XIV
Выстрелы, от которых бежала Жамал, были победными - партизанам удалось уничтожить карателей возле своей базы.
Жилбек готов был рвать на себе волосы, когда узнал, что Жамал и Майя исчезли. Вместе с товарищами он сразу после боя обыскал все ближайшие заросли, но тщетно: пропавших не было.
Неужели какой-то фашист смог увести их с собой? Неужели какой-то недобитый гад тащит теперь его жену и дочь? Или в отместку за свое поражение где-нибудь в лесу уже растерзал их…
Весь следующий день Жилбек искал пропавших вокруг базы - след их как в воду канул. Не у кого было спросить, кругом безлюдье и лесная глушь. Хоть бы какой-нибудь лоскуток одежды найти, чтобы можно было узнать, в какую сторону идти на поиски.
На следующий день Коротченко вызвал к себе Жилбека. Похудевший, почерневший от горя Жилбек молча стоял перед командиром, и тот без слов, по одному виду своего разведчика, понял, что дела плохи.
- Ничего, Акадилов, бодрись! Твоя жена жива. Она не пострадала от немецкой пули, иначе вы бы нашли ее неподалеку от нашей стоянки. Не могла же она сразу из лесу в рай улететь, - попытался улыбнуться Коротченко.
Шутка не подействовала на Жилбека, и командир сказал:
- Возьми из своей роты самых толковых ребят, следопытов, у которых нюх поострей, и отправляйся искать. Вооружитесь как следует. Без семьи не возвращайся!
Жилбек впервые за эти сутки скупо и благодарно улыбнулся.
…Немало мирных жителей пряталось в те дни в лесу, но никто ничего не знал о пропавшей матери с ребенком. А иные, завидев вооруженных партизан, принимали их за полицаев и шарахались в сторону. Жилбека утешало только то, что в лесу все-таки есть люди. А если есть, значит, найдется среди них доброе сердце, не оставит в беде мать.
Партизаны, сопровождавшие Жилбека, скоро устали, потеряли надежду, и только сам Жилбек не сдавался - не мог он вернуться на базу один, без семьи. И конечно, не потому, что так приказал Коротченко.
Под вечер, на третий день поиска, они увидели вдали между деревьев промелькнувшую женскую фигурку.
- Эй, подожди! - крикнул один из партизан. Женщина торопливо скрылась.
Жилбек погнался было, но остановился возле густых зарослей. Он долго озирался, ища глазами тропинку, по которой могла скрыться беглянка, и увидел дымок костра.
- Ни звука, ребята, - приказал он, - чтобы не спугнуть.
Шагов через сто на крохотной полянке они увидели пятерых людей. Сидели они возле костра и о чем-то негромко переговаривались. Две женщины и трое стариков. Жилбек перекинул автомат за спину, чтобы зря не пугать сидящих у костра, и вышел из-за деревьев.
- Не бойтесь, товарищи, не бойтесь, - торопливо произнес он. - Мы партизаны. Мы вас не обидим. Только не убегайте, ради бога. Нам надо поговорить с вами.
У костра поднялся старик с желтыми прокуренными усами.
- Милый человек, сейчас не поймешь, кто тебе друг, кто тебе враг. А бежать… Куда нам бежать? Кругом лес. Нас не грабили, взять нечего, так что не боимся мы ни добрых, ни злых. Хорошо, если партизаны, а не дай бог полицаи? Война всех научила хитрить. Садитесь, ребятки, садитесь, - продолжал старик, - скоро чаек со смородиновым листом поспеет.
Жилбек подошел к костру.
- Вот какие дела у нас, дедушка. Пропала женщина с ребенком. Моя жена. И моя дочь, маленькая, грудная… Несколько дней ищем, с ног сбились - и никаких следов! Спрашиваем каждого встречного-поперечного, никто ничего не знает.
- Да-а, - протянул старик, - беда-а…
- А вы лесника Андрея Рябушкина не встречали? - спросила женщина в платке до самых бровей.
- Нет, не встречали.
- А я видела его вчера. Спрашиваю, как живешь? Говорит, плохо живу. С дочкой остался, жену фашисты забрали. Да вот еще, говорит, на свою шею нашел женщину с маленьким дитем. Заблудилась, сама не здешняя, ни к чему не приспособлена.
- Как нам разыскать его?
- Прежде он жил недалеко от деревни Глинка. Жилбек торопливо достал карту, начал искать.
- Да не ищи, не ищи. Нету его там. В лес-то он с девчонкой почему ушел? А потому, что фашист его жену уличил, будто с партизанами она связь имела. Увели жинку, а дом спалили. Вот он и подался с дочкой, с Нинкой, скитаться. Теперь, наверное, вчетвером где-нибудь приютились. Знала бы про вашу беду - спросила бы, где он поселился-то… А может быть, и не признался бы он мне. Ведь время такое, один другому не верит, один другого боится.
- Ну хоть приблизительно, где вы его встретили?
- Недалеко. В этих местах. Точно разве скажешь, возле какого дерева.
- А где сама Глинка находится?
Женщина рассказала. Когда партизаны поднялись, чтобы идти дальше, старик дал им в дорогу буханку хлеба и кусок вареной свинины.
Прошел еще день. От буханки не осталось и крошки, партизаны начали есть щавель, а Рябушкин все не встречался.
Высказывали всякие бодрые предположения, робко пытаясь настроить Жилбека на возвращение в отряд.
- Если дом спалили, а жену увели, так он теперь так спрятался, что его сам бог не найдет.
- Фашисты его в родном лесу не выследят. Лесник! Он здесь как рыба в воде. И сам спасается и других спасает.
- И Жамал жива, и Майя жива, - заговорил Мажит. - Они здесь, у нас под носом.
- Ты что, Мажит, из казаха в цыганку превратился, гадаешь?
- Сердце мое чует, ребята. Вот еще день, другой, и найдем. Разве может она пропасть? Огонь и воду прошла, в землянке рожала- чтобы ни за грош пропасть. Не верю!
Трудно сказать, что удержало партизан от возвращения. Во всяком случае, сам Жилбек уже не имел права приказывать - ведь они были партизанами, они не могли надолго отрываться от отряда и напрасно рисковать своей жизнью. В любую минуту их мог окружить враг - ведь была их всего горстка.
И все-таки они переждали ночь и весь следующий день искали Рябушкина.
И нашли.
Уже в сумерках громко, по-хозяйски уверенно их окликнул голос из-за кустов:
- Кого ищете?
Самого человека не было видно.
- А ты кто такой? - отозвался Жилбек.
- Мать с дитем ищете аль еще кого? - продолжал тот же голос.
- Да-да, ищем, - почти хором отозвались партизаны. Рябушкин вышел из-за кустов. Оказалось, что те пятеро у костра рассказали ему о встрече с партизанами.
- Сказали, что мою квартирантку муж разыскивает, - мрачно пояснил старик.
- А жива она?
- Жива. И дочка жива.
- Русская? - на всякий случай спросил Мажит.
- Не похожа, - ответил Рябушкин. Жилбек стиснул старика в объятиях.
К утру старик тайными тропами привел партизан к своей землянке.
Трудно найти слова для описания этой встречи. Партизаны передавали Майю из рук в руки, кололи ее небритыми подбородками, пока девочка не расплакалась и не обмочила пеленки.
Старик рассказал, как он брел по лесу со своей Нинкой и нашел спящую мать с ребенком. Он тихонько разбудил ее, Жамал в ужасе вскочила, закричала, прижимая к себе девочку. Боялась. Во сне мучили ее кошмары. Старик спросил, откуда она идет. Отвечает, из деревни. "Из какой деревни, когда ты нездешняя, - говорит Рябушкин, - врать нечего, говори правду". Жамал расплакалась, сквозь слезы стала просить, чтобы он хотя бы ребенка пожалел. Ведь у него самого тоже есть дети. Рябушкин велел ей успокоиться, не привлекать лишнее внимание и сказал, что беды ей никакой не причинит- у самого горя по горло.
- Километров восемь пройти надо, - сказал Рябушкин ей. - Там у меня землянка есть, кое-что припрятано из еды.
Видя, что женщина совсем обессилела, еле идет, хромает, старик взял Майю на руки и пошел вперед. Жамал поплелась следом, словно овца за ягненком, которого уносили, со слезами на глазах думая о том, что немало на свете добрых людей и что опять они спасают от смерти и ее и дочь, партизанскую дочь.
XV
…Тамара передала: деда Кузьму, который раньше был звонарем в Артемовке, надо устроить в Епищевскую церковь священником.
Иван Михайлович выехал в родную Артемовку. Он поехал один. Если раньше, в первые дни, Иван Михайлович неизменно видел рядом с собой полицаев, чувствовал, что за ним следят, то сейчас понял - комендант ему верит. Понял и поверил в свои возможности обмануть смерть или, вернее, отодвинуть ее на время.
Жена встретила Ивана Михайловича вежливо, как чужая… Не было прежней ласки во взгляде, в голосе. Она засуетилась, стала накрывать на стол, спрашивала о здоровье, но Иван Михайлович видел, что все это она делает через силу, что-то затаенное томило ее и мучило. Когда сели за стол и Иван Михайлович спросил свое прежнее: "Ну что, мать, как идут дела?"- Ольга Ивановна расплакалась.
- Не могу, Ваня, привыкнуть… - сквозь слезы еле выговорила она. - Людям в глаза смотреть не могу. Из дому не выхожу, чтобы вслед не плевались…
- Потерпи, мать…
- Не верю тебе, Ваня, ты все утешаешь меня, как маленькую. Неужели ты думаешь, что я смогу когда-нибудь привыкнуть? Говорят, что ты уже сам вешаешь людей. Сорок лет мы с тобой прожили, не думала, не гадала…
Ольга Ивановна разрыдалась.
- Успокойся, мать… Сейчас я не могу признаться тебе во всем. Ради тебя же самой не могу сказать… и ты меня об этом не спрашивай…
- Допустим, я тебе верю, могу поверить, дождусь, когда ты все расскажешь. Но как другие-то? Если бы мы с тобой на земле вдвоем жили, а то ведь люди есть… Друзья наши, родные…
- Ничего, мать, самое главное - совесть моя чиста. И твоя… Придет еще такое время, когда совесть будет мучить тех, кто сейчас отлеживается на печи, лишь бы сторонкой прошла лихая година.
- Ушел бы ты к партизанам, покаялся, пока не поздно.
- Не в чем мне каяться, мать, не в чем!
Так и не пришлось старикам пообедать как прежде. Ольга Ивановна плакала, у Ивана Михайловича кусок становился поперек горла. Уходя, он глухо сказал ей:
- Я хочу, чтобы ты жила спокойно… Поэтому не забираю тебя с собой в город. Оставайся пока здесь, подальше от моих тревог. Ты думаешь, что я служу фашистам. Нет, не служил и никогда не буду. И от этого жизнь моя каждый день на волоске. Когда-нибудь все узнаешь. Домой я уже не могу вернуться. И если больше не увидимся- прости, если обидел тебя чем-нибудь.
Ольга Ивановна положила ему руки на плечи.
- Я не знаю ни одной молитвы, Ваня… Но я буду молиться, чтобы судьба сберегла тебя. Я верю, что ты ничего дурного не делаешь. И ты верь, что мы с тобой еще будем работать в школе.
Кажется, она поняла, кому служит ее старый и тихий муж. Впрочем, самого Ивана Михайловича сейчас это мало беспокоило - он уже был уверен, что скоро вся округа узнает подлинные дела учителя Емельянова. Ему не терпелось, и чем больше свирепствовали фашисты, тем скорее хотелось Ивану Михайловичу расплаты с ними. Любой ценой… Теперь он уже ничего не боялся.
Старика Кузьму он застал дома. Увидев входящего бургомистра, Кузьма не растерялся, как другие, не спеша отложил молоток, гвозди (он чинил сапоги), вытер руки о тряпку, лежавшую на коленях, и спросил как равного:
- Жив-здоров, земляк? Давненько не виделись.
- Спасибо, пока жив-здоров. Как ты живешь, Кузьма Сергеевич?
- Вашими молитвами.
- Петра Васильевича давно видел?
- Какого Петра Васильевича?
Иван Михайлович промолчал. "Не верит… Ну что ж, бог с тобой, не верь, а я буду делать свое дело".
- Я к тебе как бургомистр пришел, Кузьма Сергеевич. В Епищеве церковь открываем. Помнится, ты звонарем служил лет пятнадцать тому назад. Времени с той поры прошло немало, пора тебя в сане повысить. Хочу назначить тебя священником.
- Здоровье не позволяет, Иван Михайлович, болею, - бывший звонарь потянулся к пояснице, покряхтел.
- Сейчас все болеют. А церкви православной кто-то послужить должен, - продолжал Иван Михайлович, думая: "Как ни вертись ты, дед Кузьма, я тебя все равно пристрою, если ты даже на самом деле не знаешь насчет партизанской задумки".
Помолчали. Кузьма смотрел в пол. Совсем седой старик. Сколько лет они уже знают друг друга! Много лет. Гораздо больше, чем осталось им жить на белом свете… Иван Михайлович с острой тоской подумал о том, что вот случись еще одна-другая встреча с местными стариками - и он не выдержит, признается.
- Ты должен пойти, Кузьма Сергеевич, должен, - с нажимом проговорил Емельянов.
- Ты прости меня, Иван Михайлович, за кое-какие слова, - неожиданно сказал Кузьма.
- Какие слова?
- Поносил я тебя как-то… Не знал, что ты крест на себя такой взял.
- Не беда, Кузьма Сергеевич. Авось это на пользу пойдет.
- А Петра Васильевича я видел дней пяток назад. Прислал он за мной человека, пошел я с ним в лес. А там встречает меня сам Лебедев. А с ним дочки мои две. Немец хотел их в Германию отправить, а партизаны выручили. Веришь, нет - плакал я, будто малый ребенок…
- Без нашей помощи, Кузьма Сергеевич, и партизаны ничего не сделают, сам понимаешь. А в церкви место безопасное. Какие могут быть подозрения к священнику? По деревням, считай, одни старики да старухи остались. Каждый придет помолиться за здравие, кто за упокой, да каждый новостью какой поделится. Службу ты знаешь, евангелие, наверное, у тебя есть, облачение найдем… Да к старухе моей, Кузьма Сергеевич, понаведайся. Обо мне не говори, по хоть покажи, что люди-то ее не обходят. Извелась она.
- Зайду, Иван Михайлович, обещаю…
На другой день Иван Михайлович с полицаями приехал в Епищево. Дурнов вился ужом, не зная, как угодить бургомистру. После казни Белякова староста боялся бургомистра больше, чем начальника гестапо. Ивану Михайловичу это было на руку, вел он себя с Дурновым жестко, ненавидел его открыто, и потому епищевскому старосте доставалось больше всех. Прошло время, когда Дурнов мог покрикивать на учителя, если тот оставлял стакан с самогонкой. Мало того, теперь староста сам боялся дотронуться до стакана и ждал, когда позволит пригубить господин бургомистр.
- Церковь открыл, Дурнов? - спросил Иван Михайлович.
- Нет, господин бургомистр. Пока еще не успел. Дурнов уже знал об открытии церкви и сейчас перетрусил - затянул, провинился.
- Людей н-нет, - объяснил он, заикаясь.
- Каких людей?
- А чтобы службу вести.
- Можно старика Георгия, - подсказал начальник полицейского участка.
- Старик Георгий пятый раз женился, срам. Народ в церковь не пойдет.
- Отца Карла можно. Библию наизусть знает.
- Пьяница. Да и имя-то не православное, черт те что.
- Значит, кадров не хватает, Дурнов?
- Не хватает, Иван Михайлович, не хватает. Большевики в тюрьму посажали. А кто остался - забыл слово божье.
- Плохо знаешь людей, Дурнов, плохо. - Иван Михайлович уже не называл старосту господином. - Предлагаю тебе в священники деда Кузьму. Помнишь, в Артемовке звонарем был?
- Помню, помню, как же. Очень подходящий человек, - торопливо согласился староста.
- Иконы есть? - продолжал бургомистр.
- В избах есть, а чтоб для церкви… - Дурнов полез под шапку.
- Пришлю тебе, Дурнов, художника из города. За неделю намалюет. Откроешь торговлю иконами, прибыль для церкви пойдет, священника содержать будешь.
…Воскресенье. Надтреснутый гул колокола возвестил о начале богослужения в Епищевской церкви. Давно не слышали окрестные деревни такого звона. Звучал он не так, как прежде, скорее напоминал набат, чем призыв к мирной молитве.
Народу собралось - не протолкнуться. В первых рядах стоял сам бургомистр с благостным суровым лицом, рядом с ним староста Дурнов, то и дело озирающийся, внемлющий бургомистру, который время от времени ворчал насчет побелки стен, недостатка свеч и скудного оформления алтаря. Дед Кузьма распушил бороду, напялил на себя ризу с золочеными крестами. Рядом с ним суетились молодые дьячки в светлых стихарях.
"Неужто партизаны?"- думал про себя Иван Михайлович.
Служба прошла неважно, скомкано, но старики не сетовали, умилялись тем, что впервые пришлось собраться всем вместе, что хоть отсюда не гонят их по домам фашисты.
После богослужения священник пригласил бургомистра осмотреть церковь. Иван Михайлович отослал Дурнова домой, велев накрыть стол по такому торжественному случаю, а сам пошел за дедом Кузьмой. В укромном месте бургомистр сообщил священнику, что двести карателей выйдут через два дня на уничтожение партизанского отряда. Надо "с божьей помощью" предупредить их.
- …Как у тебя художник работает, Кузьма Сергеевич?
- Малюет днем и ночью. Поселился в келье, народ к нему валом валит.
- Смиренный раб божий, - продолжал Иван Михайлович, - проводи-ка меня к нему, а сам иди по делам.
В тесной каморке богомаза Иван Михайлович увидел молодую бледнолицую женщину в черном монашеском платке до самых глаз, с постным выражением лица. Он еле-еле узнал Тамару Васильеву.
…Посмотрел бы кто-нибудь со стороны на них в эту минуту - старый учитель в должности бургомистра, молодая учительница, комсомолка, в качестве монашки и бывший ученик художественного училища, поклонник Рублева и партизан, - в качестве богомаза. У него только-только стала отрастать жиденькая бородка, прикрывая обветренное в боях лицо.
Тамара коротко рассказала о том, что в поселке Ворга фашисты готовят к сдаче в эксплуатацию авторемонтный завод. На заводе работают инженерами два наших пленных. Они живут на квартире у Шуры Мелешкиной при заводе. Шура наша, через нее следует наладить связь с этими инженерами и попытаться уговорить их, чтобы они подложили взрывчатку. Тол и взрыватели будут поднесены к самой Ворге примерно через неделю.