Его мучило это и не давало покоя. Он смотрел на товарищей и друзей другим, более острым взглядом, но ни в ком еще ни разу не обнаружил малейших признаков, которые бы давали повод к недоверию.
В этом состоянии душевного разлада появление Богуся принесло ему настоящее облегчение, сняло напряжение.
Богусь приехал поздним вечером, уставший, но улыбающийся.
- Все в порядке, - доложил он Быстрому, затем коротко изложил, как проходило его очередное путешествие. Мариан смотрел на него с восхищением. "Прирожденный конспиратор", - думал он. Жизнь научила его сметливости и находчивости. Ведь его никто не учил, как поступать в той или иной обстановке. Прочитать такие лекции, в конце концов, никто бы не взялся. Не придумаешь такой ситуации, такого стечения обстоятельств, какие ежедневно преподносит жизнь.
Здзих слушал доклад Богуся с интересом. Границы деятельности его как связного были значительно меньше. Из Островца он не раз выходил пешком в указанные пункты в лесу, встречался со связными отряда, передавал приказы, иногда боеприпасы, забирал донесения и доклады. Он и Богусь вместе являлись нитью, связывающей командование с лесом. Без этой связи, созданной из таких, как они, парней и девчат, согласованная деятельность лесных отрядов была бы немыслима.
Отец все-таки прав, говоря о большом значении их работы. В Богусе Здзих увидел вдруг не только близкого друга, но и как бы частицу собственной личности, ее дополнение. Он не представлял, что когда-нибудь может возникнуть такая ситуация, чтобы они не доверяли друг другу.
Они спали в одной комнате. Но сон не идет, если рядом есть кто-то, с кем можно поделиться мыслями, кому можно довериться. Погасив свет, оба некоторое время лежали молча. Здзих заложил руки за голову и всматривался в темноту комнаты. Беспокойные мысли, еще не оформившиеся, но уже требующие воплощения, гнали одна другую.
Богусь лежал на боку, не видя Здзиха, но ощущая его присутствие.
- Богусь, ты спишь? - спросил Здзих.
- Нет, а что?
- Да я вот все думаю, хорошее дело мы делаем, это верно, но это еще не то…
- Партизанить, что ли?
- Ну вот мы тут лежим под крышей, в постелях. Тихо, тепло, спокойно. Но это не для меня…
Какое-то насекомое влетело через открытую форточку в комнату, жужжа и стукаясь о стены. Запахло открытым, далеким простором, лесом. Оба вслушивались в это жужжание, представляя себе совсем другую картину.
Вот они в лесу. На поляне, пахнущей смолой и земляникой, горит костер. Рыжее пламя колеблется при каждом дуновении ветерка, обдает теплом лица, мужественные, твердые, закаленные. Глаза смотрят на беспокойный танец огня. Руки сжимают оружие. Вокруг глубокая темная ночь. За деревьями - часовые. Они стерегут покой этого костра. Над костром висит большой, покрытый сажей котел. Когда открывают крышку, из него вырывается пар, а в ноздри бьет аппетитный запах. Кто-то на губной гармонике наигрывает трогательную и родную мелодию.
Трещат догорающие бревна, дым скручивает молодые листочки дуба, поднимается вверх, к небу, усыпанному звездами. Иногда ветер прошелестит листьями деревьев, закачает их вершины и стихнет. Лес спит, птицы проснутся только на рассвете…
- Здзих…
- Чего?
- Ты уже бреешься?
Здзих неуверенно провел пальцами по бороде:
- А ты почему спрашиваешь?
- Так ты ж знаешь, что это за партизан без бороды…
- Борода не важна! Придет время, сама вырастет. Оружие важно, вот что!
- Оружие?
- Конечно!
Богусь соскочил с постели и отошел в угол комнаты. Здзих с удивлением смотрел в его сторону.
- Ты чего там?
Богусь подошел, сел рядом.
- На, посмотри… - Он всунул ему в руку какой-то предмет.
- Наган! - воскликнул Здзих.
Он повертел револьвер во все стороны, пощупал, погладил.
- А патроны у тебя есть?
Богусь разжал левую ладонь: на ней лежали три патрона к нагану.
- Замечательный! - произнес Здзих. - Хотел бы я иметь такой! Может, в конце концов…
Вдруг в голову ему пришла мысль.
- Богусь, одолжи мне его! На один день. Честное слово, отдам.
- Оружие не одалживают, - ответил тот серьезно. - Зачем оно тебе?
- Я хочу с Юреком, понимаешь, веркшуц? У него такой вальтер!
- Вот оно что…
- Одолжишь?
- Одолжить не одолжу. Я уже сказал. Самое большее - могу его дать!
- Как это, навсегда?
- Навсегда!
Здзих не мог поверить. Он схватил Богуся за руку, сжал ее, потряс несколько раз, наконец обнял друга.
- Бо… Богусь, - шептал он возбужденно. - Ты даже не знаешь, ты не представляешь себе… я этого никогда не забуду. Помни, Богусь, я теперь с тобой… навсегда… навсегда.
Он еще раз положил наган на ладонь, присматриваясь к нему теперь по-другому, как к своему. Проводил пальцами по рукоятке, поворачивал барабан, гладил мушку, легко, осторожно нажимал на спусковой крючок.
- Прекрасный!
- Но не за так! - поставил теперь свои условия Богусь.
- Дам все, что захочешь.
- Нет, я ничего не хочу, но только за тем вальтером поохотимся вместе. Согласен?
- Втроем с одним? - Здзих показал на наган.
- Это не твоя забота…
Богусь снова подошел к своему мешку и вытащил оттуда браунинг.
- Видишь? Семизарядный!
- Ну и ну! - покачал головой Здзих. - Да у тебя целый арсенал.
- Старикам ничего не говори! Связным не положено ездить с оружием. Может, это и верно. Если схватят, то пропал. Ну так как?
- Договорились, пойдем втроем. Ты, я и Юрек.
- Только когда? Послезавтра я ухожу.
Здзих задумался.
- Хорошо, может быть, завтра, в воскресенье.
Утром Богусь проснулся первым. Взглянул на свой мешок, опасаясь, что ночные поиски в нем раскрыли то, что он хотел бы укрыть. Он подошел к спящему товарищу и несколько минут всматривался в его лицо.
Здзих спал крепко, тяжело сопел носом, левая рука лежала на одеяле, правая была засунута под подушку.
Богусь улыбнулся, провел ладонью по его руке, нащупал судорожно сжатые пальцы, попробовал вытащить из них твердый металлический предмет. Брови Здзиха грозно насупились, он заморгал и несколько секунд неподвижно всматривался в лицо Богуся. Затем улыбнулся, широко зевнул.
- Не так легко, - пробормотал он. - Я сплю, но чую.
- Вставай. Уже и так поздно.
Пока Тетка готовила нехитрый завтрак, Здзих и Богусь заглянули к Юреку, вызвали его во двор.
- У тебя нет охоты совершить налет?
Юрек потер ладонью лоб.
- А что вы надумали? - спросил он деловито.
- Ну тот вальтер, помнишь?.. - объяснил Здзих, Юрек покрутил головой.
- Не везет нам с ним.
- Попробуем втроем, - ободрил Богусь.
- Попробовать можно…
- И нужно, - твердо произнес Здзих.
Место выбрали на дороге в Ченсточицы, около поворота. Здзих с Богусем все дообеденное время провели в приготовлениях. Разбирали и собирали оружие, чистили каждую деталь. Юрек заглянул к ним раньше условленного часа.
- Пошли, подождем там, - торопил он их.
Причиной такой нетерпеливости было желание поскорее опробовать пистолет, полученный на сегодняшнюю операцию от Богуся, который располагал таким складом оружия, который им и не снился.
День выдался погожий, солнечный. К прудам на подостровецких лугах двинулись группы одетых по-летнему местных жителей. Трое парней, направлявшихся в ту сторону, не обращали на себя никакого внимания.
- Куча народу, - проворчал Здзих с недовольством.
- Иногда это и лучше, - возразил ему Богусь с видом искушенного в таких делах человека.
На повороте они уселись у рва. Здзих достал папиросы "Экстра", угостил товарищей. Все закурили. Этот необычный жест на этот раз они сочли вполне уместным. В конце концов, в такую минуту они имеют право на это. Впрочем, чувствовали они себя взрослыми, и даже дома курение перестало носить нелегальный характер.
Поблизости сидел пастух, ленивым, равнодушным взглядом окидывая коров, щипавших буйную, высокую траву на склонах оврага. Здзих подсел к нему, предложил папиросу. Тот взял осторожно, двумя пальцами, отгрыз кусок мундштука и сплюнул в сторону. Затягиваясь дымом, широко раскрыл рот и неодобрительно покачал головой:
- Слабые.
- А ты что, махорку куришь?
- Когда есть, курю.
- Это чьи коровы, твои?
Пастух с удивлением посмотрел на Здзиха и пожал плечами:
- Откуда ж им быть моими? Хозяйские!
Богусь и Юрек посматривали на них обоих искоса. Здзих разглядывал пастуха с любопытством, словно прикидывая, как сдвинуть эту тяжелую, неповоротливую глыбу. Пастух не проявлял интереса к своему собеседнику и его спутникам. Его туповатый взгляд блуждал по костистым коровьим задам. Время от времени он отпускал по адресу пасущейся скотины замечания на языке, в котором мало осталось от красот родной речи.
- А ты хотел бы иметь таких коров? - продолжал спрашивать Здзих.
- А отчего бы и нет - скотина добрая! - Он засмеялся широко и громко от одной этой мысли.
- Вот когда власть перейдет в руки народа, то и ты будешь иметь таких коров.
Пастух скептически покачал головой:
- Задарма никто не даст.
- Так для этого надо бороться. Само ничто не придет. Ты хочешь, чтоб народ правил?
- А мне-то что до этого? Пускай себе правит!
- Но ты тоже обязан помочь, - нажимал Здзих.
- Я в этом не разбираюсь. Ну ты, холера!.. - Последнее замечание относилось к корове, которая выскочила из рва с явным намерением перейти к ближайшим посевам.
Пастух встал, погнался за недисциплинированной скотиной и так огрел ее по костям, что даже палка затрещала.
- Зараза! - со злостью констатировал он. - Мало ей тут…
- Ну так как? - спросил Здзих.
- Чего как? - вопросом на вопрос ответил пастух.
Богусь с Юреком захихикали.
- Отстань ты от него, - бросил Юрек. - С таким это нелегко.
Здзих отказался от своей миссии "просвещения темной массы", дал пастуху еще одну папиросу, которую тот принял с глубочайшим безразличием, и вернулся к товарищам.
- Долбишь ему, долбишь, а он весь свой мир в коровьем заду видит, - сказал Богусь. - Такого надо годами обрабатывать, да и то еще неизвестно…
- Как даешь ему папиросу, то поддакивает, а сам свое думает.
- Когда-то надо начать, - произнес Здзих важно.
Они направились в сторону Закладов. Здзих размышлял о том, какую огромную разъяснительную работу среди населения предстоит вести, а сам он, к сожалению, не очень для этого подходит. Простейшие вопросы при попытке выяснить их настолько усложнялись, что он начинал чувствовать себя беспомощным.
Они легли на краю оврага у дороги. Солнце палило им лица. На лугу, около сахарного завода, грелись люди. Вот так все бывало и в знойные предвоенные воскресенья. В этих местах ничто не говорило о военной трагедии страны. Где-то далеко на востоке чуть слышным громом передвигался фронт, стонала земля, ранимая тысячами снарядов, вгрызающихся в ее набухшее от крови тело. Здесь война носила иной характер. Не было сплошного пояса огня. Огонь взрывался неожиданно, как вулкан, то там, то здесь, после чего все возвращалось к кажущемуся покою.
Людвикувские домики стояли на окраине города, как год, два года назад, как всегда. Однако образ жизни, климат, атмосфера в них сменились. Конспирация стала неотъемлемым понятием даже для малолетних, которые на вопрос какого-либо незнакомца, справляющегося о том или ином адресе, подозрительно смотрели на него и пожимали плечами. Тайна связывала людей, объединяла их, но и накладывала особые обязанности, требовала особой дисциплины. Знакомый и близкий находил друзей, ночлег, дом. Кто-либо чужой, окруженный недоверием, становился полуврагом, пока скрытно собранные доказательства не снимали с него подозрения.
Здзих, Богусь и Юрек росли как раз в таких домах. Они и не могли быть другими. От старших они отличались лишь несдержанной юношеской лихостью.
Лихостью была и предстоявшая сегодня операция, которую никто из командования никогда бы им не разрешил. Эта операция должна была проходить не по детально разработанному плану, а импровизированно. Никто из троих не мог предвидеть, как все произойдет.
А пока они ждали, скрывая от себя нарастающее напряжение. Здзих начал первым:
- Как подойдет на десять - пятнадцать метров…
- Он нас узнает, - заметил Юрек.
- Я зайду с тыла, - вызвался Богусь. - Крикну: "Хальт! Хенде хох!"
- А я с Юреком спереди. За пистолет и…
- Оба в разные стороны.
- А если… - Юрек еще сомневался.
- Тогда… тогда трудно. Забавляться не будем… Каким простым все казалось им. В этом мире не существует сложных вещей.
Веркшуц действительно показался приблизительно в ожидаемое время. Он шел по дороге медленно, тяжело. Жара разморила его. Он останавливался, снимал фуражку, вытирал ладонью пот со лба.
Три пары горящих нетерпением глаз следили за каждым его движением. Время измерялось долями секунд.
- Богусь, пора… - шепнул Здзих, не отрывая глаз от веркшуца.
Богусь поднялся из рва и, сунув руки в карманы, по обочине дороги двинулся навстречу с безразличным видом. Юрек и Здзих смотрели, как они сближаются. Разойдясь с веркшуцем, Богусь повернулся и пошел вслед за ним.
Здзих тронул Юрека.
- Встаем…
Веркшуц вытаращил на них глаза и остановился.
- Узнал! - произнес сквозь зубы Юрек.
Богусь в нескольких метрах сзади наблюдал за происходящим. Теперь уже нельзя медлить. Он вынимает из кармана левую руку. Целится в спину стоящего впереди. Но это не так просто. Рука дрожит. Кажется, что эта минута никогда не кончится.
- Хальт! Хенде хох!
Веркшуц оборачивается. У него уже нет времени схватиться за пистолет. Отчаянным движением он делает прыжок, сталкивается с Богусем. Гремит выстрел. Богусь пытается отскочить. Юрек и Здзих не могут стрелять, боясь попасть в своего. Правой, изувеченной рукой Богусь пытается еще раз выстрелить, но не может. Он отступает еще быстрее. Веркшуц бросается в противоположную сторону. Только теперь Юрек и Здзих начинают стрелять. Убегающий шатается, но не падает, бежит, удаляется…
Теперь уже все кончено. Отчаянная горечь сжимает Здзиху горло. Он сильно, до боли прикусывает губу. Они бегут с Юреком вслепую, через луга, прямо на встревоженную выстрелами толпу.
Кто-то придерживает его за плечо, орет над ухом:
- Стреляли, там стреляли! - и показывает совсем в другом направлении. - Я видел их, как они стреляли! В двух жандармов!
- Да? - удивляется Здзих. - Вы видели?
- Собственными глазами! - ударяет тот себя в грудь. - Такие два партизана…
Здзих быстро уходит.
Он сам не знает, почему в нагромождении еще не упорядоченных выражений и слов наиболее сильно звучит голос случайного прохожего: "Два партизана". Ведь он так и сказал.
Приговор
Слишком много было свидетелей, чтобы случай на подостровецких лугах мог остаться незамеченным. В зависимости от того, кто рассказывал об этом, картина вырисовывалась более или менее фантастичной. Говорили, что объектом нападения стали несколько жандармов, что с обеих сторон были убитые и раненые; упоминали о партизанском отряде, который неожиданным налетом уничтожил целый гитлеровский патруль; шепотом передавали друг другу самые невероятные подробности.
В это время правду знали только четверо: Здзих, Юрек, Богусь и веркшуц, который лежал в городском госпитале. Командование АЛ в Островце изучало настроения, царившие в городе. Всем троим "налетчикам" крепко досталось. Такой самодеятельности они не имели права себе позволить. Не было сомнения, что со дня на день гестапо даст знать о себе. Нужно было подготовиться к неожиданному визиту. Молодежной группе, которая благодаря энергии Здзиха из первоначальной пятерки разрослась в более многочисленную и окрепла, угрожала наибольшая опасность. Веркшуц, допрошенный гестаповцами в госпитале, без сомнения показал, что участниками повторного нападения на него были молодые парни. Конечно, он их не знал, не мог назвать имен и адресов, по которым они проживали. Однако гестапо начинало действовать…
Богусь выехал уже на следующий день. Перед отъездом он еще переговорил со Здзихом и Юреком. Здзих выглядел серьезным, строгим. Переживания последних дней оставили на нем заметный след. Впервые он вник в сущность борьбы и опасностей, которыми грозят необдуманные, рискованные действия. Только теперь он ощутил всю тяжесть лежащей на нем ответственности - не только за свои собственные поступки, но и за каждый шаг каждого члена группы. Это были уже не просто товарищи. Это были прежде всего его подчиненные. Он знал, что ему полностью доверяли, и поэтому не мог позволить себе необдуманным шагом лишиться этого доверия, обмануть товарищей. Это означало бы не только потерю авторитета, но могло привести к выходу из организации тех или иных ее членов. Своими заботами он не делился со старшими, пытаясь разобраться во всем самостоятельно. Это был более длинный путь, более трудный, но он верил в его эффективность.
В этот день все трое были серьезными и притихшими. Каждый чувствовал себя виновным в неудаче. Они перебирали детали случившегося, находя в каждой из них причину такого исхода дела.
- Я промедлил, - пенял на себя Богусь, - и не мог еще раз выстрелить.
Никто его ни в чем и не упрекал. Но это еще больше причиняло Богусю боль. В этой снисходительной оценке заключалось подтверждение его неполной пригодности к борьбе.
- Вовсе не в этом дело, - подбодрил его Здзих, - тут я виноват. Я слишком рано вас поднял. Надо было подпустить его поближе. Мы остановились, он нас сразу узнал, и все полетело к чертям.
Юрек молчал. Оружие, полученное им от Богуся, не могло сыграть никакой роли.
- Наука на будущее! - с грустью подвел итог Здзих. - Ты когда возвращаешься? - спросил он Богуся.
Парень пожал плечами:
- Должен завтра…
В действительности Богусь никогда не знал точно, когда, куда и с чем ему предстоит ехать. Однако он всегда должен был быть готов отправиться в путь. Приготовления в дорогу не представляли для него никаких хлопот. Богусь выслушивал наставления, брал в руки свой мешочек и уходил. В глазах отправлявших его людей он всегда замечал беспокойство, что одновременно удивляло и забавляло его. "Меня там ничто плохое не ожидает", - повторял он про себя, а все, что с ним случалось до этого, еще сильнее укрепляло в нем эту уверенность. Иногда Дядюшка, провожая Богуся, похлопывал его как бы по-товарищески, однако Богусь знал, что это одновременно был и деликатный контроль: не взял ли парень с собой оружия. Боялись провала. В случае провала Богуся опасность грозила очень большая: ведь парень знал почти все конспиративные адреса. Это, конечно, не означало, что ему не доверяли, но никто ведь не был в состоянии определить, как долго может выдержать человек пытки в гестапо. Богусь повторял, что если с ним что случится, то "бояться нечего".
И на этот раз Дядя похлопал его, как обычно, сердечно обнял:
- Иди!
Богусь незаметно показал на спрятанный пистолет и моргнул Здзиху.
"Опять надул его", - подумал Здзих и в ответ подморгнул Богусю.
- Привет!
- Привет!