- Н-нет, - дрогнувшим голосом сказал Толя, зная, конечно, зачем пришли, но все еще стараясь подольше сохранить свою тайну. Ему хотелось передать спрятанное оружие настоящим бойцам, в настоящей форме и с орденами на груди. Ему казалось, что за такой подвиг и его возьмут в полк, и пойдет он до самого Берлина как сын полка.
- Не притворяйся, Толя, мы пришли за оружием. Нашему отряду сейчас тяжело, у нас мало винтовок, мало патронов. Мы знаем, что ты спрятал оружие. Теперь ты должен передать его в руки партизан как настоящий пионер.
- А кто вам сказал? - не сдавался Толя.
- Наша разведчица узнала.
- А от кого?
- Военная тайна.
- Ну пойдемте, - нерешительно согласился мальчуган. Через полчаса от Толиного огорода в ночную темень ушли две тяжело груженные подводы.
На рассвете подводы прибыли на базу. Сам Коротченко принимал оружие. Да, это был не металлолом, который собирали школьники до войны. На Толином "складе" были два станковых и четыре ручных пулемета, тридцать автоматов, несколько ящиков с патронами и около сотни мин. Партизанской радости, как и удивлению, не было конца. Откуда у тринадцатилетнего пацана нашлось столько силы, чтобы перетаскать все это оружие к себе на огород? Вероятнее всего, ему помогали наши отступающие бойцы, надеясь вернуться и еще попользоваться своим оружием…
К вечеру другого дня часовые привели к Лебедеву неизвестного мальчишку, который искал партизанский штаб. На вопросы часовых он не стал отвечать, потребовал, чтобы его непременно провели к самому главному командиру.
- Такой настырный! - возмущался пожилой бородатый человек. - От горшка два вершка, а говорить не желает, подавай ему самого старшего. Дал я ему подзатыльника, все равно молчит.
- Ну хорошо, мне-то ты можешь рассказать, зачем пришел? - заговорил с мальчиком Лебедев. - Я комиссар партизанского отряда.
- Я из Сергеевки бежал. Я Толя. Вчера ночью у нас партизаны были, я им оружие сдал. А какой-то гад видел и донес немцам. Сегодня приходили за мной. Я сбежал, теперь некуда подаваться. Хорошо, что мамка ничего не знала, а бы и ей попало. А ваши обманщики. Обещали меня с собой взять, а сами оставили…
Толю поселили в землянке, где жила семья Акадилова. - Теперь у тебя, Жамалжан, и сын есть, - шутил Жилбек.
XI
В лес властно шла весна. Потеплели ночи, ярко зазеленели березки, оживились партизанские лица. Теперь можно было снять полушубки, драные шинели, пальто. Перед маем совсем стало жарко, и кое-кто из молодых, улучив минутку, раздевался до трусов - позагорать на полянке.
За два дня до 1 Мая Лебедев собрал коммунистов. Как-то невольно вспомнилось, как, бывало, давным-давно, до революции, вот так же в лесу тайком проводились маевки их отцами и старшими братьями.
- Товарищи, мне кажется, что Первое мая, наш большой весенний праздник, праздник международной солидарности, мы должны отметить чем-то знаменательным. Может быть, вы не сразу согласитесь с моим предложением, но я его все-таки выскажу. Давайте проведем в одной из больших деревень митинг, посвященный Первому мая.
Лебедев умышленно выждал, чтобы послушать, какие будут реплики, восклицания, но партизаны пока молчали.
- Дело, я понимаю, рискованное, - продолжал Лебедев, - но, честное слово, настоящее дело! Мы подбодрим население, мы сами, наконец, отметим праздник не чаркой водки, а как коммунисты, которые в любых условиях не складывают своего оружия, в любых условиях продолжают вести воспитательную работу. Я выступлю с небольшой информацией о положении на фронтах, потом кто-нибудь из местных жителей выступит. Вот и будет первомайский праздник на нашей улице!
- Население побоится собраться. Мы-то в лес уйдем, а они? Немцы за это по головке не гладят…
Совещались два часа. Выбрали, в какой деревне лучше всего провести, советовались, как лучше оповестить людей, стоит ли оповещать всех, и так далее.
И вот настал день 1 Мая 1942 года. Солнечный, теплый день. По небу плывут реденькие перистые облака. К деревне Деньгубовке по дорогам, по тропинкам, по лесу и по полю по двое, по трое идут люди. Большинство женщины. Они в светлых цветастых платках. Старики подоставали свои пронафталиненные пиджаки, расчесали усы, побрились - праздник.
В одиннадцать часов утра на площади в Деньгубовке было полно народу. Собрались, как собирались год тому назад, возле потемневшей трибуны из теса. Ждали, кто же будет выступать, переговаривались.
- И откуда столько миру-то набралось? - удивлялись старики. - Кругом немец рыщет, а им ничего.
И каждый говорил о смелости другого, забывая о том, что ведь и самому прежде всего не хотелось ударить в грязь лицом, не хотелось отказаться от весеннего праздника.
- Как бы фриц не пронюхал, нагрянет на мотоциклах, вот будет штука.
- Не нагрянет. Это же свои делают, - должно быть, все обдумали, зачем зря народ под пулю ставить…
- Придем к себе на хутор, а там немец уже хату спалил, узнал, что митинговали…
- Не дрожи, старина, семи смертям не бывать, а одной не миновать.
Мало кто из собравшихся знал, что в это время до зубов вооруженная рота Зарецкого с одного края, а рота Акадилова с другого стали на охрану Деньгубовки на случай наезда фашистов.
Легкий гомон в толпе смолк, когда к дощатой трибуне подошел Лебедев. Был он сегодня в чисто выстиранной гимнастерке, начищенный, подтянутый.
Чувствуя необычайное волнение, - ведь не в лесу выступать и не к тем обращаться, кто привык видеть комиссара каждый день, верит ему, знает его, а надо говорить с мирными людьми, надо вселить надежду, успокоить душевные раны, - Лебедев долго откашливался, прежде чем начать с заветного.
- Товарищи!.. Все вы знаете, как фашисты с пеной у рта трубили о молниеносном захвате нашей страны. Гитлер собирался принимать парад в Москве еще полгода назад. Но от Москвы фашистские оккупанты покатились на запад. Им дали такую взбучку, что фрицы до сих пор не могут очухаться. Наши войска продолжают наступление. Фашисты с каждым днем, с каждым часом несут все большие потери. Но враг еще силен, в первые месяцы войны он захватил немало наших городов. Сейчас для нашего народа самое главное - усилить партизанскую воину, не давать покоя врагу ни днем ни ночью, выводить из строя мосты и пускать под откос эшелоны. Для чего я говорю об этом? Для того, чтобы жители нашего района, который скоро станет свободным от оккупантов, включились в партизанскую борьбу с оружием в руках. Тот, кто не может идти в отряд, должен, как всякий гражданин, помогать своим братьям иными средствами. Партизаны часто терпят нужду в продуктах, недоедают, но продолжают вести ожесточенную борьбу с фашистами… В день Первого мая от имени всех партизан поздравляю вас с праздником и торжественно обещаю, что наш отряд будет еще беспощаднее расправляться с врагом!..
После Лебедева попросил разрешения "на два слова" высокий худой парень лет восемнадцати. Парень поднялся на трибуну, переступил с ноги на ногу и начал:
- Я вот насчет партизан…
- Чего мямлишь, не слышно!
- Я насчет того, чтобы в партизаны, товарищ комиссар. Мы тоже не лыком шиты, только винтовок у нас нет. А с голыми руками фрица не убьешь. У меня и дружки есть, которые не прочь в лес уйти. А как придешь с пустыми-то руками к партизанам? У нас, говорят, у самих винтовок не хватает, а тут еще придут нахлебники. С колуном или с дубиной сейчас не навоюешь много-то…
- Как тебя зовут? - перебил его Лебедев.
- Николай…
- Вот что, Николай… Фамилии твоей я пока спрашивать не буду, потом узнаем. А в отряд тебя примем охотно. И винтовку дадим. И патроны. А если есть у тебя друзья, которые готовы уйти с нами, прошу их остаться на площади. Остальные могут идти по домам. Митинг, посвященный празднованию Первого мая, считаю закрытым!
Может быть и не совсем складно говорил комиссар отряда, но громко, уверенно.
- Только не пугайтесь, товарищи, на окраинах села стоят наши партизаны. Это они охраняли митинг, чтобы какой-нибудь бестолковый фриц не помешал нашему празднику!..
Когда толпа разошлась, на площади остались парни, мужчины, старики. Договорились, что ровно в восемь часов вечера партизаны будут ждать их возле деревни Барковичи в лощине.
- А пока можете идти по домам, собрать для лесного житья-бытья кое-какие вещи, попрощаться с родными, - объявил Лебедев.
Ночью к партизанскому костру пришло пополнение.
XII
В полдень Батырхан, уходивший с утра на разведку, прискакал к штабу на коне.
- Товарищ командир! Поймал двух шпионов!
- Где они?
- Возле деревни Ходинки. Старые, бороды до пупа. Сидят возле речки, ждут. Речка называется Воронец.
- Ну и что же?
- Решили не вести их на базу, там пока оставили. До выяснения. Жилбек говорит, чтобы вы сами подъехали туда, посмотрели, что за шпионы.
Коротченко, прихватив с собой еще нескольких партизан, последовал за Батырханом.
В указанном месте, на берегу Воронца, партизаны увидели двух стариков. Вид их был довольно жалок - оборванные, обросшие, в лаптях. Когда партизаны подошли, старики поднялись.
- Вы кто? - спросил Коротченко низенького старика с хмурым взглядом.
- Вас интересует, кто я сейчас или кем был до войны? - неожиданно спокойным голосом спросил старик.
- И то и другое.
- В доброе старое время- профессор Московского политехнического института, затем доброволец, затем окруженец. Вот коротко все. Два месяца идем вместе с товарищем, ищем партизан и, если таковых нашли, - очень рады!
Коротченко пристально вгляделся в старика, удовлетворенно кивнул и уже вежливей и уважительней спросил другого:
- А вы кто, скажите, пожалуйста?
- Дети мои, я был главным хирургом дивизионного медпункта. До войны работал в Московском медицинском институте.
- М-да-а, подходящие кадры, - довольно улыбнулся Коротченко. - Ну, а я командир партизанского отряда Коротченко. До войны - слушатель военной академии. Тоже москвич. Так что земляки… Батырхан, проводи товарищей в лагерь и распорядись, чтобы для начала их покормили как следует. Кстати, товарищ хирург, у нас есть раненые и больные. Прошу вас оказать им помощь.
Батырхан повел "шпионов" на базу. Старики еле плелись. Устав от многодневных скитаний и оказавшись наконец среди своих, они совсем раскисли. Батырхан решил подбодрить их по дороге.
- Как тебя звать? - спросил он хирурга.
- Николай Григорьевич, - ответил тот. - Фамилия Кузнецов.
- Значит, ты профессор? - продолжал Батырхан.
- Да.
- А я чабан. Из Актюбинской области. Раньше был чабаном. А теперь партизан. И я партизан, и ты партизан, - разулыбался Батырхан. - Держи выше нос.
В лагере хирургу показали больных. Павел Демидович был малоразговорчив и, как видно, не сразу решил довериться своему неожиданно появившемуся коллеге. Раненые были в удовлетворительном состоянии, но одному из них, Сергею Брякину, нужна была срочная операция. Сергей ходил с Жилбеком в разведку (они служили в одном батальоне еще в Бресте, были старыми товарищами) и получил тяжелое ранение в ногу. Хирург нашел, что у Сергея началась гангрена, и поэтому ему необходимо как можно скорее ампутировать ногу до колена. Необходимых инструментов не было.
- А пила, обыкновенная ножовка, есть? - спросил хирург.
- Есть ножовка, но нет ни стерильного материала, ни шелка, ничего из хирургических инструментов.
- Надо доложить вашему командиру, - сказал хирург, а когда они вдвоем вышли из землянки, где лежали раненые, он сказал Павлу Демидовичу - Если не сделаем операцию, он умрет через несколько дней. Наверняка. Теперь нас уже двое, коллега, нам будет стыдно.
- И не только стыдно, - добавил Павел Демидович, - но и жарко: командир задаст жару за такого партизана.
Под вечер были срочно подняты две роты. Наспех перекусив, выступили в поход. Никто не знал куда и зачем. Вел отряд сам Коротченко. Шли осторожно. Возле деревни Московки остановились.
- В Московке расположен один из тыловых госпиталей фашистов, - заговорил Тимофей Михайлович. - Все вы знаете, что у нас нет самых необходимых медицинских инструментов. Умирают лучшие бойцы. Как ни силен Павел Демидович, он не в состоянии лечить дедовскими способами, без инструментов и медикаментов. Задача: выбить охрану госпиталя, ворваться в помещение и забрать с собой все, что попадется под руки, - бинты, марлю, инструменты, лекарства. И чтобы все в целости и сохранности доставить на базу.
По своей обычной тактике отряд разделился надвое. Одна рота пошла с северной стороны, вторая - с южной. Немецкие санитары, услышав стрельбу, успели перетащить своих раненых, отошли за деревню и вызвали подмогу.
Не обошлось без стычки, но задача была выполнена. Сразу же, как только отряд вернулся на базу, Кузнецов, уже успевший побриться и помыться, начал операцию. Ногу Сергею пришлось ампутировать. Жизнь его была спасена, а в отряде появилось нечто вроде походного хирургического госпиталя с квалифицированным штатом.
XIII
Знал бы, где упасть, - соломки подстелил, - говорят в народе.
Но Жамал помнила и другую пословицу: волков бояться - в лес не ходить, и сегодня она пришлась ей по душе.
День выдался теплый, солнечный. Из леса несло ароматом свежей листвы, терпким запахом непышного лесного цветения. Жамал запеленала Майю и пошла с ней прогуляться по лесу, подальше от костров, которые в теплые дни дымили особенно густо.
Дни и ночи проводила Жамал в заботах о малютке. Она, мать с ребенком на руках, не всегда знала о вылазках отряда, тем более неожиданных. Поглощенная хлопотами о Майе, она как бы забыла, что в мире могут быть какие-то иные дела, более важные.
В лесу пели птицы. Ребенок слушал их пение и, тихонько посапывая, засыпал.
Неожиданно где-то неподалеку началась стрельба. Жамал, прижимая девочку к себе, побежала в сторону лагеря. Она не знала, насколько далеко ушла от своих. Сейчас ей казалось, что прошла она шагов сто-двести, не больше.
Но где же лагерь?
Выстрелы участились, послышалась пулеметная дробь - где-то шла отчаянная схватка. Потом выстрелы неожиданно стихли. Жамал, задыхаясь, присела под высокой сосной. Майя проснулась, заплакала, раскрывая беззубый ротик. Жамал покормила ее грудью, успокоила и снова пошла по направлению к лагерю. Не прошла она к двадцати шагов, как вдруг раздались выстрелы совсем рядом, там, куда она шла. Послышалась немецкая команда, истошный женский крик.
Жамал в ужасе остановилась - кричать в лесу могла только женщина из партизанского отряда. Значит враг напал на базу. Значит ей теперь некуда возвращаться! Надо как можно скорее уходить подальше, пока фашисты не поймали ее вместе с ребенком.
Жамал торопливо пошла в сторону от выстрелов. Сколько она прошла - не знала. Остановилась, когда выстрелы стали глуше. Усталая и встревоженная, она присела под развесистой березой. Вскоре выстрелы совсем утихли, слышались только шепот листвы да чириканье птиц.
Что ей теперь делать в глухом лесу? Куда идти, если вокруг ни дороги, ни тропочки? Эта березка - единственное пристанище, единственное спасение… Безмолвное дерево, словно понимая страдание женщины, тихо-тихо что-то нашептывало ей.
Но разве можно успокоиться, когда кругом враг? Жамал боялась, что с минуты на минуту здесь появятся фашисты. Они будут преследовать партизан, будут рыскать всюду как псы. И если найдут Жамал с ребенком- заколют штыками. Ведь не раз уже приходилось слышать Жамал о зверствах фашистов в русских и белорусских деревнях. Они не пожалеют грудного младенца, ужас молодой матери только повеселит их звериное сердце. Жамал слышала, как эсэсовец где-то взял мальчонку за ногу и ударил его о столб головой… При воспоминании об этом у Жамал потемнело в глазах.
Придя в себя, она перепеленала ребенка и снова поднялась, решив идти куда глаза глядят.
"У заблудившегося дорога впереди, а не сзади", - говорит пословица. И Жамал пошла вперед, стараясь не выбираться на прогалины. За каждым деревом ей чудилась вражеская засада. Прижимая одной рукой ребенка к груди, другой она раздвигала кустарник и шла, шла. Колючие сучья рвали платье, в кровь царапали руки, но она не чувствовала боли.
Девочка опять проснулась, стала плакать, просить грудь. Жамал казалось, что слабый голосок девочки громом разносится по лесу. Спрятавшись в непролазном кустарнике, Жамал покормила девочку. Молока в груди было мало.
"Это от испуга, - подумала Жамал. - К тому же я не ела ничего с самого утра. Главное, не волноваться. Надо взять себя в руки… Надо быть спокойной… Сама-то я перенесу голод, а что станет с Маей? Она будет без умолку плакать и плакать… Бедное дитя. И пеленки мокрые, а заменить нечем".
Всю ночь Жамал дрожала от страха, а с первыми лучами солнца снова пошла вперед, доверившись судьбе, уже никого не боясь от усталости, - лишь бы вынести дочь к человеческому жилью, лишь бы не заблудиться здесь, не остаться волкам на съедение.
Во рту пересохло. Кругом пышно зеленел лес, но нигде не слышалось журчания ручейка. Вдобавок ко всему, поношенные сапоги стали натирать ноги. С каждым шагом больнее, словно игла впивалась в пятку, и Жамал еле сдерживала стон. Попробовала идти босиком- еще хуже, мелкие сухие сучья, невидимые колючки, устилавшие землю, не давали ступить ни шагу.
Перед заходом солнца Жамал набрела на ручеек с ледяной водой. Напившись, Жамал снова перепеленала ребенка. Майя кричала охрипшим голоском. Жамал совала ей грудь, но тщетно - девочка не успокаивалась: материнская грудь была пуста.
Жамал в изнеможении легла на траву, положила на себя спеленатого ребенка и закрыла глаза…