками чуб и подошел к березе, где сидели женщины.
- Вы меня извините, конечно, - проговорил он, глядя на Тамару по-детски чистыми смущенными глазами. - Можно вам принести добавки?
Тамара подняла глаза на повара: парень был на редкость некрасивым - широколицый, лопоухий, неуклюжий, он стоял перед Тамарой, уперев руку в бок. Глядя на его позу, Тамара еле удержалась, чтобы не расхохотаться. Петька явно решил за ней поухаживать.
- Спасибо, я уже сыта. Очень вкусный борщ!
- Вы меня извините, - продолжал Петька, уперев и другую руку в бок. - Но чтоб потом не жалели.
Тамара ничего не ответила, перестала улыбаться, подумав, что парень и на самом деле влюбится, начнет ухаживать на смех всему отряду.
- Дак как? - спросил Петька, не меняя позы.
- Что как?
- Насчет добавки.
- Спасибо, большое спасибо, не надо. Если надо будет, сама попрошу.
- Значит, уже под завязку? - спросил Петька, показывая на горло.
- Под завязку.
- Чтоб потом не жалели, - заключил Петька, еще раз попросил его извинить и отошел с таким видом, что, дескать, мы еще посмотрим, чья возьмет.
Тамара взяла Майю на руки и вместе с Жамал отправилась на прогулку вокруг лагеря.
Тамара с первого дня горячо привязалась к девочке, без конца тормошила и тискала ее. Майя смеялась, отчего ее маленький носик становился совсем незаметным, приплюснутым, а это еще больше умиляло Тамару. Если бы она увидела это крохотное создание где-нибудь в другом месте в других условиях, она, наверное, не привязалась бы к ребенку так, как сейчас. Глядя на Майю, Тамара с особенной болью ощущала опасность недавно пережитого и с особенной грустью вспоминала свое детство. Девчушка живет, радуется лесу, солнцу, птичьим песням, радуется беззаботно и не знает, что творится в мире. Пламя пожарищ кажется ей забавным, грохот орудий - игрой.
Девочка пока что ничего не сознает. Она не знает, что и грохот орудий, и пожарища, и усталые лица людей, - все это борьба за ее детство, за будущее, за жизнь на земле.
Подруги сели на зеленой лужайке.
- Чего ты молчишь, Тамара? Я молчу, ты молчишь.
- Прости, Жамал. Взяла твою дочурку и размечталась.
- Если бы не война, у тебя был бы маленький?..
- Как тебе сказать, Жамал… Замуж я не собиралась, потому что не встретила суженого. Такого человека, которого полюбила бы. Детство у меня было нелегкое. Родилась в гражданскую войну, подросла, пошла на войну Отечественную. Как и все наше поколение… Отец с матерью умерли от тифа, когда мне было шесть лет. Взял меня к себе дядя. А жить трудно, голодно. Отдал он меня в детский дом. Там я и окончила десять классов. Сейчас особенно часто вспоминаю те годы. Может быть, потому вспоминаю, что часто приходится смерти в глаза смотреть. А когда видишь смерть, очень хочется сказать спасибо тем, кто тебе помогал жить, кто тебя воспитывал. В детдоме мы и старших не слушались, и баловались, и дерзили им. А сейчас, если бы встретила кого-нибудь из них… в ножки поклонилась.
Тамара отвернулась, пряча набежавшие на глаза слезы; чувствуя недоброе, Майя заколотила ножонками по коленям Тамары, будто призывая ее не отвлекаться по пустякам.
- А потом поступила в педагогический институт. Окончила в сороковом году и попала по распределению в Епищево, преподавать русский язык и литературу в старших классах. Хорошо работалось. - Тамара вздохнула. - Учителя дружные, старики нас не зажимали, помогали в трудную минуту. Жить бы да жить… - Тамара опять вздохнула, с болью прищурила глаза, кивнула куда-то в глубину леса. - А теперь! Пришла нечисть. Топчут все доброе, возрождают все грязное, кормят предателей и думают, что за всей этой сволочью пойдет народ. Столько людей было здесь перед войной. Больше, чем деревьев в лесу. По вечерам песни, гармошка, веселье. Утром на работу выходят - залюбуешься. А сейчас все мертво, не слышно, чтобы корова замычала. Все разогнали, растоптали, сожрали. И после всего говорят, что они несут нам счастливую жизнь, освобождение. А дети? Сколько сирот пооставалось. Один раз шла на явку, в лесу наткнулась на мертвого мальчика. Лет восемь… В первый класс бы ходил. Распух. Блуждал, блуждал по лесу, да и умер от голода… Неужели хоть один фашист останется жить после войны?
- Успокойся, Тамара. Давай о чем-нибудь другом поговорим.
- Не могу, Жамал, не могу! Вот как найдет, не могу остановиться. Убивать их, только убивать! Убивать как зверей-людоедов!..
Солнце поднималось все выше. Пятнистая тень дуба легла на плечи женщин. Майя захныкала, потянулась к матери.
- Дай мне ее, кормить пора…
Тамара осторожно передала девочку, стала смотреть, как Жамал обнажает грудь, как нетерпеливо сучит нояжками и вертит головенкой Майя. Жамал вытягивала трубкой губы и лопотала ласковые русские и казахские слова. Картина эта всегда удивительно успокаивала Тамару, и она думала о том, что материнство сильнее войны…
Майя зачмокала, удовлетворенно засопела, и тогда только Жамал вспомнила о подруге. Она подняла глаза на Тамару, надеясь увидеть то же суровое, гневное лицо. Но у подруги в легкой мечтательной улыбке разошлись губы, потеплели глаза.
- А после войны мы встретимся, Тамара? Как ты думаешь?
- Говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся.
- А у казахов есть такая пословица: "Конь трижды проскачет по той тропе, на которую не думал ступить. Человек трижды увидит то место, которое не думал увидеть". Наша дочка, конечно, еще ничего не знает о Казахстане…
- Подрастет, будет ей лет шестнадцать, ты обязательно расскажи ей обо всем, Жамал. Пусть она вернется в наши края, пройдет по тем местам, где ты с ней скиталась. Может быть, встретит тех людей, у которых находила приют… Ты приедешь к нам, землячка? - Тамара потянула Майю за ножку.
Девочка оторвалась от груди и угукнула. Женщины рассмеялись.
- Я все говорю и говорю, - продолжала Тамара, - а почему ты ничего о своей жизни не рассказываешь?
- У меня в жизни нет ничего особенного.
- Как ничего особенного, а Жилбек? Вы с ним здесь познакомились?
- Что ты, что ты! Это еще до войны было, давно-о… Есть такое чудесное место - Баянаул. Недалеко от Иртыша… День мне тот запомнился навсегда…
Майя уснула с блаженно раскрытым ротиком. Жамал стала говорить тише, и от этого голос ее звучал задушевнее.
- Весной это было, как раз перед первым экзаменом в десятом классе. Шли мы из школы домой. Мимо клуба. Смотрим - возле клуба стоят парни. Один играет на домбре, напевает что-то веселое, другие окружили его, улыбаются. Нам как-то неловко стало - столько ребят! Но обратно не повернешь, к тому же взрослые мы уже, десять классов заканчиваем, можно сказать - невесты, и стесняемся. Проходим мимо. Один парень в белой косоворотке повернулся в нашу сторону и смотрит, смотрит, будто мы его приворожили. Потом что-то сказал, и все рассмеялись. Мы пожали плечами - смейтесь себе на здоровье, - и прошли мимо. Не знаю почему, но я очень смутилась, и мне тоже захотелось рассмеяться. Может быть, и все мои подружки смутились, но я, кажется, больше всех. Прихожу домой, а у нас гостья, тетушка моя из колхоза приехала. Расцеловала меня, как полагается, разохалась. "Какая ты взрослая, какая большая, в клуб ходишь?" Я отвечаю - хожу. "А какая сегодня картина?" Я говорю - "Чапаев". Она пристала - веди меня в клуб, и только. Я говорю, что у меня экзамен завтра, готовиться надо, а она мне отвечает: раз к тебе тетка старшая приехала, никаких экзаменов, родственников уважать надо. Пришлось мне вести ее в клуб. Взяли мы билеты, сели где-то в третьем или в четвертом ряду. Смотрю, а рядом с моей тетушкой сидит тот самый парень в белой косоворотке. Я просто окаменела, сижу сама не своя. А он чувствует себя свободно, заговорил с моей теткой, та ему отвечает, вопросы какие-то задает, меня стала нахваливать. Я сижу молчу, как будто ничего не слышу. После кино вышли из клуба. Парень идет с нами, продолжает вести разговор с теткой. Он ей понравился, как она мне потом говорила. Вежливый, говорит, старших уважает. Довел он нас до самого дома и говорит мне: "Жамал, завтра я думаю в школу пойти". Я расхохоталась, веселая была, и отвечаю ему: "А что, вам только семь лет исполнилось?" И домой убежала.
На следующий день сдала экзамен на "хорошо", иду из школы. Смотрю - на углу он стоит, улыбается. "Какую отметку получили?" Раньше я смеялась над мальчишками, а тут оробела, еле выговорила, на что сдала.
Вечером опять встретились. Мне он уже понравился, я ждала вечера с нетерпением. Он встретил меня возле клуба, спрашивает: "Куда пойдем, кино смотреть или, может быть, к озеру прогуляемся? А в клубе опять "Чапаев". - "Зачем же мы будем смотреть каждый день одно и то же, давай лучше прогуляемся". Пошли мы к озеру Сабындыколь. Идем мы медленно. Вечер тихий, небо в звездах, степь такая чудесная вокруг. И время - май месяц, когда в Сарыарке, у нас так степь называется, цветут тюльпаны… Много и других цветов, степных, пахучих… Начали рвать цветы, они так приятно пахнут, волнуют. Посидим на траве, пойдем дальше. Кажется, на край света так бы вот вместе и ушли. А возле озера стоят березы и сосны. Вода зеркальная, чистая, тихая, только слышно, как рыба всплеснется, звезды в воде ловит. Вокруг озера - горы, и самая большая, Акбет, возвышается как старейшина, как седой аксакал. И озеро, и сосны, и горы - все нас волновало, не хотелось идти домой, но надо было - ведь и его ждали дома, и меня.
После той ночи стали мы каждый день уходить в степь. Никогда это не забудется… Эх, Баян, наш Баян, как я соскучилась по нему!.. Тебе трудно представить, Тамара, здесь нет такой степи - огромная, огромная, без края. Ветерок, как шелк, теплый, с особенными запахами. Знаешь, как чудесно пахнет степная полынка в мае… Мы тогда бродили с Жилбеком и пели. Казахи любят эту песню. Слова в ней такие:
Вершины Баяна
окутаны мглой,
Там беркут
в ущельях не выследит лис…
Прощаясь за дальнею юртой со мной,
Шепни:
"Поскорее, мой милый, вернись!"
Отроги Баяна…
Ты здесь родилась.
Я рано уеду.
Ты встань до зари,
На юрту на белую облокотись,
На память
влюбленный свой взор подари.
- Там у нас все называется Баян. И гора Баян, и степь Баян, и поселок Баян - все Баян. Теперь для нас и вот этот лес, где мы спасаемся от врага, тоже Баян…
- Знаешь, Жамал, когда я училась в институте…
Весь день женщины говорили о прошлом. О любви, о встречах, о друзьях и подругах. Когда возвращались в лагерь, Жамал неожиданно спросила:
- А кто тебе сейчас из нашего отряда нравится? Только честно.
- Отгадай!
- Гм… Трудно. Скажи хоть какую-нибудь примету.
- Высокий.
- Знаю - Петька! - Жамал расхохоталась.
- Вот видишь- самой смешно.
- Можешь не говорить, я сама знаю. Высокий, кудрявый, глаза синие-синие, строгий. Зовут Павлик. Только я его боюсь и называю Павлом Семеновичем.
Тамара улыбнулась.
XXII
Несколько дней партизаны отдыхали, ждали боеприпасов с Большой земли. Стирали гимнастерки и брюки, сушили портянки, дремали на солнцепеке, отсыпались.
В отряде появился смуглый кудрявый парень с гармошкой. После ужина его усадили на пенек посреди поляны и начали допрашивать: "Вальс умеешь? Цыганочку можешь?" Гармонист оказался на высоте; растягивая малиновые мехи, шпарил все без передышки - и вальсы, и фокстроты, и барыню- все, что душа пожелает. Плясали, кружились, веселились. И только по сумрачно-деловитым лицам идущих на пост часовых можно было судить, что кругом - враг.
Павлик не расставался с Тамарой. Они танцевали без устали. Алимбай танцевать не умел, он восхищенно следил за другом, хлопал в ладоши и восклицал:
- Смотри, братва, вот Пашка дает! По воздуху летает. Орел!
- А где Петька? - послышался чей-то веселый голос. - Он из-за Тамары сегодня кашу пересолил!
Петька сидел тут же, в кругу зевак, и, хотя его медвежью фигуру нельзя было не заметить, тем не менее все заорали:
- Пе-етька! Где Петька? - И начали вытягивать шеи, преувеличенно озираясь по сторонам. - Где же Петька? Куда пропал?..
- Здесь я, - басом ответил Петька. - Чего пристали?
- Как это чего пристали? Тамара фокстроты крутит, а ты сидишь как пень! Завтра опять кашу пересолишь.
- Зато понос не прошибет, - огрызнулся Петька.
- Эх, братцы, а как она его любила! В первый день глаз не сводила. А теперь Пашка отбил. Смотри, какие выкрутасы отчубучивает!
Петька не выдержал, поднялся и гаркнул неизвестно кому:
- А ну, перестаньте танцевать!
А шутникам только того и надо было - повалились в траву от смеха. Петьку это мало смутило, он решил не сдаваться, вышел в круг, подошел к Павлику с Тамарой.
- Хватит плясать. Все один да один. Совесть надо иметь.
- Ты чего надулся, как пузырь на лампе? - удивился Павлик. - Хочешь танцевать - танцуй!
- А я не умею! - с вызовом ответил Петька.
- Не умеете, посидите, посмотрите, - посоветовала Тамара.
- Вы меня, конечно, извините, но я против! Ребята надо мной смеются.
- Да что я, жена ваша, что ли? - изумилась Тамара.
Гармонист затянул вальс. Петька стоял рядом с Тамарой и не пускал ее танцевать. Ему казалось, что именно сейчас перед товарищами он должен показать свою принципиальность.
- Где рос, черт тебя возьми, что шуток не понимаешь?! - возмутился наконец Алимбай. - С тех пор как пришел в отряд, не расквасил носа ни одному фрицу, а теперь хочешь ноги переломать лучшему разведчику. Ты иди воюй с котлами. Думаешь, мы будем любоваться, если хулиганить начнешь?!
Бормоча ругательства, Петька отошел.
Затащили в круг и Тимофея Михайловича. Кадровый командир в грязь лицом не ударил. Подхватил Жамал и закружился по поляне на зависть молодым.
Танцующих разогнал дождь. Расходились возбужденные-впервые за все время как-то совершенно по-мирному отдохнули. Гармониста благодарили без конца - славный парень, мастак, он сразу завоевал симпатии всего отряда.
Вечером Аркадий Винницкий принял шифровку с Большой земли - в двадцать четыре ноль-ноль снова разложить три костра по одной линии и принять боеприпасы.
В полночь на партизанской поляне взметнулся в небо высокий костер. Через минуту серебристая птица, качнув крыльями, сделала круг над поляной, потом второй и третий. Это означало, что пилот заметил костры. Один за другим куполы парашютов засветлели на звездном небе. Партизаны по нескольку человек, не отрывая глаз от парашютов, разбрелись по лесу - принимать груз.
Тюки были упакованы так тщательно, будто в них был тонкий хрусталь, а не патроны, мины, взрывчатка. Края стеганой мешковины аккуратно заправлены в ящики, мешковина плотно простежена ватой. Такая упаковка и человека могла спасти от холода в любой мороз.
С получением боеприпасов отряд снова начнет активную боевую жизнь.
На другое утро в штаб вызвали Тамару. Еще накануне, когда партизаны несли на базу тюки и ящики с боеприпасами, все говорили о предстоящих вылазках, операциях, и потому на другое утро поднялись раньше обычного в ожидании новостей - куда идти, с кем, что брать с собой. Зная о постоянной смертельной опасности, каждый партизан тем не менее с интересом ждал вестей о новой операции отряда.
Тамару вызвали в штаб незаметно. За столом, на котором размещалась радиостанция, сидели Коротченко и Лебедев. Разговор начался с вопросов о самочувствии, о здоровье. Тамара отвечала, что чувствует себя превосходно, вполне здорова и что ей, привыкшей к постоянным тревогам, становится скучновато без дела.
- Скучать мы тебе не дадим, - улыбнулся Лебедев. - Немцы нам всем не дают скучать. Мы решили поручить тебе очень важное дело. Центральный штаб запросил сведения о станции Пригорье - сколько там фашистов, чем они вооружены, каковы укрепления. В общем, ты должна принести как можно больше сведений. Для большей конспирации пойдешь не одна, а вместе с Толиком.