- Куда лезешь? Не видишь, что тесно?
- Везде тесно, - ответил он, проталкиваясь вперед по чьим-то ногам.
- В морду хочешь, щенок! - Толстая тетка замахнулась, намереваясь ударить.
Богусь заслонился правой рукой. Женщина взглянула на красную культю и отступила.
- Прямо на мозоль, холера… - простонала она, смягчаясь.
Богусь понял причину неожиданной перемены в тоне. Он покраснел и спрятал руку в карман.
- А то ездят туда-обратно, неизвестно зачем, - продолжала женщина.
- Спекулянты! - заявила ее соседка, отправляя огромный кусок колбасы в рот и заедая его хлебом. - Такой всегда влезет и еще отберет место у старых.
- В школу не ходят, пани дорогая, что будет с ними после войны?..
Поезд резко тронулся с места, и плохо поставленная корзина свалилась с полки на голову женщине. Раздался тихий, сухой треск. Богусь наклонился и левой рукой поднял корзину. Из нее вытекало густое, липкое, желтое месиво.
- Бот, весь заработок к черту! - ругалась торговка. - Яичница, черт побери! - Она дотронулась до разбитых скорлупок. - Воняют! Уж я покажу этой Антонячке, чертовке! Деньги-то она настоящие получила, а яйца - посмотрите, пани… - Она ткнула своей соседке в нос скорлупку, та резким движением отвела голову.
- Воняет! - авторитетно подтвердила она.
Факт виновности Антонячки был установлен вне всяких сомнений. Обе приятельницы некоторое время рассуждали об упадке честности среди людей и о неминуемой гибели всего народа, если такие люди, как Антонячка, будут продолжать ходить по земле.
Богусь был весьма доволен всем этим происшествием, потому что яичница отвлекла внимание от него. Но, увы, не надолго. Владелица корзинки посмотрела на него с упреком.
- А тут еще толкаются всякие, - пробормотала она.
В конце вагона кто-то начал наигрывать на губной гармонике куявяк. Из соседнего купе доносились голоса, объявлявшие игру:
- Сто и двадцать.
- Сто и сорок…
"В "тысячу" режутся", - подумал Богусь. Он огляделся вокруг. Рядом стоял бледный молодой человек с обшарпанным портфелем. На мгновение их взгляды встретились. Поезд тащился медленно, постукивал колесами на стыках рельс, делал короткие остановки на небольших станциях. Богусь в таких случаях выглядывал в окно и, если видел на перроне красную шапку дежурного по движению, успокаивался: поезд никто не задержит.
Каждая минута приближала его к цели. Такая поездка измерялась, впрочем, не на километры. Каждая станция, каждая случайная остановка в лесу или в поле таила для едущих неожиданные происшествия. Это могла быть проверка, партизанская операция, мина или развинченные рельсы.
Богусь с удовлетворением смотрел на вооруженных немецких солдат, запертых в бетонированной скорлупе блиндажей. Блиндажи располагались почти на всех уязвимых пунктах железнодорожных коммуникаций: на станциях, около мостов, сооружений сигнализации. Присутствие солдат на железнодорожной линии свидетельствовало о том, что борьба продолжается. Пока чужие солдаты вынуждены скрываться за толстыми стенами бетона, захваченная ими страна не может считаться покоренной. Так и должно быть. Враг должен чувствовать себя неуверенно, не находить себе места. Земля, на которую он ступил, должна гореть у него под ногами, он не должен знать ни минуты покоя ни днем ни ночью. Пусть раз и навсегда запомнит, чем грозит попытка захватить чужую землю.
Поезд вдруг начал замедлять ход. Владелица корзины проснулась и испуганно выглянула в окно.
- Я уж думала…
- Что Варшава, да? - спросил ее сосед, который, сбросив с ног ботинки, с наслаждением вытянул ноги в фиолетовых носках.
- А пан шутник! - игриво покачала она головой.
- Теперь ездить - это божеское наказание! - поддакнула ей приятельница.
- Вы правы, пани. Никогда не известно, что нас ждет. Люди дерутся друг с другом и убивают. Нападают на поезда. А потом удивляются, что фрицы расстреливают невинных. А то как же! Лучше бы их не задевали, - высказала свое мнение владелица корзины.
- Конечно, правильно.
- Ясно! - произнес мужчина в фиолетовых носках. - Не лучше ли спокойно подождать, пока повесят каждого из нас?..
- Просто так, без оснований, никого не повесят.
- Ну, за такие съестные припасы так ой-ой-ой!..
Женщина со злостью отвернулась к окну. Поезд с лязгом пролетел по мосту и, тяжело пыхтя, взбирался на гору. Богусь горько улыбнулся. Есть, значит, люди, которые считают, что борьба приносит больше потерь, чем пользы. Человек, который ради них рискует своей жизнью, является для них возмутителем покоя их маленького и ограниченного мирка, за которым они ничего не видят. Как же они слепы и неблагодарны!
- Ну что, сыграем еще? - Это в соседнем купе закончилась очередная партия в "тысячу".
Могло показаться, что этот поезд был одним из тех, что, задерживаясь на минуту, пролетали через Радом перед войной. Но это только могло показаться. Сейчас каждого из его пассажиров война наделила какой-нибудь тайной. У него, Богуся, она, наверное, самая большая. Тот бледный молодой человек с обшарпанным портфелем тоже скрывает в себе что-то такое, что он, возможно, не выдал бы даже в гестаповском застенке. Даже эти торговки ревниво прячут свои сокровища. Все эти тайны соответствуют личности человека, а их ценность определяется весьма субъективными подсчетами.
Резкий рывок чуть не свалил с полок весь багаж. Они приближались к маленькой станции, на которой обычно поезд не останавливался. Женщина открыла окно.
- Господи боже! Жандармы!
Крик пролетел по вагону и утонул в общем гвалте, который поднялся во всех купе. Оборвалась мелодия куявяка. Прежде чем пассажиры что-нибудь поняли, двери купе открылись и парень с обшарпанным портфелем спрыгнул на насыпь. В купе ворвалась свежая волна воздуха. Богусь видел, как незнакомец поднялся после падения, повернулся и, прихрамывая, побежал напрямик к видневшимся вдали деревьям небольшого лесочка.
До станции оставалось еще несколько сот метров. В купе готовились к нежданному визиту. Часть содержимого корзин отправилась под лавки, часть исчезла в обширных юбках торговок. Прятали все и где только можно.
Снаружи приближались резкие, гортанные крики и лай собак. Грязная станционная будка медленно проплыла за окнами, и поезд остановился. Перрон и вагоны окружили жандармы.
- Raus! Raus! - надрывался жандармский офицер с толстым, налившимся кровью лицом, ударяя хлыстом по голенищу блестящего сапога.
Из поезда медленно, оттягивая время, выходили пассажиры. Жандарм стащил со ступенек пожилого мужчину, схватил его за ворот и толкнул изо всех сил. Мужчина споткнулся и упал. Офицер хватил его хлыстом по лицу.
Богусь соскочил со ступеньки и, толкаемый с места на место, оказался в самой середине толпы. Из вагона спускалась одна из его попутчиц. Молодой жандарм так дернул ее за руку, что женщина оступилась и упала. Кто-то подал ей руку. Она пошла по перрону, держась за ушибленное бедро.
- Бога в сердце у них нет, - бормотала она. - Где это видано, чтобы старую женщину…
- Schnell, schnell! - кричал офицер.
Из вагонов выбрасывали багаж пассажиров. Солдаты кололи его штыками, раздирали узлы и чемоданы. В станционном здании начали личную проверку. Невдалеке стояли ряды грузовиков, крытых брезентом.
Богусь не беспокоился о себе. У него не было при себе ничего компрометирующего. Он только украдкой посматривал в сторону багажного вагона. Но этим вагоном немцы интересовались меньше всего.
Пассажиров разбивали на группы, после чего по очереди проверяли документы. Одних отталкивали в сторону, других сажали на грузовики. Богусь оказался в очереди к офицеру с хлыстом. Перед ним стоял знакомый по купе в фиолетовых носках.
- Ausweis! - рявкнул немец.
Мужчина уже держал в руке приготовленный документ. Он протянул его и ждал, всматриваясь в опухшее от крика лицо жандарма.
- Warum arbeiten Sie nicht, was?.
- Ich… ich… - мужчина, жестикулируя и подыскивая нужные слова, старался объяснить свое присутствие в поезде.
Немец нетерпеливо махнул рукой.
- Weiter, weiter… там машина, - показал он на грузовики.
И прежде чем мужчина сумел что-нибудь сказать, сильный удар прикладом автомата отбросил его за станционное здание.
Богусь, засунув руки в карманы, стоял перед жандармом. Высокий, плечистый немец казался великаном по сравнению с этим щуплым, маленьким мальчишкой со светлыми волосами.
Немец внимательно посмотрел на Богуся. Ему не понравилось, что парнишка нахально смотрит ему в глаза, держа к тому же обе руки в карманах. В этом было не только пренебрежение. Жандарм нес службу в Польше достаточно долго, чтобы знать, что такие руки могут и убивать.
- Вынь руки из карманов!
Не спуская глаз с мальчишки, он потянулся за пистолетом. Богусь заметил его страх. Его распирала радость. Немец боится его голой, покалеченной руки!
Богусь осторожно и медленно вынул обе руки. Взгляд немца упал на его правую руку. Лицо перекосилось в бешеном гневе.
- Бандит! Бандит! - показывал он дулом пистолета на обезображенную кисть руки.
Богусь поднес ладонь ближе и посмотрел на нее так, будто только теперь заметил, что на ней недостает четырех пальцев.
- Нет, - возразил он. - Бомба, немецкая бомба.
Лицо жандарма расцвело в широкой улыбке. Он спрятал пистолет. Сейчас он производил впечатление человека, которому доставили несказанное удовольствие. Он еще раз внимательно посмотрел на руку парня и громко рассмеялся.
- Да, да, немецкая бомба, - подтвердил он с радостью. Как будто именно здесь, на руке Богуся, обнаружил он еще один след победоносного марша.
Жандарм похлопал Богуся по спине и великодушно направил его в сторону той группы, которая, судя по всему, должна была продолжить путешествие.
Впереди, сразу за окутанным клубами пара паровозом, стоял багажный вагон. Немцам не пришло в голову его проверить. Богусь смотрел в сторону жандарма и улыбался.
"То, что у тебя есть оружие, - думал он, - еще не значит, что ты сильнее".
В тот же день Богусь постучал в знакомую квартиру в Варшаве.
Ему даже не понадобилось называть пароль. Его знали там уже хорошо. Привезенный ящик он поставил в комнате и пошел на кухню. Через минуту вышел пожилой мужчина в очках. Увидев его, Богусь поднялся с места.
- Молодец, - сказал ему человек в очках, - ты даже не знаешь, какой клад ты нам привез.
- Знаю, - прошептал Богусь.
- Знаешь? - удивился мужчина в очках. - Тем лучше, - засмеялся он весело. - А теперь отдохни, потому что завтра тебя ждет новый приказ.
- Там, откуда приехал?
- Да, именно там.
Парень на минуту задумался. "Если сегодня уже была одна проверка, то, наверно, второй не будет. Кроме того - ближе к лесу…"
- Товарищ…
Человек в очках остановился у дверей в комнату.
- Ты что-то хотел?
- А нельзя ли сегодня?..
И снова веркшуц
Здзих стрелой влетел в дом. Вскочил в комнату, бросил шапку и пиджак на постель и прошел на кухню.
- Отец дома?
Мать внимательно посмотрела на него:
- Отец в хлевике. А тебя что укусило?
Он не ответил и выбежал во двор. Отец действительно был занят каким-то непонятным делом в сарае, называемом хлевиком. Появление сына застало его врасплох.
- А, это ты? Ворвался, как сумасшедший, испугал меня.
Здзих внимательно осмотрелся. Отец устал от работы, хотя результатов его труда не было заметно.
- Отец, ты что тут делаешь?
- Не видно? Тем лучше, - произнес он довольно и повел глазами вокруг.
Здзих проследил за взглядом отца. Только теперь он заметил, что одна из досок прибита новым гвоздем.
- Мелина?
- Для всего может пригодиться. Никогда не известно заранее. - Он достал коробку с табаком и стал скручивать цигарку. - А ты чего так… Стряслось что?
- Тато! Петрушку освободили! - В голосе Здзиха звучала нескрываемая радость.
Отец наморщил лоб, кивнул головой и ничего не ответил. Здзих был разочарован таким равнодушием.
Мариан закурил самокрутку, похлопал сына по плечу и молча направился к выходу.
- Ну пошли…
"Слишком много сам пережил", - объяснил себе Здзих странную реакцию отца на такое радостное известие. В сущности, Быстрый за свою жизнь имел уже не раз возможность познать, что означает невинное выражение "лишение свободы". Последний раз его арестовали 10 ноября 1939 года, то есть меньше чем через два месяца после прихода немцев в Островец. В радомской тюрьме он просидел до 10 февраля 1940 года как один из заложников. Было это время неспокойное, время, отмеряемое топотом подкованных жандармских сапог, долетающим из-за окна. В такие моменты слух обострялся - приобретал необычайную способность улавливать каждое изменение в ритме вражеских шагов; можно было предвидеть ту секунду, когда в двери раздастся бешеный стук. Можно было к этому привыкнуть, стать равнодушным. Но это не уменьшало настороженности, помогало в решающий момент сохранить спокойствие, равновесие, выдержку, позволяло смело смотреть в подозрительные глаза гитлеровца.
В доме пахло свежим хлебом. Мать Здзиха закончила ежедневную выпечку. Надо было как-то оправдать непрерывное движение в их доме. Маленькая пекарня могла быть прекрасным предлогом для частых приходов различных людей и маскировала истинную цель этих визитов. Запах свежего хлеба отбивал нюх у шпиков и жандармов.
А движение здесь действительно было необычное. Съезжались разные люди из Варшавы, Радома, Кельце.
- Знаешь, Тетка, что? - пошутил как-то один из гостей. - Повесила бы вывеску: "Клуб и ночлежный дом аловцев", так было бы легче найти…
Теткой называли мать Здзиха. Она шла навстречу всем, не глядя на возраст и предлагаемую плату. От свежего хлеба исходил родной запах, и все чувствовали себя как дома, хотя дом этот надо охранять. Не раз, стоя возле него ночью и вглядываясь в темень, прислушиваясь к шорохам, Тетка охотно несла службу часового. А неожиданности случались часто. Как плохие, так и хорошие.
Недалеко от их дома проживал баншуц (охранник на железной дороге), местный фольксдойче. Люди отворачивались от него, когда он проходил по улице. Ни славы, ни почета он городу не приносил. Быстрый косо посматривал на него, словно хотел разобраться, чем тот дышит. Но каждый человек - загадка.
Однажды баншуц пришел к ним домой. Наверное, за хлебом. Мариан подозрительно смотрел на него, готовый хватить его чем попадя. А тот между тем заговорщически подмигнул ему, вызывая во двор. Быстрый вышел с ним.
- Пан Мариан, - начал тот, не глядя собеседнику в глаза. - Понимаешь, какое дело, пан. Завтра у меня день рождения.
"Видал, каков! - подумал Быстрый. - Подарка ждешь?"
- У меня будет много гостей, - продолжал между тем баншуц. - К вам часто столько людей приходит… мои гости могут заинтересоваться, так что вы лучше поимейте это в виду, - закончил он почти шепотом.
"Вот теперь и ломай голову, - размышлял после этого разговора Мариан. - Провокатор или не провокатор? Поблагодарить его за предостережение - значит подтвердить правильность его наблюдений. Не поблагодарить? Можно. Но если этот тип и в самом деле не скотина, то в другой раз может и не предупредить".
Что толкнуло баншуца именно так поступить? Уважение к соседу или гадкая, хитрая гарантия на будущее?
Здзих вошел за отцом в комнату и сел на постель. Быстрый крутился еще некоторое время, ходил, заглядывал в окно.
- Говорил с ним? - спросил он неожиданно.
- С Петрушкой? Да.
- Что он тебе сказал?
- Его посадили за то, что удрал из юнаков… По ошибке. Думали, что это кто-то другой.
- Он так тебе говорил?
- Да.
Здзих смотрел на отца, не очень понимая, чего он хочет. Мариан ходил, гладил бороду, останавливался.
- Видишь, конечно, это очень скверно - не доверять товарищам… Но ты смотри, слушай, делай выводы…
- Э, тато! - возмутился Здзих. - Своим уже не веришь?
Разговор на этом оборвался. Здзих был поражен замечаниями отца. Ему казалось, что это до некоторой степени доказательство недоверия отца к нему самому. Деликатное предостережение, что он плохо выбирает товарищей. До сих пор он не обманулся еще ни в одном. Почему же его должен обмануть этот?
Как не доверять ребятам, если порученные им задания они выполняют хорошо и охотно! Это они имеют претензии к командованию, что поручается им так мало, коль скоро могут выполнять гораздо больше. Никто не говорил им громких слов, не ободрял, не зажигал. В груди само родилось такое чувство, которое не позволяло сидеть сложа руки. Никто не называл это патриотизмом, борьбой за свободу. Это были слова торжественные, произносимые на празднике. А здесь речь шла об обычном, будничном дне. Стыдно в такой день не работать, сидеть в стороне и смотреть, как другие делают за тебя то, в чем ты обязан им помочь!
В Людвикуве не было трудности с привлечением молодежи. Они не разбирались в сложностях политики, а чаще сердцем, чем разумом, искали себе самые правильные пути.
Какой точки зрения придерживаться, какую занять позицию - диктовала не заученная формулировка, а сама жизнь. Выводы они делали сами. Многие из них еще ходили в школу или заканчивали ее. Дальше науку познавали уже самостоятельно. На конспиративных сходках изучали гранату и пистолет, основы партизанской тактики. Наиболее зрелые уходили в лес, на практику.
Слова отца посеяли в душе Здзиха сомнения. Он скрывал их даже от Юрека. Ходил, обдумывал, волновался. В мыслях он заступался за Петрушку, защищал его от подозрений отца.
Однако сомнения оставались сомнениями. Он не мог их развеять одной убежденностью в несправедливости обвинений. Наперекор себе иногда он открывал в глубине души чудовищную мысль, заключенную в вопросе: "А если это правда, если Петрушка действительно?.." Вопрос еще ни разу не был поставлен конкретно. Здзих отталкивал его от себя раньше, чем мог окончательно сформулировать.