- Сорель - герой произведения Стендаля, - пояснил Кузьминский. Он немного картавил.
- Кочергин, а свои стихи почему не прочтешь?
"Ну, память… - растерялся Кочергин. - Тогда, в Немках, мельком подполковнику упомянул, без умысла".
Все смотрели ободряюще. Кузьминский вынул и зачем-то надел очки. В очках он казался старше, почти как Бережнов.
- Что ж! - решился лейтенант. - Вот, про нас сочинил… Про корпус, - поправился он. - Не очень складно, наверное… - И начал:
Рассвет в промозглом тумане прячется,
Четвертый мехкорпус пружинно сжат.
Секундная стрелка почти не движется,
Дыханье таят
двадцать тысяч
солдат.
Двести двадцать танков замерли,
Рвануться готовы в великую сечь,
Круша и сметая, что бы ни встретили,
Страшен
высоко
занесенный меч!
Сверкнул он молниями эрэсов,
Обрушился громом сотен стволов,
Удар его был непомерно весок,
Сомкнулись в Советском
стрелы фронтов!
Переведя дыхание, он продолжал:
…Чтоб завершить победу на Волге,
Наш корпус на Дон переброшен был,
Израненной грудью
во внешнем фронте,
Как амбразуру, брешь закрыл!..
. . . . .
…За нашими спинами
стыла Мышкова,
А близко за нею
чадил Сталинград.
Гвоздями в сознанье
коротких три слова:
Ни шагу!.. Ни шагу!..
Ни шагу назад!
…Стояли мы, как стояли спартанцы
В далекой древности у Фермопил,
Стояли, как под Москвой панфиловцы.
И враг остановлен
у Кумского был!..
- У-ух! Ну прямо до места доставил, рифмач! - подал голос Орлик. - И когда сочинять умудряешься?..
- А тонко подмечено! - чуть заметно скривив узкие губы в улыбке, бросил быстрый взгляд на него Кузьминский. - Ваша баллада, лейтенант, действительно скорей рифмованная проза. Впрочем, баллады когда-то так и писались, - смягчил военврач свое замечание.
- Удивляюсь, что запомнил - не записывал ведь! - смущенно пояснил Кочергин и, злясь на себя, покраснел: "И зачем сунулся?"
- Ничего. Признаться, поначалу подумал, вы, лейтенант, - версификатор. Но, возможно, все-таки будете писать, - улыбаясь, одобрил его Кузьминский и, сняв очки, снова стал их ровесником.
- Кочергин, чайник! - дернулся к печке Бережнов: автобус наполнил удушливый запах горелого чая. - Простим ему чай, Рязанцев? - спросил подполковник, откашлявшись. - Стихи-то он один у меня сочиняет!
- Спасибо за чай-сахар! - Рязанцев резко встал и низко надвинул шлемофон. - И за стихи тоже! Нехудо вы здесь живете-поживаете, коли вирши сочиняете. Нам-то, в Водянском, не до поэзии. Ну бывайте! - поворачиваясь, он резко поправил кобуру. И вдруг не выдержал: - Забыли, поди, как наша тридцать шестая вас в Советском выручала, сойдясь с корпусом Кравченко? А ведь долг платежом красен… Э-эх!
Дверь захлопнулась. Все молча на нее смотрели.
Рано утром подполковник наказал Кочергину вернуться к штабной писанине, журналу боевых действий и карте. Надо было обозначить боевой путь части до Верхне-Кумского. Разделавшись с запущенной отчетностью, за полдень лейтенант взялся за краски. После Старого Рогачека заниматься картой ему ни разу не приходилось. На зеленовато-коричневом муаре, пестревшем отметками, обозначениями высот, кошар, хуторов, поселков, ферм, названиями станиц и других всевозможных населенных пунктов, причудливо ломаясь, ветвясь на тонкие ручейки и снова собираясь в единое русло, все дальше вилась алой лентой стрела боевого пути 21-го танкового полка в Сталинградской битве.
Щурясь от нестерпимого блеска солнечного дня, Кочергин откладывал кисть и принимался за химический карандаш, чтобы исписать крупным неровным почерком, уж очень не соответствующим каллиграфическим образцам заполнения штабных форм, одну-две страницы в толстом немецком гроссбухе. Затем снова брался за кисть.
Время летело. Встретившись с такой же красной стрелой у хутора Советского и завязав остроугольную петлю у деревень Карповка и Мариновка, лента после Рогачека устремилась к Дону и, отскочив у Ляпичева от железной дороги Сталинград - Лихая, через Немки вонзилась в излучину Дона.
Здесь на зелено-голубых черточках и точках, обозначавших лесисто-болотистую местность, она сделала несколько острых изломов по берегу реки и, постепенно утончаясь, вдруг стремительно ушла на юг, вниз по течению Дона, вдоль таких же черточек и точек, облепивших левый берег реки. Достигнув впадения в Дон Аксая-Есауловского, лента капризно изогнулась вверх по его течению, постепенно отошла от реки и, повернувшись на север, снова разбилась на ручейки, заструившись по оврагам и балкам вокруг поселка Верхне-Кумский.
Когда Кочергин размещал на ленте последний черный ромб, обозначавший место боев полка, в автобус вошел хмурый Орлик.
- Хошь взглянуть, как фашист нас стращает? - протянул он Кочергину помятый листок. - "Рама" сбросила. Вроде бы прочистили им мозги, ан нет, мало! Но все же разобрались, кто с ними воюет.
Развернув листовку, Кочергин быстро пробежал:
"Мы знаем, что в трудную для Советов минуту они бросают против нас свои танковые и механизированные войска и что у вас - 4-го механизированного корпуса вскружилась голова от успехов. Но вы ее лишитесь, потому что ваши бригады на издыхании, и лучше не оказывайте нам сопротивления, все равно вы все будете уничтожены".
- Для самоободрения, что ли, пишут? - бросил он в печь скомканный листок. - Обескуражили их, не ждали они такого отпора на Аксае… Ну а с Лубенком разобрался?
- Чего там… Он давно на примете. Заячья душонка! Чуть что, в кусты горазд… Предложил комполка его к Вулыху за стрелка-радиста посадить. Подполковник с ним крепенько побеседовал, а потом сразу в Черноморов уехал. Не знаю пока, что решил. Повременим.
Увлеченно работая над картой, Кочергин снял комбинезон, до конца расстегнул ворот гимнастерки, закатал выше локтей рукава - так было удобнее.
Комроты посмотрел на Кочергина будто впервые.
- Слушай, Юра, что это у тебя за гимнастерка? Летняя, третьего срока! Никакого вида! Ты что, зимнюю не получал?
- Где? В запасной-то части? Ты, верно, не знаешь, как я в полк попал. Только комбинезон и шлем выдали.
- Погодь-ка! - поднял Орлик крышку багажника и вытащил свой чемодан. - У меня гимнастерка, вот, лишняя. Шерстяная. Только раз в Саратове и надевал. Держи!
- Спасибо, Коля! - Кочергин несмело развернул на столе тщательно отутюженную гимнастерку и тут же усомнился, что сможет на себя ее напялить. Уж очень мала. - У меня такой еще не было. Неловко брать. Не обижаешь себя?
- Считай, тебе от офицеров полка подарок. Ты у нас деловой, как веник. За все берешься, заслужил! К тому же примета добрая. В рубахе дырка от ордена. Вишь? Значит, сам, как я за Рынок, скоро получишь. Ну вот, совсем другой вид… Чуток в плечах тесновата и рукава немного коротки, - безуспешно дергал он то за один, то за другой обшлаг, не замечая, что ворот не сходится. - А старую - в печку, давай сюда!
- Карту посмотри. Я вроде ее закончил! - поспешно переключился Кочергин, предусмотрительно пряча за спину старую гимнастерку.
- Сейчас, все своим чередом… Это что ж, не менее четырехсот километров боевого марша на своих катках! - присвистнул он, склонившись над листом. - Еще немного, и наша дорога снова сюда, к Ергеням, откуда начинали, колечком вокруг калмыцких степей завяжется. А толково получается! Ну, молодец!
- Не нравится мне сегодняшнее затишье, - переменил тему польщенный Кочергин. - Зловещее какое-то. Погода ясная, а немцы бомбили только на рассвете. И то лишь за Аксаем.
- От потерь, видать, обалдели. Не ожидали такого отпора. Все же знать бы, что он затевает.
- Что? Удар свежей танковой дивизии. Тот Хаген говорил…
- Эх! Сейчас бы подкрепить нас чем, тогда с Аксая не сдвинешь. Но всем хорошая мысля приходит чаще опосля!
- Комполка, однако, сказал, будто на Мышкову свежая армия двинута. Гвардейская. Прямо с колес топает. Если не треп.
- Ну-у? Тогда живем! Только поспеет ли…
- Но, кажись, напрасно сболтнул! Предупреждал он меня. - Орлик потупился.
Оговорка Орлика покоробила Кочергина, но он смолчал. Орлик, видимо, почувствовав натянутость, отвлекая молчавшего Кочергина от его мыслей, рассказал, как поступал в танковое училище.
- Курсантом стал благодаря нахальству, - хохотнул он. - Срезался на экзаменах, но на занятия, несмотря на то, что в списках слушателей не числился, пошел и в конце концов оказался зачисленным. Явочным порядком, - смеялся он. Кочергин тоже.
- Товарищ помначштаба! Готово, можно перебазироваться! - просунул голову в дверь Миша.
- А санчасть? Тоже готова? Сбегай-ка к Кузьминскому: его машины с нами пойдут. Спроси, не надо ли чем помочь. Быстро!
Дверь захлопнулась и тут же распахнулась снова.
- Воздух!!! - истошно закричал Миша.
Выпрыгнув из автобуса, оба увидели рой "юнкерсов", висевших над рекой. В поблекшее небо поднимались фиолетовые, плотные, как кучевые облака, клубы размельченной в прах, вздыбленной земли, мгновенно озаряемые магниевыми вспышками взрывов. Снова и снова самолеты трескуче раскалывали упруго толкавшийся воздух. Рванув за руку Орлика, Кочергин повалился в ближайшую щель и задрал голову. Мазутно перечеркнув диагональю пеленга блеклую линзу купола, "юнкерсы" перестраивались по его центру в боевой круг. Головной самолет из незамкнутого еще кольца уже заваливался на крыло. Отделились тяжкие, визгливые капли бомб. Истошный металлический вой и звон прорвали тугие громовые удары. Загудела, дрогнула, задрожала ознобно, посыпалась, поползла в щель земля, заскрипела на зубах.
- Ишь как небо раздалось! Ни единого облачка! Над океаном, верно, такое. Огромное! - выкрикнул Кочергин, тесно прижимаясь к Орлику.
- А им в нем тесно! - вроде бы ответил тот.
Лейтенанты, оглохшие, засыпанные, тесно обнявшись, лежали несколько минут, прислушиваясь к звенящей тишине.
- Отбомбились вроде бы! - поднял голову Орлик, сбрасывая комья земли.
- Передышка. Скоро снова жди! - отряхиваясь, вылез следом за ним Кочергин. - Глянь-ка, дом и автобус целехоньки! А машины санчасти где? А ну бежим, Коля! За домом они!
Обегая дом, лейтенанты столкнулись с Софьей Григорьевной.
- Беда, мальчики, беда! - ее голос дрогнул. - Кузьминский погибает… Машина строевой части - в прах!..
На невысоком деревянном помосте, по-видимому, остатке прилавка сельского базарчика, навзничь лежал военврач полка, запрокинув обнаженную остроносую голову. Возле, растерянно опустив руки, стояли его помощники, среди которых выделялся сутулый, нескладный Сыроежкин. Кадык раненого судорожно поднимался. Булькающий хрип рвался из широко раскрытого, хватающего воздух рта, ногти скребли доски настила.
- Без сознания! Осколок в мозгу, - обронила Софья Григорьевна.
Хрип оборвался. Поодаль, у курившейся воронки, уродливо торчали разбитый передний мост и исковерканный радиатор автомобиля.
- И это все? - растерянно оглянулся Кочергин.
- Прямое попадание, - обронила она. - Начальник строевой с Николаем Моисеевичем. Уцелел. Верочку вот жалко… Доброволец она, из Саратова. Комсомолка. И старшину тоже…
"Балагур был…" - вспомнил Кочергин старшину, помогавшего ему как-то в Немках со штабной писаниной.
Он ярко представил, как старшина в первое их знакомство, записывая на Ферме-3 при свете "летучей мыши" адрес его родителей, пошутил, что это формальность вроде страховки - от всякой случайности. Девушка тогда спала: лейтенант так ни разу ее и не видел. Теперь не было ни Кузьминского, ни этой неизвестной ему девушки, ни всегда веселого старшины, ни книги, в которую тот записывал их адреса. Ничего!
"Стало быть, и страховке конец…" - подумалось ему.
- Воздух! Воз-ду-ух! - раздались крики с разных сторон.
Кочергин бросился на спасительную землю. Над головой, как казалось, необыкновенно низко, с давящим воем по кругу снова вертелись "юнкерсы". Они пикировали один за другим, а потом опять занимали свои места в замкнутом строю. Невидимое уже солнце кроваво зажигало стекла штурманской кабины очередного самолета, входящего в пике. Чернильно-черные капли бомб, стремительно увеличиваясь, казалось, летели прямо в него. Уши заклинило. Теплые удары взрывных волн легко подбрасывали тело, отрывая от земли, с которой оно силилось слиться. Магниевые вспышки непрестанно блистали в накрывшем все черном облаке. Душила кисловатая, чесночная вонь. Побитое землей лицо распухло. Из рассеченной чем-то брови теплым заливало глаза.
Внезапно все оборвалось. Самолеты перестраивались и, набирая высоту, быстро уходили на северо-запад. Черные кресты расплывались, сливаясь с серым фоном плоскостей и фюзеляжей. В голове гудело. Неуверенно встав, Кочергин тут же, в полуметре от себя увидел полузасыпанную щель, из которой, ругаясь, выбирался Орлик. С трудом повернув голову, Кочергин похолодел.
- Николай, машина! Санитарной машины нет! Ничего не осталось! - громко крикнул он, зажмурившись от боли в ушах.
Там, где только что стоял автофургон с большими красными крестами на крыше и бортах, цепью змеились частые круглые воронки, над которыми, клубясь, оседал прах и летали в воздухе какие-то ошметки. Снова открыв глаза, Кочергин ошеломленно всматривался в сумрачную пустоту. И тут он заметил, как что-то зашевелилось: показалась голова, за ней другая. Значит, остались живы не только он и Орлик.
Глава 4
В эти погожие сияющие дни с предрассветных до вечерних сумерек десятки вражеских самолетов висели над рекой, степной зыбью, руинами поселков. Зенитные средства корпуса были подавлены. Основные силы 4-го воздушного флота, "прославившегося" зверской бомбардировкой Сталинграда 23 и 24 августа, базировались практически рядом с полем боя. Самолеты в считанные минуты достигали междуречья Аксая и Мышковы. Бомбовые удары в сочетании со штурмовками истребителей сковывали передвижение частей. "Мессершмитты" парами гонялись за всем движущимся в степи, за каждым человеком. Доставлять боеприпасы, горючее, пищу стало просто невозможно.
В самом тяжелом положении оказались заречные части корпуса. Они были вынуждены из района Водянского отойти вниз по Аксаю, к Генераловскому. Переправившись на правый берег реки и перегруппировавшись под огнем наседавших гитлеровцев, они заняли оборону на правом фланге корпуса, северо-западнее поселка Восьмое Марта. Рядом занимали оборону солдаты Карапетяна и танкисты Бережнова. В центре, у высоты 147,7, над песчаным карьером и в самом Верхне-Кумском оборонялся приданный корпусу, на глазах редевший полк Диасамидзе, поддержанный огнеметными танками и 383-м противотанковым истребительным артполком.
Восточнее поселка Заготскот левый фланг замыкали сведенные во взводы подразделения 59-й бригады, приданных корпусу 235-й и 85-й танковых бригад и 234-го отдельного танкового полка.
Сразу за передним краем дымились стены Верхне-Кумского. Все, чем располагал генерал-майор Вольский, укреплялось, зарывалось в землю. Использовали каждую складку местности на последнем рубеже, минировали подступы к нему. Но, следуя древнему военному тезису, что лучшим средством обороны является нападение, командование корпуса готовило и активные действия.
Ударные силы 57-го корпуса генерала Кирхнера, включившие первые части прибывающей на рубеж Аксая свежей 17-й танковой дивизии, быстро форсируя реку, накапливались в спускавшихся к ней глубоких балках. Кирхнер был уверен, что теперь, раздавив преградившие ему путь войска, его корпус во что бы то ни стало достигнет последнего естественного рубежа перед Сталинградом - реки Мышкова. Штаб генерала не располагал точными данными, что ждет его на этом рубеже, так же как ни сам генерал-фельдмаршал Манштейн, ни командиры корпусов и дивизий группы армий "Дон" еще не знали, какая неотвратимая угроза с севера уже нависла над подчиненными им войсками.
Командование 4-го механизированного корпуса решило упредить удар немцев из балок, как только авиация ненадолго ослабит бомбежку высот в центре и на правом фланге обороны соединения. С бронебойщиками на борту и сорокапятками на прицепе все боеспособные танки ушли на юг, вниз к устьям балок. За ними следовали машины с боеприпасами и горючим. Броневичок Кочергина, раскачиваясь и ныряя, спешил по истерзанной земле туда же, навстречу багровому прожектору первых лучей солнца, пробивавшему вздыбленный прах, высоко клубившийся над Аксаем. Невольно отвернувшись от неистовства света, лейтенант увидел за броневичком длиннющую тень, которая волочилась, подпрыгивая на изломах земли, утончаясь и постепенно исчезая у холмов северного горизонта, где еще дымилась развороченная авиабомбами степь вокруг Верхне-Кумского. Прищурившись от рези в глазах и прикрыв их ладонью, он неожиданно увидел такую же длинную подпрыгивающую тень, мчавшуюся навстречу. Рявкнув мотором, мимо проскочила грузовая машина, укрытая брезентом, за ней другая. На них распластались несколько солдат. Машины мелькали мимо все чаще. Кочергин с удивлением посмотрел вслед очередной машине, обдавшей его тугим ветром. Брезент на ней вздулся парусом, открыв ящики с боеприпасами.
- Жми, Шелунцов, разберемся, что там стряслось! - нагнулся вниз лейтенант. - Чего притормозил? Не обращай на них внимания!
Броневичок снова рванулся вперед. Вскоре Кочергин разглядел в багряно-золотом мареве прозрачные силуэты дымов горящих танков. Басовитый гул бомбежки за спиной прорезали знакомые удары бичей: палили танковые пушки. Выстрелы раздавались не только впереди, где горели танки, но справа и слева.
- Постой, Гаврилыч! - забеспокоился лейтенант. - Вроде бы проясняется. Нас с флангов охватывают. Поезжай-ка не спеша обратно. Разворачивайся!
Скоро поток теперь уже попутных машин поредел. Они скрылись в направлении Верхне-Кумского. Подумав, Кочергин толкнул Шелунцова. Броневичок остановился. Степь на обозримое пространство опустела. Только с трех сторон вдалеке маячили горевшие машины.
- А мы, Иван Гаврилыч, пожалуй, поддались панике! Сам не знаю, что делать… - растерянно вертел головой Кочергин, вслушиваясь в перестрелку. - Поехали к Аксаю! - уже решительно приказал он. - Иначе нас за дезертиров примут.
Броневичок, постепенно набирая скорость, двинулся под уклон, туда, где низкое солнце исполосовало степь фиолетовыми провалами распадков и ответвлений приречных балок. Глаза немного привыкали к бьющему свету, и Кочергин, пытавшийся разобраться, кто где, всматривался в ползущие в отдалении стада машин, оплетенные поблекшими цветными трассами. Оглянувшись на сплошной вой сигнала "виллиса", он увидел Бережнова, стоя потрясавшего кулаком.
- Кочергин! Я вижу, не очень-то спешишь! - кричал тот. - А? Прибавь-ка обороты! Чтоб бронебойщики и артиллеристы знали, боеприпасы у них счас будут! - И "виллис", круто развернувшись, умчался назад.