- Отходили уже, вижу, капитана подбили… Лезет кто-то у него из башни. Нет, не капитан, здоровый такой! Кричу: "Конец держи, цепляй петлю!.." А он ныряет и в сторону, в сторону, елки-корень! Ка-ак долбану его по матушке! Смотрю, дошло. А фрицы садят!.. Накинул тот петлю, вторую. Я ему - руку. Лезь, мол на машину. А он от нее! Контуженый, должно… Кто это был? Не припомню такого у нас.
"Так вот каков он, этот Зенкевич!" - подумал Кочергин и живо вспомнил случайно услышанную им с Мотаевым ночную перепалку трех танкистов, еще тогда, в Зетах. Спорщики сидели под низко провисающим брезентовым пологом, натянутым меж двух тридцатьчетверок.
Разговор шел о том, что случилось на переправе танкового полка через Волгу. Паром, на котором была расчалена тридцатьчетверка Зенкевича, попал под бомбежку. Фугаска упала у самого борта, и лейтенант Лубенок в панике крикнул: "Все к правому борту! Ложись!" Этого было достаточно, чтобы чуть-чуть накренить паром. "Восьмая" Зенкевича, оборвав чалы, вдруг поползла к правому борту: клинья под гусеницы забыли подложить. Все растерялись. И когда казалось, что все пропало и танк уйдет под воду, командир соседнего танка Марченко успел вскочить в машину Зенкевича и, дав ей задний ход, спасти и танк, и Зенкевича, которому в случае потери машины грозил трибунал и штрафбат…
Марченко погиб в бою за Зеты. И его товарищи тогда были удручены его гибелью, тем, что не могут помянуть его как следует, ибо отстали тылы, а вместе с ними и водка.
Теперь Кочергин, искоса поглядывая на старшего сержанта, делал вид, что заинтересован рассказом о случившемся в ночной Карповке. Зенкевич, самый младший в полку, по-мальчишески угловатый, улыбчивый, все больше привлекал Кочергина своей непосредственностью чувств, прямотой суждений, которой так, казалось ему, не достает взрослым. И он надеялся, что не был узнан Зенкевичем. Но не хитрит ли Сашка?
- Передний край его обороны рядом, а за обрывом отсель совсем не видать. Зато дальше-то, дальше что! - отвлекаясь, вновь зачастил Зенкевич. - Их в "котле", поди, тысяч за сто?
На равнине вдали отчетливо различимые невооруженным глазом, как горох на сковородке, мельтешили точки бесчисленных немецких танков, автомашин, бронетранспортеров, орудий, тягачей и другой техники.
- Если не больше! - с облегчением, не сразу ответил Кочергин.
- Тьма-тьмущая… А точно, как в котле кипят. Поддам-ка я им пару! - добавил Зенкевич азартно, как мальчишка, готовый воткнуть палку в муравейник.
Его голова тут же скрылась в башне, показав ребра шлемофона. Танк вздрогнул: ударила пушка. Затем еще раз. Поднялось облако снежной пыли. Еще не отзвенели о днище гильзы, как голова вынырнула.
- Куда вмазал? Стрелял на предельную дальность, - прикладывая бинокль к глазам, пояснил он. - Семь километров!
- К чему это ты, Саша? Снаряды без приказа расходуешь!
- Так не зря же, товарищ помначштаба! - возразил Зенкевич. - Посмотрите, зацепил-таки их! Дым-то!
Но рассмотреть какие-либо подробности он не успел: впереди, как сухой сук, треснул выстрел сорокапятки. На самом гребне вала в сияющую синь черной кляксой врезался ее фигурный щиток.
"Что за черт! Только что ее там не было. Собьют сейчас!"
И тут же над ними зашуршали снаряды немцев, предназначенные пушчонке. Поняв, что они могут угодить в расположение штабов, он обмер. Сзади, где-то в Старом Рогачеке, зачастили разрывы, а следом уже шелестела новая серия. К удивлению, сорокапятку не зацепило. Ее расчет, торопясь, вгонял в казенник новый патрон.
- Заварил-таки кашу! - зло бросил Кочергин Зенкевичу, соскакивая на снег и выдергивая пистолет.
Старший сержант прыгнул следом. Они наперегонки рванули вверх по крутому склону, к бровке вала, где, опять заряжая пушку, суетился расчет. Кочергин бежал не чувствуя ног. Он кричал, стрелял в воздух, но ничего не слышал за треском разгоравшейся перестрелки. Достигнув пушки, оба дружно ухватились за сошники раздвижного лафета и рванули ее вниз.
- Кто приказал? - рявкнул лейтенант командиру орудия, усатому сержанту в каске, надетой поверх шапки-ушанки с завязками под подбородком, который таращился на его пистолет.
- Так мы самы, - бормотал сержант, - з видкрытой позыции…
- А цель видели? Куды палили?
- Як куды? - тянул сержант. - От з танка вдарили, и мы грухнулы. Щось вин мовчить?
Показался штабной "виллис". Не выбирая дороги, он мчался прямехонько к ним и вдруг круто затормозил. Из машины выскочил капитан Мотаев, за ним замполит Ибрагимов.
- Что за партизанщина? - сипло спросил капитан. - Чей танк заварил кашу?..
Замполит смотрел исподлобья.
- Что-нибудь случилось? - спросил Кочергин, чтобы обдумать ответ.
- Отвечайте, лейтенант! - потребовал Ибрагимов. - Доложите, как положено!
- Я виноват, товарищ майор! - вмешался Зенкевич. - Я стрелял…
Разрывы внезапно прекратились. Наступила тишина.
- Ну, на сей раз так просто не отделаешься! - оборвал Мотаев Зенкевича. - Знаешь, что натворил?
- Трое раненых в расположении эрэсов, один тяжело. Да еще оторвало ногу капитану Аякушеву… Застрелился он!
- Начальник особого отдела! - вырвалось у Козелкова, смотревшего поверх окруживших их танкистов. - Как так?
- Вот так! Докладывайте, Кочергин, какие потери здесь? - непривычно раздраженно повысил голос Ибрагимов.
- Никаких, товарищ майор! - поспешил тот ответить, в обращении невольно подражая Зенкевичу. - Даже артиллеристы, по которым немцы били, целы. Не зацепило сорокапятку. Видите?.. Когда Зенкевич стрелял, немцы смолчали!
- Так-так! - взглянул на Ибрагимова Мотаев. - Ну что ж, кому больше всыпать придется, уточним позже, с командиром артдивизиона. Теперь поехали, - кивнул он Кочергину, - командир полка разбор боев начал, вы в штабе нужны. Там обошлось, - поймал он тревожный взгляд Кочергина. - Ты, Козелков, тоже с нами! Поехали? - вопросительно посмотрел он на хмурого замполита.
Они повернулись к "виллису". Капитан досадливо оглянулся на Сашу.
- Ох, Зенкевич, Зенкевич! - подумал он вслух. - Ну дай срок, поумнеешь ужо у меня!
В штабном автобусе было душно, накурено. Командиры тесно сидели и стояли вокруг раскладного стола, накрытого, как скатертью, немецкой картой.
- Итак, - продолжал Бережнов, молча выслушав Ибрагимова и выждав, когда прекратится движение, - подведем итоги. Оборону противника по правому берегу реки Карповки взломать не удалось. Потери полка в людях и матчасти, о которых здесь так пылко говорили, особенно капитан Гаспарян, - крякнул он, - действительно следует признать неоправданно большими. Поскольку, не вдаваясь в детали, основная цель операции не достигнута.
При этих словах Бережнов мельком взглянул на Мотаева, тот не отвел глаз, и подполковник снова обратился к карте, что-то обдумывая. Мотаев хмурился, в углах рта прочно залегла упрямая складка.
- Однако, - снова заговорил комполка, - подтвердилось-таки предположение насчет характера обороны противника за рекой. Да-а, сильна оказалась! Усилия прорвать ее на участке деревень Мариновка - Карповка теперь приложат другие части. Без нас. Со стороны Платоновки им, верно, помогут соединения Донского фронта. Только мы вот не сможем отомстить за наших погибших товарищей! - сокрушенно добавил он.
- Разрешите, товарищ подполковник? - быстро встал Мотаев.
Бережнов выжидающе посмотрел.
- Полк выведен из боя не в связи с потерями?
- Конкретнее, товарищ Мотаев! О чем это вы?
- Так или нет, полк получает возможность восстановить подбитые машины, которые за две ночи почти все эвакуированы…
- А экипажи? - перебил его Гаспарян. - Где ты их возьмешь? Для трети восстановленных машин экипажей покуда не будет!
- Почему же? - усмехнулся Ибрагимов. - О себе Мотаев позаботился. Из командиров штаба, как мне известно, начал свой экипаж комплектовать. Если сведения верны, вы, Гаспарян, тоже готовьтесь занять место в его машине.
Автобус грохнул смехом так, что тридцатьчетверка, полязгивавшая поблизости гусеницами, встала. Из люков разом вынырнули черные головы танкистов. И женщина под коромыслом, и несколько автоматчиков с котелками, полными дымящегося кулеша, все дружно уставились на большую штабную машину, казалось, вибрировавшую от гогота внутри. Часовой у входа, не очень-то понявший, что такое там случилось, тоже покатывался, держась за живот. У заливисто хохотавшего, покрасневшего Гаспаряна показались слезы. Мотаев смеялся со всеми.
- Ну довольно, довольно! - нетерпеливо застучал карандашом Бережнов. - Пора кончать, - взглянул он на часы. - Если командиры подразделений, участвовавших в последнем бою, не хотят меня чем дополнить.
- Едва ли есть нужда! - прервал Ибрагимов попытку Мотаева что-то сказать. - Многие высказались, итоги подведены. В ротах мы поработали. Командирам и политработникам, может, полезнее более обстоятельно познакомиться с общим положением на Сталинградском фронте?..
Все зашевелились. Сидевшие на койках вскочили, протиснулись в круг. Звания и должности на миг были забыты. Кочергин, оттеснив Ибрагимова, отступившего за спину Бережнова, тоже подался вперед, встал вплотную к столу. Подполковник, кивнув замполиту, сморщил лоб, помедлил и вдруг энергичным движением руки начертил на карте жирную дугу, основанием опиравшуюся на русло Волги. Короткими, отрывистыми фразами он скупо пояснил направления и цели ударов трех фронтов, участвовавших в операции по окружению Сталинградской группировки врага, и затем более обстоятельно остановился на роли боевых действий корпуса в этой операции, от дефиле Сарпинских озер и до юго-западного фаса дуги у Старого Рогачека.
- Эка удавка! - вставил кто-то. - Ловко их зажали… А куда, товарищ подполковник, остальные гитлеровцы подевались? На западе?
- Части Юго-Западного фронта где-то за Доном перерезали железную дорогу Сталинград - Лихая, на насыпи которой мы вчера сражались… Стало быть, плацдарм у нас там на правом берегу есть.
За внутренним кольцом не иначе вскорости и внешнее будет! - многозначительно пояснил подполковник. - Кстати, от немецкого плацдарма у моста через Дон до окруженных, как раз там, где наш корпус, пока близехонько! Так что мы вроде бы промеж молота и наковальни, - выразительно стукнул он кулаком о кулак. - Прошу принять это к сведению и держать свои подразделения в полнейшей боевой готовности, товарищи командиры! Может, есть вопросы? - закончил Бережнов, обводя всех светлыми, с янтаринкой, чуть навыкате глазами.
- Разрешите, товарищ подполковник? - неожиданно для себя подал голос Кочергин. - Вы сказали о внешнем кольце и плацдарме противника, имея в виду угрозу извне тылам армий, блокирующих "котел"?
Бережнов кивнул.
- Армий нашего фронта?
- Да, только Сталинградского.
- Значит, у нашего фронта их побольше?
- В чем суть вопроса, Кочергин?
- Кто же, случись что, защитит фронт с тылу?
- Школа Ванченко? - оживился Бережнов. - Найдется кому! - добавил он жестко, когда немного стих общий смех.
Угомонились не сразу. Бережнов сидел в коротком, серого сукна румынском реглане на овчине. Подполковник часто мерз и поэтому даже в натопленном автобусе был в ушанке. Полузакрытые веки под кустистыми бровями слегка покраснели. Мясистое, немного длинноносое лицо с энергичными складками на шее и у подбородка насторожено. Большая рука с карандашом, зажатым в толстых, узловатых пальцах, тяжело лежала на карте.
Покашливание, перешептывание, легкое движение стали общими.
- Итак, я вижу, вопросов больше нет? - прервал паузу комполка. - Тогда по местам!
Шумно толпясь у узкой двери, все быстро начали выскакивать из автобуса. Кочергин выжидающе взглянул на Гаспаряна.
- Вы, лейтенант, - перехватил его взгляд Бережнов, - погодите! Вам особое указание: опишите боевой путь, пройденный полком, и нанесите его на карту. Для истории… В дальнейшем аккуратно ведите журнал боевых действий и карту. У вас есть к тому способности, - хитровато улыбнулся он. - И вот что! - посерьезнел комполка. - Отчетность по всем формам - тоже ваша забота. Так что не заскучаете, лейтенант!
Отвечая "есть!", Кочергин чуть скривился: поспеешь ли всюду?
Бережнов и Ибрагимов тут же отбыли в Советский, в штаб корпуса, а Мотаев с Гаспаряном зарылись в картах.
…Накануне, после боя у Карповки, все еще не чувствуя одеревеневшего тела, но начиная, кажется, согреваться в мокрой, липкой одежде, как под компрессом, Кочергин, сидя в "виллисе" рядом с Мотаевым, задремал. Когда он открыл глаза, сизо светились оконца незнакомой комнаты с дощатым некрашеным столом внизу, за которым сидела, как ему показалось, деревенская девчушка, простоволосая, в ситцевой цветной блузке и тянула что-то из жестяной кружки, подбирая с ладони крошки ржаного хлеба, половина краюхи которого лежала подле нее. Ничего не понимая, он некоторое время смотрел вниз с лежанки, пытаясь связать события прошлой ночи с настоящим, потом мгновенно сел, скинув с себя овчинный тулупчик. Оказавшись совершенно голым, он тут же снова поспешил его натянуть. Услышав возню на лежанке, девушка подняла голову, поставила кружку и, прыснув, выскочила вон. В сознание сразу ворвалось все случившееся после того, как он выбрался из реки на берег. Там его окликнул с броневичка Козелков и вскоре вернулся на "виллисе". В нем уже сидел капитан. Потом эта жарко натопленная комната, в которой какая-то бабка, стянув с него все, начиная с сапог, укрыла тулупом и напоила горячим отваром…
Скрипнула дверь, и вошла та самая бабка. Поспешно схватив еще нераспечатанную акварель "Пеликан", найденную внучкой, по-видимому, в каком-нибудь брошенном немецком чемодане, Кочергин, поначалу намеревавшийся было немного задержаться, теперь заторопился в автобус. Там оставался только Мотаев.
"Плохо мне сталось, кабы не он!" - украдкой метнул в его сторону благодарный взгляд лейтенант, разогнув спину после двухчасового заполнения и переписывания отчетности по более чем десяти формам, которые он и видел-то впервые. Правая рука с непривычки онемела, химический карандаш от излишнего старания то и дело ломался, и от спешки при затачивании - тоже. Однако самым тяжким делом оказалось вписывание фамилий, инициалов и воинских званий в похоронные, хотя поначалу он счел его самым простым и отложил напоследок. Заполняя очередную сероватую бумажку со стандартной формулой извещения о трагической гибели молодого, полного сил человека, он невольно думал о такой же вот возможной своей судьбе, исчезающей в непомерно разбухшем ворохе канцелярских извещений. Хотелось добавить два-три неизбитых теплых слова, но вписать их было некуда… Да на очереди еще была карта. И вот с помощью "Пеликана" он принялся ее раскрашивать. Но тяжелое чувство не проходило, и работа не ладилась.
- Не серчай, Юра, - разряжая молчание, мягко положил Мотаев руку на его плечо. - Ну рассекретил твою гражданскую профессию Ибрагимову, тот Бережнову…
- Везет мне ра-аскрашивать. Только и делаю, что раскрашиваю…
- Давай-давай! Чеши, пока время есть. А я посмотрю на твое искусство, - взял он сигарету. - Другой раз, может, не приведется. - Уселся поудобнее, закинул ногу на ногу, закурил.
- Как ты все-таки из Карповки выбрался и в "виллисе" оказался? - поинтересовался Кочергин.
- Как! Кабы Зенкевич не объявился, быть и мне, где теперь Князев… Обложили нас автоматчики! Что ему досталось - мое было! Может, меня прикрывал? Гложет эта мысль!
Кочергин все более увлекался работой. Веселел.
- Как ты карту ни расписывай, то, что было, - цветочки, - заметил капитан. - Комполка с замполитом из штаба корпуса не иначе приказ привезут. Увидишь, на Дон нас бросят! На внешнее кольцо. Там ягодки и будут! Посмотришь, как все раскрутится…
- На Дон? - бездумно переспросил Кочергин. - Узрим героинь Шолохова, коли так. Не попытали б, кабы не война!
- Зубоскалишь? - покривился Мотаев.
- А если серьезно, то я кое-что в толк не возьму! - поймав подспудную мысль, бросил кисть Кочергин. - Окруженных, Бережнов говорил, сейчас два фронта блокируют; наш Сталинградский и Донской. Так?..
Капитан смотрел выжидающе.
- Вот соглашаешься, а давеча смеялись надо мной, и совсем глупо!.. Донскому фронту, как получается, на внешнем кольце делать нечего, у него справа Юго-Западный фронт - так? А Юго-Западный слева Донской прикрывает. Только нашему Сталинградскому приходится вертеться, как царю Додону: и справа и слева гитлеровцы.
Мотаев, щурясь, с возрастающим интересом слушал.
- Ты на карту смотри, на карту! Яснее ясного тут! Те два фронта по железным дорогам снабжаются, их тылам никто не угрожает. А наш через Волгу, прямо по обрывистому правому берегу которой, верно, и проходит линия фронта. С другой, нашей стороны "котла" армии обращены тылами к врагу… Коммуникации, госпитали, склады, штабы. Даже штаб фронта где-то тут! Если опасность деблокирования окруженных реальна, то почему мой вопрос о безопасности тылов так всех рассмешил?
- Э-э! Не наша с тобой, Юра, забота - стратегия! Получил карту, и тут же в стратегию! Вот уж горе от ума! - качнул головой Мотаев. - Безопасность тылов! Ха! Зачитывался небось книжками о конниках Буденного? О подвигах Дундича в гражданскую знаешь? Так вот, пора конницы минует! Теперь мы, танкисты, заместо нее! На обычном переднем крае попроще - враг впереди, свои - вот они, рядышком. Фланги локти трут. А тут в окопе не отсидишься! Тут ты весь на виду, только успевай поворачиваться. Э-эх, - снова хохотнул он, мотнув головой, - в училищах "котлы" делать покуда не учат. В академиях разве… Учили тебя?.. Нет. "Академиев не проходил". То-то. Я, признаться, тоже. Окружая, ты сам в окружении, везде у тебя фронт, везде тыл! И никаких тебе флангов. А без надежных флангов вчера ведь и наступать не помышляли. Во как все обновилось!..
С этими словами он зашторил окна и включил свет. Кочергин отметил, что разбитое стекло заменили.
- Пропустим-ка трофейного коньячку, вот лучше что! - раскрыл Мотаев чемодан. - Вишь, "На-по-ле-он!"
Неожиданно громко запищал зуммер полевого телефона.
- Гаспарян, верно! - вскочил Мотаев.
Он не ошибся. Начштаба интересовался, не вернулись ли подполковник и батальонный комиссар. Потом приказал Кочергину сменить его на переднем крае.
- Пойдем! - кивнул капитан. - Проветримся. А на проводе, покуда Гаспарян подъедет, Миша побудет. Водитель.
Они вышли. Миша, приплясывавший у входа, поспешно вернул Кочергину поясной ремень с пистолетом и юркнул в автобус.
Ставшего привычным завывания транспортных самолетов над головой что-то не слышалось. Вдвоем подъехали на "виллисе" к обрыву. Гаспарян тут же повел машину обратно. Танкисты, собравшись группами, тихонько переговаривались о чем-то своем, личном. Над провалом за обрывом изредка взлетали ракеты. Пятна белого пространства там, внизу, вырванные на мгновение из мрака, казались безжизненными. Обе стороны молчали. Мерцающий свет ракет оставлял после себя непроницаемо черную стену. Но вскоре сквозь нее начали брезжить багровые сполохи. Их слабо отражали тучи. Раскаты из Сталинграда казались чуть громче, чем утром. Лейтенант вспомнил, как ехал по левому берегу Волги дорогой, спускавшейся к переправам у Светлого яра. Дело было еще до снега. По ту сторону, удвоенные широченным провалом черного зеркала воды, дыбились пожарища фронтового города, пронизанные фейерверком разноцветных трасс. Зрелище врубилось в память.