Поздней осенью сорок второго в Стараховицких лесах действовал отряд Гвардии Людовой под командованием Горбатого. Гитлеровцы напали на его след, обложили лес. Бой был ожесточенным и кровавым. Партизанское дело - ударить и отскочить. Они ударили, а отойти не смогли. Отряд понес тяжелые потери. Кто-то, очевидно, донес на него, с собачьей преданностью выдал жандармам. Доносчика необходимо было обнаружить и выследить. Эти задачи поручили отцу Богуся и его товарищу. Они обнаружили след. Был вынесен приговор. Вдвоем и должны были его привести в исполнение. Отправились в лес. По пути была деревня - Ясенец-Илжецки. Здесь им пришлось заночевать. Но предатель был настороже. Он почуял, что близок его конец, снова удрал и предупредил жандармов. Те пришли ночью, окружили дом, где остановились партизаны, Предложили сдаться. Напрасный призыв, но борьба была неравной. Прорваться сквозь кольцо палачей не удалось. Оба пали в бою.
С тех пор Богусь загнул на гитлеровцев палец. Тот один-единственный, оставшийся на правой руке, но это как раз имело свою силу и значение. Штабу он приносил много пользы. Многие старались переманить его к себе.
Здзиху нравился Богусь. Жалел, что паренек настоящий непоседа: то тут, то там, даже места нигде не согреет. Здзих хотел бы, чтобы он остался с ним. Как Юрек. "Втроем мы бы многое сделали", - думал он.
Но Богусь уехал в тот же день. Он не сказал куда, но Здзих догадался, что в Варшаву, и даже позавидовал про себя такому путешествию. Ведь, возможно, он увидел бы там собственными глазами тех, неизвестных ему людей, которые составляют штаб, присылают сюда "Гвардиста" и "Трибуну", отдают приказы.
После памятного случая с охранником взрослые смотрели на него по-другому. Он уже не был для них ребенком. Все чаще пользовались они его помощью. Поэтому он не удивился, когда однажды вызвал его к себе Дядя.
- Получишь ты, Здзих, задание…
Парнишка насторожился. Вступление звучало интригующе, и Здзих был уверен, что на сей раз речь пойдет не об обычных надписях на стенах или разбрасывании на заводе листовок, а что предстоит какое-то важное дело.
- Надо бы на некоторое время изолировать фрицев от внешнего мира, - уточнил Дядя.
- Как это изолировать?
- Ну, понимаешь, прервать телефонную связь.
- Телефоны?
- Со всеми телефонами тебе не справиться. А вот столбы. Парочку свалить бы на землю. Как ты думаешь, это возможно?
Предложение было неожиданным. Здзих кивнул головой:
- Почему же нет? Когда?
- Это я тебе скажу позднее. Сейчас подбери себе парней. Надо найти топоры, пилы. Обдумать, что и как. Ну как, Здзих, добро?
- Так точно, начальник! - с готовностью ответил Здзих.
В тот же день он связался с Юреком. Они обговорили задание и задумались, кого бы взять еще. С кандидатами в Людвикуве затруднений не было. Они перечислили их: Стасек, Стефек, Метек, Здзисек…
Они были знакомы давно. Жили рядом, каждый знал о другом все. Правда, не совсем все, потому что война и оккупация даже их поделила на менее и более "посвященных", но помимо этого других различий не было. Они молча приняли руководство Здзиха. А он, впрочем, и не спрашивал их согласия. Просто никому не приходило в голову, что может быть иначе.
Собирались они чаще всего в одном из трех мест. Летом на лугах, над прудами. В более холодные, дождливые дни в помещении людвикувского "спортивного клуба" на Крысинах. Собственно говоря, такой клуб не существовал. "Клуб" составляли они сами, а "помещением" был заброшенный полуразвалившийся дом за городом.
Местом встреч был также дом Грабовчаков.
Старик охотно встречал у себя этих парнишек, приносивших с собой жизнь и… свежие новости. А приносили они местную продажную газетенку и новый номер "Гвардиста", соединяя эти две противоположности довольно хитрым способом. Газетенкой они прикрывали "Гвардиста" и читали из него обо всем, что происходило на фронтах и в стране. Дед не мог надивиться, как это немцы так открыто пишут о своих неудачах. Подходил ближе, рассматривал первую страницу газетенки и, качая головой, бормотал:
- В кровь… Если сами так пишут, то бледна их фотография.
Во время одной из таких встреч Здзих рассказал собравшимся о деле: кто, что и как. Задание было новым и интересным. Здзих не ошибся: желающих было достаточно. Через несколько дней назначил сбор на операцию. Пришли все. Был поздний вечер. Холодный ветер бросал мелкие капли дождя в разрумянившиеся от волнения лица. Здзих распределил порядок на марше, и они двинулись в ночь. Три намеченных на сруб телефонных столба стояли будто в ожидании на небольшом пригорке. Идти к ним надо было напрямик, через вспаханное глинистое поле. На этом пути они могли избежать встречи с жандармами.
Размокшая глина чавкала под ногами, липла на ботинки, засасывала ноги. Тела пылали жаром - от усилий и от возбуждения. Этот путь не был для них новым. Они часто ходили здесь и знали тут каждый метр. Но на сей раз это была не забава, их поход являлся боевым заданием. Они догадывались, что нарушение связи с Островцом, должно быть, связано с какой-то другой операцией. Это могло быть освобождение пленных из заключения, могло быть нападение на местных гестаповцев, могло быть… Характер той операции не имел значения. Увлеченные собственным заданием, вооруженные пилами и топорами, шли они к невидимым в темноте столбам. Кто-то в тишине задел пилу. Она зазвенела, как колокол.
- Тихо там, черти!
- Я нечаянно.
- Не болтать!
Было мало вероятно, чтобы кто-нибудь мог их услышать, но характер операции требовал строгой дисциплины.
Они приближались к пригорку. Земля здесь стала суше и тверже. Из темноты начал вырастать первый столб. Обычный телефонный столб, каких десятки можно увидеть вдоль железнодорожных путей и дорог. Но сегодня он вдруг показался им грозным и опасным, а ведь был такой, как всегда. Здзих распределил работу. Стали по двое к каждому столбу.
- Ребята, поехали! - махнул Здзих.
Руки делают нервные движения. Зубья пилы отскакивают от влажной поверхности столба, оставляя на нем несколько неглубоких надрезов.
- Не так! Медленно!
Пилка дров всегда была легким делом, но сегодня проклятый телефонный столб тверд, как сталь. Движения не скоординированы, резки. Наконец зубья вгрызаются в дерево. Работа сразу спорится. Раз - два. Раз - два.
Движения теперь размашистые, широкие, согласованные. Столб начинает покачиваться, секунду танцует, повиснув на проводах, потом наклоняется и с громким шлепком падает на размякшую землю.
- Ребята! Бежим!
Где-то там, в кабинетах гестапо, раздраженный офицер напрасно будет кричать в молчащую телефонную трубку. Его поразит тишина и пустота на другом конце провода. Пока поймут, в чем дело, пока найдут повреждение и ликвидируют его, пройдут ценные часы, которые партизаны смогут использовать для намеченной операции.
И опять та же дорога: поле, глина, вода. Но теперь шагается бодрее. Задание выполнено, на душе легко и радостно.
Здзих оглядывается и видит посветлевшие глаза мальчишек, раскрасневшиеся щеки, по которым сбегают капли дождя.
- Хорошая работа, ребята!
Все прошло так удачно, что они сами удивляются. Хотелось бы сделать еще что-нибудь. Чувствуется какая-то неудовлетворенность, избыток энергии. Хотелось бы исчерпать ее до конца, чтобы вернуться усталыми и радостными и одновременно иметь право доложить:
- Начальник, докладываю о выполнении задания. Три телефонных столба повалены в назначенном районе. Кроме того, по собственной инициативе мы осуществили…
Вот именно, что осуществили? Вот если бы поднять на воздух какой-нибудь поезд. Можно бы, но чем? Это была бы настоящая партизанская работа, экзамен, который дал бы право попасть в лес. К тому же ночь темная, партизанская ночь, специально для такой работы. Если бы хоть у одного из них была с собой взрывчатка, то этой же ночью какой-нибудь поезд взлетел бы на воздух. А пилой не подпилишь путей, топором не открутишь гаек…
Здзих соображает, что бы еще такое сделать. Хлопцы сегодня готовы на все.
Вдруг приходит одна мысль.
Здзих останавливается под столбом с проводами высокого напряжения. Столб одиноко стоит в поле, раздвоенный внизу, как будто остановился в своем движении через поле, чего-то ожидая.
Метек, Юрек, Стасек стоят рядом с Здзихом, который рукой обнимает одну из конечностей столба, прижимает к ней ухо и смотрит вверх. Столб звенит напевом дрожащих на ветру проводов. Прямо над головой табличка с предостерегающей надписью: "Осторожно, высокое напряжение". Над надписью - череп.
- Ребята, а что, если…
Каждый оглядывает столб снизу вверх. Самое опасное именно там, наверху. Сейчас ночь. Темно. Что случится, если провода упадут на землю? Ударит или не ударит током? В темноте нетрудно запутаться в таком проводе. Тогда не будет спасения.
Но риск привлекал. Это было именно то, что они искали в эту ночь и чего им не хватало.
А эффект? Островецкое гестапо, внезапно лишенное телефонной связи, а несколькими минутами позже и света. За эти несколько часов страха гестаповцев стоит пойти на этот риск. А островецкие фабрики, заводы? Остановятся все механизмы, упадет продукция. Погаснет свет и в островецких домах. Каждый поймет, что это не просто авария, что это дело людей из леса. Их дело.
Так что польза есть, и большая.
- Ребята, время идет! - решился Здзих и для примера первый взялся за пилу.
Кто-то отпихнул его, схватился за рукоятку:
- Я тоже могу…
На этот раз дело пошло быстрее, чем с телефонными столбами. У них уже есть опыт. Подпиленный столб начал покачиваться. Юрек взглянул вверх: серое небо, перечеркнутое двумя темными длинными линиями проводов. Через мгновение тяжесть, висевшая на проводах, обрушится вниз. Подпиленные поверхности столба трутся друг о друга, поскрипывают. Это звучит грозно и предостерегающе. На какую сторону упадет столб? Его вершина начинает колебаться. Скрежет пилы умолкает. Нет, это еще не конец. Надо подрезать. Осторожно, медленно, с трудом зубья пилы продираются через последние сантиметры.
В какое-то мгновение Юрек чувствует, что пила в его руке застыла и какая-то сила вырывает ее у него из рук.
- Осторожно! Лети…
Раздается быстрый топот ног, грохот, и чудовищный, слепящий блеск ударяет в глаза…
Юрек лежит на земле и ничего не понимает. Медленно поднимает ноги, руки - все в порядке. Только в глазах все еще темно. Откуда-то издалека доносится до него чей-то голос:
- Юрек, ты что? Юрек!
Юрек видит над собой искрящиеся глаза Здзиха.
- Ничего, - отвечает Юрек. - Черт! Что это было?
- Молния и гром. Но уже после грозы…
Только теперь Юрек чувствует мелкие капельки дождя, падающие ему на лицо. Как после настоящей грозы. Он медленно поднимается. Кругом стоят друзья. Рядом на земле лежит длинный, темный предмет, торчат оборванные провода.
- А ведь было! - говорит кто-то со страхом и удивлением.
- Было, да сплыло.
Еще один взгляд на место операции, и они уходят.
Вдалеке вырисовываются строения Людвикува. Здесь надо разойтись. Большая группа может привлечь внимание. Здзих входит в дом. В комнате на столе излучает желтый свет керосиновая лампа. Навстречу ему выходит отец.
- Знаешь, отец…
- Можешь не говорить. Видно было даже здесь. - Он похлопал сына по плечу, потом взгляд его темнеет. Он внимательно вглядывается в лицо сына. - Здзих, ты знал такого, как его там… Петрушку?
- А что?
- Его взяло гестапо…
Рация
Поезд, как всегда, опаздывал. Богусь прогулялся по перрону раз, другой, заглянул через окно к дежурному и вернулся в зал ожидания. Густой, смрадный табачный дым плыл голубоватой полосой по всему залу. Около буфета было людно, там звякали кружки с пивом, время от времени раздавался чей-нибудь пьяный, хриплый смех.
Богусь не знал фамилий этих людей, но ему было достаточно одного взгляда, чтобы почти точно определить, кто они и чем занимаются. Те двое, у стойки, похожи на торговцев табаком. Можно биться об заклад, что их портфели и карманы набиты связанными в толстые пачки банкнотами, путешествующими в направлении, противоположном товару.
Чутко дремлющий молодой человек, сидящий с обшарпанным портфелем на деревянной лавке, определение не имеет ничего общего с теми. Богусь оценивает его как человека той же категории, что и он сам. У двух упитанных, дебелых теток в корзинах груды мяса и жира, прикрытые не первой свежести тряпьем.
Изучение пассажиров для Богуся не просто искусство ради искусства. От того, кто твои попутчики, иной раз зависит успех путешествия. Такие вот "мясные тетки" сравнительно самые безопасные. Известно, что будут искать у них жандармы, и известно, что найдут. С неопределенными попутчиками может быть гораздо хуже. Скромный скрипач в своем футляре может везти предметы, которые даже при самой богатой фантазии трудно назвать музыкальными инструментами. Пассажиры не откровенничают друг с другом, кто они, куда и зачем едут.
Богусь протолкался сквозь зал и остановился перед зарешеченным широким окном с надписью: "Прием багажа". По другую сторону окна лежали в беспорядке ящики, узелки, корзины. В углу мрачного помещения усатый железнодорожник подписывал химический карандашом грязноватые квитанции, послюнявив их предварительно толстым пальцем на месте подписи. Богусь постучал по решетке, но на железнодорожника это не произвело ни малейшего впечатления. Паренек подождал немного и постучал вновь. Железнодорожник продолжал заниматься своим делом. Надо было вооружиться терпением.
Зал ожидания начинал наполняться. Видно, кто-то узнал, что скоро подойдет поезд. Богусь не двигался с места. Его сегодняшний груз имел особое значение, и надо было сделать все, чтобы довезти его до места. О том, чтобы взять его с собой, в купе, не могло быть и речи. Богусь смотрел на железнодорожника и нервничал. Хватит с него! Во время этих поездок Богусь чувствовал себя зверем, за которым охотятся, а у него было желание поохотиться самому. Он не раз уже высказывал свою просьбу и в Островце, и в Варшаве, и всегда от него отделывались: "Не спеши, здесь ты можешь сделать еще больше".
Конечно, может. Он сам лучше всех знал об этом. Столько раз удавалось ему надуть железнодорожную охрану и жандармов, что было чему подивиться. Но почему из-за того, что до сих пор ему все удавалось, он должен отказаться от того, что влечет его больше всего? Это было, по его мнению, несправедливо. "В конце концов, они должны будут согласиться, - утешал он себя, - ведь не все же время я буду связным".
Он мечтал бороться с оккупантами по-другому. Он понимал всю важность выполняемых им функций, но это не приносило ему того удовлетворения, которого он жаждал.
Железнодорожник наконец отошел от своего столика и поднял решетку камеры хранения. Богусь молча подал ему ящик. Тот взял его обеими руками, стукнул несколько раз ладонью по боковой стенке и взглянул на надпись наверху.
- Фарфор? - он многозначительно прищурил левый глаз.
- А что? Нельзя, что ли?
Железнодорожник усмехнулся:
- Кто это теперь будет провозить контрабандой фарфор? Рассказывай! Что здесь?
- Вас не касается.
- Посмотрите на него, щенок! И еще дерзит!
Железнодорожник сделал такое движение, будто намеревался открыть ящик.
- Не советую! - бросил Богусь и посмотрел таким взглядом, что у того замерли руки.
- О! - изумился старик. - Такие дела!
Он окинул взглядом зал ожидания. Богусь проследил за его взглядом. В зале ничего не изменилось. Стоял все тот же шум серой, бесцветной толпы отъезжающих.
- Пишите квитанцию! - бросил Богусь тоном приказа.
- Спокойно, сделаю…
Железнодорожник взял ящик и осторожно поставил его на место, затем подошел к столику и начал писать. Богусь видел, как он обильно послюнявил карточку и подписал.
- Бери и смывайся!
Железная решетка с треском опустилась. Богусь почувствовал теперь себя в большей безопасности, но то, что ему пришлось расстаться с ящиком, не давало ему покоя. Он прохаживался по залу ожидания и безразличным взглядом поглядывал на свой багаж. Десятки мыслей и предположений не давали ему покоя. Что будет, если через минуту в камеру хранения войдут жандармы и начнут проверку? От пакета к пакету, от узелка к узелку приблизятся они к его ящику и откроют. Железнодорожник поищет взглядом и вытянет в его направлении свой измазанный химическим карандашом палец.
- О, вон тот…
Нет, конечно, до этого не дойдет. Богусь сумеет затеряться в толпе - и ищи ветра в поле! Но что из этого? Задание не будет выполнено. И еще какое задание!
Перед отъездом Дядюшка отвел его в сторону и ясно сказал:
- Богусь, эта посылка имеет особую ценность, понимаешь? Чтобы ты сам знал, насколько большую, я скажу тебе, что ты повезешь рацию. Ра-ци-ю! Она тем более ценная, что с первой выброски… Там, в Варшаве, ждут ее.
Богусь смотрел на ящик, как на сокровище. Какую дорогу пришлось пройти рации, прежде чем она очутилась здесь, в Островце? Где-то там, на востоке, привез ее кто-то на фронт. Потом погрузили в самолет. Она летела с незнакомыми людьми через линию огня и железа, проскользнула над польскими лесами и по знаку зажженных огней опустилась на парашюте в их руки. Теперь он, Богусь, должен доставить ее на место. Таким образом, он является одним из звеньев этой сложной цепи. И если это звено оборвется, напрасными окажутся усилия всех тех людей. Никто из "тех" не знает, что именно он должен закончить все дело. Этот предмет, лежащий в ящике, самым удивительным образом соединил судьбы незнакомых друг другу людей.
Богусь глянул внутрь камеры хранения. Как и раньше, там было спокойно. Железнодорожник, кажется, уже забыл о недавно принятом багаже. Тем лучше.
За стенами станции раздался далекий свисток паровоза. Толпа бросилась к выходу на перрон. Богусь протиснулся сквозь узкий проход и остановился перед путями. Вид железнодорожных путей всегда пробуждал в нем мечту о далеких, неизведанных путешествиях. Он представлял себе, что где-то в конце этих стальных, блестящих лент находится другой, чудесный мир. Этот мир пленял и манил его. Когда судьба его сложилась таким образом, что путешествия стали делом обычным, он увидел, что наблюдаемые им пейзажи не очень-то отличаются друг от друга. Однако давние мечты по-прежнему глубоко таились в нем: он ведь ни разу еще не добрался до конца этих блестящих лент.
Поезд стремительно влетел на станцию, затормозил, заскрежетав колесами, и остановился. Богусь наблюдал своих будущих попутчиков. Обе торговки мясом, бесцеремонно работая локтями, грузились в купе соседнего вагона. Богусь беспокойно прошелся по перрону. Из почтового вагона выбрасывали на тележку мешки с почтой и багаж. Он ждал, когда из станционного здания подъедет тележка с его ящиком. Наконец двери станционного здания открылись и из них выехала багажная тележка. Богусь бросил взгляд на груз. Его ящик лежал среди других. Он видел, как тележка подъехала, как железнодорожник начал бросать в вагон отдельные пачки и как, наконец, взял его ящик, посмотрел на надпись и осторожно передал его товарищу. Теперь можно было садиться в вагон.
Богусь открыл дверь переполненного купе. Его встретили далеко не гостеприимно: