4
Коротка летняя ночь, но иногда она очень долго тянется для жены командира-пограничника. Вот уже почти три года, как приехала в Лугины Нина Трофимовна, а привыкнуть к пограничной тревожной жизни не может.
Да и как привыкнуть, если мужа на каждом шагу подстерегают опасности. И не одного его - всех. В случае какой беды - что ответит проснувшемуся утром Саше на вопрос: "Где папа?" А сын обязательно спросит. С тех пор, как начал говорить, всегда задает этот вопрос, и мать каждый раз отвечает: "На границе наш папа…"
Граница вошла в быт семьи и в сознание ребенка. Когда кто-нибудь поинтересуется: "Ты кто, бутуз?" - "Я не бутуз, а пограничник", - обиженно отвечает Саша.
Иногда матери даже обидно становится: выкормила, выпестовала, научила ходить, говорить, а он целыми днями только и думает о редких минутах встреч с отцом. Вот и сейчас улыбается, раскинув на подушке ручонки.
Наверное, и во сне разговаривает с ним…
"И что его там держит? Ведь говорил, что этой ночью не пойдет на поверку…" - думает Нина, прислушиваясь к ночной тишине за окнами. Там спокойно сегодня, но этот покой такой ненадежный.
Далеко за полночь, наконец, появился муж.
- Не спишь? В твоем положении это никуда не годится…
- А оставлять меня одну на всю ночь в моем положении годится?
- Где же на всю ночь? Только начало второго, - защищается Антон, хотя в душе чувствует свою вину перед семьей. - Понимаешь, Нинусь, партийное собрание… А это дело ответственное, нельзя по-кавалерийски, галопом… Да еще по такому важному вопросу…
- По какому вопросу?
- Разве я тебе не говорил? - удивляется Антон и припоминает: действительно, не говорил, некогда было. - Штаб округа проверяет боевую и служебную подготовку отряда. Завтра будут у нас. Ты понимаешь, что это значит? Мы должны во что бы то ни стало удержаться на своем, с таким трудом завоеванном месте. Кому хочется ходить в отстающих? Вот и закрутился немножко…
- Хорошее немножко, - вздыхает Нина. - Так, говоришь, завтра будут Кузнецов и Шумилов? Вот и расскажу им, как ты о семье заботишься, о детях…
Она так и сказала - "о детях", хотя пока у них был только сын Сашенька.
Поцеловав безмятежно спящего сына, Байда поморщился, представив себе будущий разговор Нины с начальством.
Зачем рассказывать? Не удивишь их этим. Сами так живут. Граница требует полной отдачи сил… Потерпи немножко. Скоро мы на два, а то и на три месяца уедем в отпуск.
Поняв, что муж уходит от разговора, Нина бросила с обидой:
- Вот так всегда! Одни обещания…
Антон замолчал. Оправдываться бессмысленно. Вспомнил, что действительно обещал ей попроситься в отпуск именно в эти дни. Они ожидали прибавления семейства. Обоим хотелось, чтобы теперь была девочка, и Нина собиралась некоторое время пожить с детьми в Подмосковье, у родных.
- Только закончится поверка, в тот же день выедем. Даю тебе окончательное и твердое слово!
В действительности мысли его были далеки от отпускных дел. Лежа в постели, Антон вспоминает все перипетии суетливого дня. После партсобрания провели, так сказать, генеральную репетицию предстоящей поверки. Отражение условной диверсии, преследования условного противника, поиск совместно с группой содействия Симона Голоты… И, надо признать, пограничники точно реагировали на все вводные задачи Кольцова, действовали слаженно, решительно и быстро. Можно не сомневаться в результатах поверки. Но… Подспудные мысли тревожат политрука: смогут ли бойцы так действовать, когда не условный противник, а подлинный враг встанет перед ними на границе?
Эти мысли постепенно растворяются в нахлынувшей, словно туман, дремоте: политрук засыпает…
Нина еще долго ворочается в постели. Нет, она не сетует на свою судьбу: знала, с кем вышла в далекую дорогу. И все же трудная она, эта дорога, для жены, матери…
…Поверка боевой и политической подготовки закончилась успешно. Тридцатая застава заняла первое место в отряде.
Поверяющие ставили самые неожиданные, сложные задачи, и пограничники - командиры и рядовые - быстро находили верные решения.
- Можете гордиться такой заставой. - сказал на прощанье поверяющий из штаба округа Кузнецову и Шумилову. - Подумайте, как распространить ее опыт и в других подразделениях.
- Не провести ли нам, Петр Сергеевич, показательные занятии здесь, а? - подхватил Шумилов. - Собрать всех командиров отряда…
И они занялись будничными вопросами пограничной жизни.
Вечером Кузнецов и Шумилов заглянули на квартиры командиров. Нина таки не утерпела и высказала перед ними свои семейные жалобы.
- Ну и солдат! - возмутился Шумилов. - Сейчас же пиши рапорт об отпуске, и чтобы завтра твоего духу здесь не было!
- Благодарю, товарищ батальонный комиссар! Завтра же уезжаем в Москву. Верно, Нина?
Через два дня после разговора с Шумиловым Байда с семьей был в Москве, у родственников Нины. Поездку в родное село на Украину пришлось отложить по семейным чрезвычайным обстоятельствам, через неделю жену увезли в больницу. Еще неделя прошла в ожидании. И вот идет Антон с сыном знакомиться с новым членом семьи.
- Посмотрим, посмотрим, Александр, какую сестренку тебе подарила мама… Вот и подарок для них. Держи, сынок!
Но малыша совершенно не интересует ни сестренка, ни купленный отцом букет цветов.
- А потом пойдем на границу?
- Конечно! Куда же еще?
Спустя несколько дней вся страна слушала рассказ о событиях на Н-ской заставе - на его заставе! Голос диктора называет имена - его друзей и соратников! И уже забыты незавершенные отпускные дела, потянуло туда, к товарищам. Все казалось, что какие-то очень важные события могут совершаться там без его участия…
Слушали эти сообщения и жители Лугин. И хотя диктор радио не называл ни заставы, ни села, всем хорошо известны события, свидетелями или участниками которых было почти все село. Ведь Варвара Сокол - это же их звеньевая! Это же она, "отважная девушка, рискуя жизнью, задержала опасного диверсанта", как сказал диктор. А кто не знает Симона Голоту с его "хлопцами", которые "помогают пограничникам беречь покой Родины…"?
Вспомнили добрым словом и погибшего Семенюка, именем которого назвали молодой сад.
Все свободные от нарядов пограничники собрались в ленинской комнате. Простые слова о знакомых будничных делах заставы приобретали в устах диктора совершенно иную окраску. Оказывается, и балагур Денисенко, и скромный, застенчивый Селиверстов, да и многие другие не просто сослуживцы, над которыми иногда можно пошутить, даже позлословить, а настоящие герои!
- Жаль, нет с нами политрука! - сокрушался Селиверстов. - Пусть бы порадовался с нами Антон… - Именно так называли между собой пограничники своего политрука.
- Да он же в Москве! Наверно, сидит рядом с диктором и слушает, - успокоил его Денисенко.
Байда будто подслушал мысли своих воспитанников.
Оставив жену с детьми у родных, он в середине августа выехал в Лугины и с головой окунулся в привычную жизнь заставы.
Освобождение
1
В первые дни сентября против польской армии, насчитывавшей около тридцати дивизий в разрозненных группировках, гитлеровцы бросили бронированный кулак из шестидесяти дивизий. Польское правительство оказалось неспособным дать организованный отпор поработителям и вскоре бежало, оставив страну на разграбление.
Отдельные воинские части продолжали сопротивляться, но не смогли изменить ход событий. Тысячи украинцев, белорусов и поляков устремились на восток, ища зашиты от фашистских убийц у великой братской страны.
Болеслав Щепановский, не без старания Шмитца и Морочило, месяца за два перед этим был переведен с границы в пехотный полк, расквартированный в районе Ольхового. Известие о провокации на польско-немецкой границе, когда гестаповцы Гиммлера инспирировали нападение на немецкий городок Глейвиц, встревожило честного офицера, но он не думал, что это обернется трагедией для его родины. Ведь польская двуйка не раз совершала подобные провокации против Советского Союза. И совершенно непонятно было, почему бездействует полк на восточной границе, когда угроза надвигается с запада.
Приказ о выступлении на фронт поступил 15 сентября. А где он, фронт?
- Только слепые не видят, пан Попович, что это самоубийство. Варшава пала. Правительство неизвестно где… - печально говорил Болеслав молодому врачу Ивану Поповичу.
- Зачем вы это говорите мне, пан поручик? Жолнерам скажите, пусть узнают, что их посылают на смерть. Нас учили спасать людей от смерти, но мы бессильны против военной машины…
- А что я один смогу?
- Сможете! Вас любят жолнеры… Нужно слово… Только начните. И все вас поддержат… Объясните им, что наше спасение сейчас там… - Он указал рукой в сторону Збруча.
- Так почему же вы сами не объясните им? Врача знает весь полк…
- Я не воин, пан поручик. К тому же - я украинец, скажут - кровь заговорила. А разве не ясно, что не только нам, украинцам, но и вам, полякам, и всем славянам фашизм несет смерть и порабощение? И без великой страны, что там, за Збручем, никто не устоит перед ними, не остановит их…
Врач и офицер, украинец и поляк, они сблизились, заметив друг друга среди чванливых помещичьих сынков, из которых состояла большая часть офицеров части. Оба не принадлежали ни к какой партии и не скрывали друг от друга своих убеждений, ибо не видели в них ничего преступного.
Особенно окрепла их дружба после знакомства Поповича с Вандой, которая как-то навестила Болеслава в Ольховом. Молодой врач тронут был нежными отношениями между братом и сестрой и даже немного увлекся девушкой, поразившей его своим независимым характером.
Выслушав Поповича, Щепановский долго стоял в раздумье. Он не был трусом, но до сих пор не приходилось принимать такие ответственные решения.
"А врач прав. В конце концов, кто-то должен сказать первое слово…"
- Хорошо, пан Попович, я скажу. И сегодня же…
Когда дежурный выстроил полк перед приходом полковника, поручик смело шагнул вперед, повернулся кругом и крикнул:
- Паны солдаты и офицеры! Нас завтра отправляют на фронт. А почему не скажут, где этот фронт? Почему не говорят, где наше правительство? Где армия? И с чем пойдем против танков и самолетов? Это самоубийство! Наша жизнь еще нужна будет для отчизны…
Ища глазами полковника, растерянно озирается дежурный. Офицеры пытаются сдержать солдат, но они сначала несмело, поодиночке, потом целыми группами выходят из строя и окружают поручика…
Как бы в подтверждение его слов послышалось прерывистое гудение бомбардировщиков. Все зашевелились, подняли к небу головы. Вот уже четко вырисовываются паучьи кресты на коричневых крыльях зловещих коршунов. Весь полк врассыпную устремился к ближайшему лесу. Оглушенные взрывами бомб, падают на землю солдаты, офицеры. Только небольшая группа застыла в оцепенении вокруг Щепановского.
Когда скрылись фашистские налетчики, митинг вспыхнул с новой силой.
- Нам не одолеть их голыми руками! - кричал бледный солдат с горящими, как угли, глазами. - А где искать помощи?
Один, другой, третий… Все, что наболело за две недели войны, в этих горячих словах взывало о помощи, о спасении.
К кому взывало? Командир полка затребовал жандармов из староства, готовил из преданных ему офицеров пулеметную команду.
К вечеру группа смельчаков, державшихся вокруг поручика, была окружена и арестована. Лишь некоторым удалось бежать. Скрылся и Попович. К утру он добрался в правобережные Лугины, разыскал Ванду и, боясь сразить хрупкую, как ему казалось, девушку, осторожно рассказал о случившемся.
Ванда не упала в обморок, даже не заплакала, лишь погрозила кому-то своим детским кулачком.
- Скорее туда! Сейчас же… Там Ваня. Они помогут. Они не посмеют отказать…
Девушке казалось, что для советских пограничников, как и для нее. ничего не может быть важнее жизни ее брата. Ведь он всегда был их другом.
Лишь во второй половине дня они с Поповичем сумели перебраться через границу и встретиться с бойцами тридцатой заставы.
А в Ольховом к вечеру того же дня военно-полевой суд закончил расправу над бунтовщиками. Вместе с арестованными солдатами и Болеславом Щепановским судили батрачку Фишера Агафью Семенину.
…Она работала в саду, когда после митинга вели арестованных в дом Фишера. Увидев, как жандарм ударил щуплого солдатика шашкой по голове. Агафья не сдержалась. Три года тому назад эти же жандармы избили ее мужа, когда бунтовали рабочие в поместье. Она так и не увидела его больше: умер в тюрьме. Осталась одна с тремя детьми.
Вот и батрачит с тех пор.
- Креста на вас нету, гаспиды проклятые! - крикнула женщина жандарму.
Тот грязно выругался и замахнулся шашкой, но ударить не успел: защищаясь, Агафья взмахнула лопатой и разбила ему лицо. Так и оказалась среди бунтовщиков.
По законам военного времени суд был скор и суров: всех активных участников мятежа и Агафью Семенину приговорили к расстрелу.
2
С первого дня нападения фашистов на Польшу пограничные наряды задерживали группы перебежчиков с правой стороны Збруча и на заставах еле успевали разбираться с ними. Пограничная польская стража не могла сдержать людской поток, который, спасаясь от гитлеровцев, устремился на восток. Иван Недоля ежедневно приходил на заставу, надеясь встретить среди беженцев Ванду.
И они встретились. В первые минуты словно оцепенели, еще не веря своим глазам. Первой опомнилась Ванда. Отстранив пограничника, она бросилась к Недоле.
- Янек! Мой Янек! Скорее туда! Они убьют Болеслава!
Давно ожидаемая, выстраданная в мечтах и все же неожиданная встреча на какое-то время парализовала волю молодого человека, он стоял растерянный.
- Что же ты молчишь? Скажи этим жолнерам, ты же знаешь, что он всегда был их другом…
Она захлебывалась от возбуждения, от тревоги за судьбу брата и говорила так быстро на своем родном языке, что пограничники не поняли ни одного слова. Ванде казалось, что ее храбрый Янек все может сделать для спасения брата, стоит лишь объяснить "этим жолнерам", какой он хороший и как любит ее.
Слушая доклад старшего наряда, командиры с удивлением рассматривали странную шумливую девушку и молчаливого юношу в польской военной форме. По поведению Недоли Байда догадался, что это и есть Ванда, а юноша - ее брат.
"Почему же они так волнуются?" - подумал Антон, собираясь выяснить, что случилось, но не успел: во двор заставы въехала машина, из нее вышли комиссар Шумилов и знакомый комбриг, командир армейского соединения. И все направились в служебное помещение. Ванда растерянно посмотрела вслед, глаза ее потухли, лицо обмякло. Вцепившись руками в Недолю, девушка громко разрыдалась.
Пока Попович и Недоля ее успокаивали, в кабинете начальника заставы происходил необычный разговор.
Решение Советского правительства об освобождении западных областей Украины и Белоруссии не могло не порадовать пограничников.
Комбриг предупредил:
- Завтра в четыре ноль-ноль дивизия переходит Збруч и движется на Тернополь - Львов. К этому времени снять на своем участке наряды и создать разведгруппы, чтобы нам избежать возможных неприятностей с польской пограничной стражей. Есть сведения, что в Ольховом находится стрелковый полк. Столкновение с ним нежелательно.
- Разрешите, товарищ комбриг! У нас много беженцев, есть и оттуда. Только что задержан военврач. Если не ошибаюсь, он из Ольхового, - доложил Кольцов. - Можно позвать?
- Пригласите…
Попович рассказал о событиях в Ольховом, о положении в полку. Не верить ему не было оснований. Польская армия доживала последние дни. И комбриг принял решение.
- Итак, вы создаете две группы, одна займется пограничной стражей, другая - в Ольховое…
- И запомните… - вмешался Шумилов. - Никаких вооруженных столкновений! Мы не собираемся воевать. Ваша задача - разведать обстановку и предупредить части при подходе, а там найдем общий язык с польскими солдатами. Они поймут…
Комбриг торопился. Взглянув на часы, предупредил:
- Итак, в четыре мы переходим Збруч. Сверьте часы… Сейчас шестнадцать тридцать, в вашем распоряжении почти полсуток. Надеюсь, успеете… Да, с этим врачом. Думаю, его можно использовать для переговоров с Ольховатским гарнизоном! Но это вы решите с комиссаром…
Шумилов остался на заставе, объяснил дальнейшую задачу. Вслед за дивизией весь погранотряд передислоцируется на границу с Румынией по Днестру. Он указал фланги заставы на карте.
- Только пройдут части наших войск, немедленно закрывайте границу. Учтите: в Ольховом будет нелегко, там брод через Днестр, шоссейная и железная дороги, много сомнительных людей устремится в Румынию. Надо действовать осторожно и тактично, ни в коем случае не забывать, что мы не завоеватели. Мы только освобождаем наши исконные земли. Имущество заставы пока передать председателю сельсовета. Ясно? Вот и действуй, солдат, - отпустил он Кольцова. - А мы с политруком еще побеседуем…
Кольцов занялся формированием групп, а Шумилов тем временем знакомил Вайду с правительственной инструкцией, вручил ему удостоверение Президиума Верховного Совета УССР.
- Учтите, Антон Савельевич, в Ольховом вы не только пограничник, но и представитель Советской власти, уполномоченный Верховным Советом создать народные комитеты в освобожденных селениях. Здесь нужна гибкая дипломатия. Понятно?
- Понятно, товарищ комиссар.
Шумилов уехал. Тимощенко, Денисенко и Великжанов вышли на границу снимать наряды. И с наступлением темноты бойцы начали сходиться на заставу. За три года совместной службы не было случая, чтобы вот так все вместе ужинали или обедали за одним столом. Какое-то тревожное настроение овладело ребятами.
- Что ж это получается? - переговаривались между собой вполголоса - Ведь мы открыли границу!
И только после ужина на коротком собрании Кольцов объяснил обстановку и дальнейшие задачи.
Пригласили председателя сельсовета. Когда ему предложили принять хозяйство и подписать акт, он все понял.
- Раз такой поворот, акт подпишу, и хозяйство будет в полной сохранности, но и я с вами…
- А кто же Лугинами будет командовать? Нет, Симон Сергеевич. Не Кравецкого же оставлять на хозяйстве…
- Так вы хоть Ванюшку возьмите… Беда там случилась с братом этой девушки. Видите, как убивается…
- Их возьмем. И врача этого. С группой политрука пойдут…
Узнав об этом, Недоля прибежал к Байде:
- Товарищ командир! Я знаю там все ходы и выходы, мы с Вандой сейчас же туда двинемся и до вашего прихода все разведаем…
- Вы вот что, товарищ Недоля, - вдруг непривычно строгим тоном оборвал его политрук, - без моего разрешения ни шагу! Понятно? Выступаем все вместе…
Ровно в два ноль-ноль группа Кольцова бесшумно, как привыкли ходить пограничники, двинулась на правобережье, а Байда и Тимощенко, усадив своих бойцов на эмтеэсовские машины, взяли направление на Ольховое.
"Прощайте, Лугины… Свидимся ли когда?" - думали ребята, покидая село, с которым за три года так много пережили…