- Нет. Он рыбак, коренной житель Адуна, из деревни Нижняя Сазанка. Руководил большим колхозом. Однажды пришел на участок и попросился на работу: "Хочу поучиться у вас уму-разуму". Очень даровитый человек! Образование у него небольшое, семь классов, но все умеет и самое сложное дело разгадывает на лету, В нашем строительстве его больше всего прельщала дорога. Он доказывал: левый берег Адуна не случайно стал местом многих поселений, тогда как на правом берегу их почти нет. Левый берег сложился закономерно, на нем благоприятные природные условия. Трасса на правом берегу идет вразрез с историей Адуна. Дорога нужна именно на левом берегу, она свяжет Нампи, Ольгохту, Чилму, Чоми и многие другие селения с Новинском, даст толчок для развития района на север. На правом же берегу дорога нужна единственному стойбищу - Улягир. Кроме того, на правом берегу трасса пересекает сплошную гряду сопок, заросших тайгой. На левом же берегу она протянется по отлогой широкой надпойменной террасе реки. Здесь строителям нефтепровода будет помогать все население Адуна, а на правом берегу пусто и никто не поможет!
- Черт побери! Вы излагаете мои доказательства в пользу левого берега! - взволнованно пошевелился Беридзе.- Неужели этот рыбак сам обмозговал такую идею?
- Ага, зацепило! - засмеялась довольная Таня. - Не беспокойтесь, он не отобьет у вас славы. Честно говоря, я дополнила мысль Карпова предложениями других товарищей.- Таня громко чихнула: она все-таки простудилась. - Вы говорили о высокой точке зрения и о маленьких интересах одного участка. Как видите, попытка поинтересоваться общей судьбой строительства была.
- Карпов - где он сейчас, на участке? - спросил Залкинд.
- Он ушел со строительства, вернулся в свою Нижнюю Сазанку. Я встретилась с ним в Ольгохте, рассказывала ему о наших переменах. Он послушал, повздыхал. Видно, не верит в перемены. Сейчас ему не до нас, он опять председательствует в рыбачьем колхозе, у него плохо с планом. Целый час толковал мне о хитростях подледного лова.
- Был какой-нибудь ответ на предложение? - спросил Батманов.
- Получили, как же. Старик Тополев ответил: "Прежде чем критиковать проект, научитесь его выполнять". Не суйтесь, словом, в большие дела, покуда вам поручены малые.
- Надо разыскать записки. Найдите обязательно и покажите мне, - сказал Батманов главному инженеру. - Старик дождется, что я пошлю его в колхоз к Карпову ловить рыбу.
Выйдя из машины, Таня почувствовала крайнюю усталость. Трудно было даже переступать ногами. На приглашение Беридзе зайти вместе с ним к Тополеву она, протянув руку, попросила:
- Дайте же мне, наконец, ключ.
- Какой ключ?
- Ключ от квартиры, где деньги лежат. Я не могу войти в квартиру Родионовой и целый день гоняюсь за вами, то есть за ключом.
Георгий Давыдович торопливо начал шарить по карманам. И вспомнил: ключ остался в кармане пальто, в кабинете. Тане пришлось сопровождать Беридзе в управление. Она поднималась по ступенькам и ворчала. Возле одного из кабинетов она остановилась:
- Здесь, по-моему, сидит Тополев. Зайдемте. Кстати, я поздороваюсь с ним. Он хороший дед и мой приятель, учтите это и не обижайте его.
Глава десятая
Гостеприимный дом
Тополев одиноко сидел в пустой и мрачноватой комнате. С некоторых пор это стало у него обыкновением. Перемены на строительстве не внесли ничего нового в распорядок его жизни. Попытка Грубского припугнуть старика новым руководством оказалась безуспешной.
- Не страшен серый волк, - ответил ему Кузьма Кузьмич. - Мне шестьдесят лет с хвостом, я свое дело перевыполнил. Меня каждое начальство обязано уважать, если оно не глупое, это начальство.
Войдя в комнату, Таня и Беридзе заметили, как старик резко качнул головой и вздрогнул от скрипа двери. Георгий Давыдович прикрыл рукой улыбку. Ковшов передавал ему ходившие по управлению анекдоты о Тополеве, будто бы старый инженер, сидя, спал в кабинете с телефонной трубкой или пером в руке.
Редактор стенной газеты поместил в номере, посвященном вопросам дисциплины, карикатуру на старика. Характерные черты внешности Тополева - высокий рост, сутуловатость, усы - послужили благодарным материалом для художника. Инженер был изображен спящим на столе в кабинете. В порядке "дружбы" Грубский успел показать карикатуру Тополеву прежде, нежели ее по совету Залкинда сняли. Кузьма Кузьмич сначала не понял смысла рисунка, а когда понял - багрово покраснел, тяжело вздохнул и, сгорбившись, уединился в кабинете.
При появлении главного инженера Тополев, большой, костлявый, поднялся из-за стола, вытирая красным платком серо-зеленые усы. Он обеими руками пожал руку Тане, по лицу его словно прошел луч света, оно стало почти приветливым.
Беридзе попросил Тополева разыскать докладные записки девятого участка с предложениями об изменениях в проекте. Кузьма Кузьмич с минуту припоминал, шевеля усами, потом подошел к шкафу и принялся перебирать папки. Записки были подшиты в толстом деле переписки с участками.
Георгий Давыдович немедленно углубился в чтение. Поглядывая на инженера, старик и девушка шептались.
- Вы не захотели ехать с Сидоренко? - спрашивала Таня. - Одно время, помнится, у вас были с ним стычки.
- Я пальцем не шевельнул, чтобы уехать, и не сказал ни слова, чтобы остаться. Меня теперь не замечают: устарел. Никто не приглашал меня уехать, и я не помню, чтобы кто-нибудь уговаривал меня не уезжать. Мне все безразлично, голубушка. Заинтересован в бесшумной жизни. Недавно я прочитал у Джека Лондона замечательную строчку: "Освободившись от желаний, надежд и страхов мы не знаем". Хорошо, когда ты никому не нужен. Поверь мне, Татьяночка.
- Не убеждайте, Кузьма Кузьмич, не поверю. Я бы не захотела жить, если бы убедилась, что совсем не нужна людям, никому не нужна. - Ее даже передернуло. - Дикая, тоскливая идея!.. Наговариваете вы на себя, не верю я вам, дед. Вы сейчас просто не в духе. Расскажите лучше про Володю. Где он, что пишет о себе?
- Не пишет он о себе. Он пишет об артиллерии и своем генерале: "Русская артиллерия лучшая в мире. Наш генерал - молодец, не чета тебе, старому деду. Он тебя помнит, раза два вспоминал, просил кланяться". Письмо из-под Минска. Я понял по намеку: "Глушим фрицев в тех местах, где ты, дед, строил завод".
- Заключение по запискам - ваше? - спросил Беридзе, приподняв толстое дело.
- Мое, - ответил Кузьма Кузьмич.
Георгий Давыдович продолжал чтение. У него была привычка - все время занимать чем-нибудь свои руки. Знакомясь с записками и заключением Тополева, он играл бородой, закручивая кудрявые завитки волос на карандаш. Таня засмеялась.
- Ты что? - спросил Кузьма Кузьмич.
- Новый главный инженер - славный дядька.
- Ты ошибаешься. Не по нутру мне он, да и другие; бестактные люди, любители пошуметь. Все охаяли, учат, как жить, как работать. А умеют ли сами? Главный инженер - новая метла в виде бороды.
- Мне не сто лет, и у меня нет привычки мудрецов - обязательно подвергать все сомнению. Вот поживете и убедитесь: Беридзе - отличный дядька. Советую поскорее увидеть его в настоящем свете. Он, наверное, сказал вам несколько правильных и неприятных слов, а вам, Кузьма Кузьмич, нравятся исключительно те люди, которые говорят приятные слова. Например, ваш Грубский. Не понимаю, как можно дружить с таким человеком.
Главный инженер отложил бумаги и подошел к ним.
- Вы написали большое продуманное заключение, - обратился он к Тополеву. - Идею Карпова вы явно одобрили. Вы, я бы сказал, даже развили ее. - Беридзе выжидающе помолчал.
- Мысли, изложенные в записках, показались мне правильными и своевременными, - подтвердил Тополев.
- Почему же вы проявили столь казенное к ним отношение? Вы отвергли их грубоватой бумажкой в три строки. Неужели только из-за того, что кто-то другой подверг критике ваш проект, вы отмахнулись от умного и ценного предложения?
Старик стоял, опустив тяжелые большие руки с выпуклыми синими жилами. Лицо его побагровело, он шумно дышал.
- Никак не пойму, зачем же вы трудились над своим пространным заключением? Получается непонятно: вы за, и вы же против. - Беридзе пожал плечами.
Таня заметила: взгляд главного инженера, обращенный на Тополева, мягчел. Против воли Беридзе чувствовал симпатию к этому суровому и трудному старику. Он не сумел заставить себя отнестись к нему, как к Грубскому, хотя держались они вместе. Беридзе не мог не уважать Тополева за прошлую деятельность, широко известную среди строителей.
- Досадно, - проговорил Беридзе, - досадно наталкиваться на такое. По-моему, вы и сами чувствуете несправедливость вашей отписки девятому участку.
- Можно мне ответить за Кузьму Кузьмича? - не утерпела Таня. - Кузьма Кузьмич - старый интеллигент. В своем поведении он зачастую руководствуется неправильными принципами лояльности.
- Татьяна Петровна! - сердито прохрипел Тополев, подняв густые брови.
- Теперь уж молчите, если не сумели сами оправдаться! - запальчиво сказала Таня. - Автор дрянной бумажки не Тополев, а Грубский. Стиль-то его!.. Могу по догадке восстановить все события. Кузьма Кузьмич, преисполненный хороших намерений, принес Грубскому свое заключение. Тот высмеял Кузьму Кузьмича и продиктовал ему знаменитые три строчки. - Она обернулась к Тополеву. - Не хотите вы, Кузьма Кузьмич, понять: Грубский, хотя шеф и друг ваш старинный, не тот человек, которого стоит слушаться.
Таня осеклась: ее поразил направленный на нее укоризненный взгляд старика.
- Бумажка тут, конечно, играет маленькую роль, - продолжала Таня без прежней горячности. - Строительство затормозилось независимо от нее. И если бы оно не затормозилось, вам не пришлось бы ехать сюда, на край света. Выходит, нет худа без добра.
Таня хотела шуткой облегчить положение, но старик отвернулся от нее и стоял нахмуренный и грозный...
Ключ, с таким трудом добытый, не понадобился - Серафима, тетка Родионовой, жившая с Ольгой, оказалась дома. Огромная, будто составленная из надутых воздухом шаров, она целиком заполняла кухню, едва поворачивалась от стола к плите и обратно. Шлепнув себя по бедрам, Серафима устремилась навстречу Тане и прижала ее к своей массивной груди.
- Здравствуй, красавица, любимица, Танечка, золотко, - причитала толстуха.
Объятия гостеприимной Серафимы и тепло от бушевавшей огнем печки, которая здесь, видно, никогда не угасала, согрели девушку. Она быстро стащила с себя лыжный костюм и, энергично растерев плечи и ноги, завернулась в знакомый синий бархатный халат Ольги. Растянувшись на диванчике, девушка с благодарностью, почти с умилением подумала о подруге.
Ничего в комнате не изменилось: повсюду шитье, салфетки, коврики. В рукоделии Ольга удивляла даже Серафиму быстротой работы и замысловатостью рисунка. Прибавились новые вышивки - нанайские нарядные орнаменты; они занимали центральное место над аккуратной кроватью хозяйки. На прежнем месте была полочка с медицинскими книгами, тумбочка с патефоном и пластинками, туалетный столик - подарок больничного столяра, грубое зеркало и перед ним на кружевной полосе крошечные слоны с поднятыми хоботами, склянки с одеколоном и духами, большая расческа. На столе - книжки и тетрадки Константина. Они перекочевали из его комнаты сюда. Над столом, в расшитом мешочке - письма, записки, рецепты, газетные вырезки, а выше, надо всем - неизменный портрет Константина: голова с залысинами, большие роговые очки и застывшая на тонких губах ирония.
- Все такой же Константин Андреевич. Холодный философ, психолог, - неодобрительно сказала Таня.
- Все такой же, все такой же - сукин сын, - подхватила Серафима. Она стояла на пороге, заполнив собою весь дверной проем.
- Что у них происходит? Из писем Ольги я ничего не могла понять. Молчит она, когда дело доходит до Константина.
- И не говори! Я сама ее не пойму. Не греет он ее, не светит ей. Живет сиротой, замужняя вроде - и без мужа. Или не понимает, кто он есть? Или понимает, да не может от темной любви отделаться? Объясни ты мне, сделай милость!
- Привыкла она к нему, так я предполагаю. Все-таки прожили вместе три года. Ты думаешь, она страдает?
- Без глаз я, что ли?
Толстуха сунула руки под передник и опять начала сыпать скороговоркой:
- Как они жили в Рубежанске - не знаю. Но уехала она оттуда неспроста. Мне говорили, профессор в ней души не чаял, лучшая у него была помощница. Как называлась должность-то ее?..
- Ассистент?..
- Ну да, лучшая, словом, была у него. И вдруг бросила науку и уехала. Конечно, здесь она главным врачом в больнице и все ее уважают - не хочу сказать, что по работе она пострадала. Однако понимаю глупой своей головой: не могла Ольга с Константином жить. Сдается мне, что изменял он ей. Вот ведь пёс какой!.. Стали жить врозь, и надо бы ей забыть его. Так нет... Мучается. Потом он переехал сюда - не надо бы пускать, а она пустила. Пожили немного вместе. Ты была ведь у них, видела.
- Два раза всего и была. Не могу я его видеть! - Таня брезгливо поморщилась.
- Уехал обратно в Рубежанск, слава богу. То ли скучно ему стало здесь, то ли размолвились. Только уехал, и опять пошла канитель. Письма шлет: "Скучаю, обнимаю, целую". И между прочим: "Пришли костюм - поизносился", "достань отрез на брюки - у вас на стройке можно достать", "переведи денег, разбогатею - отдам". Другая бы плюнула на все это, она - нет! Старалась, из кожи лезла, свое кое-что продала тайком от меня - и все, что просил, посылала.
- Он, кажется, недавно снова приезжал сюда? - спросила Таня сонным голосом, задремывая под болтовню Серафимы.
- Приезжал... В середине лета, в августе. Мне тошно, а Ольга растерялась. Объяснила мне - в командировку прибыл. Но я тоже не слепая и вижу - человек вроде насовсем располагается. Но что-то у них тут произошло. Скандал какой-то. Меня целый день дома не было. Когда пришла, Ольга в своей комнате закрылась, а Константин чемодан увязывает. Она и попрощаться к нему не вышла. Он приоткрыл дверь и ей с порога: "Выгнала? Пожалеешь"...
- Молодец! - встряхиваясь, сказала Таня.
- Молодец-то молодец, а вижу - опять страдает. Уж и не пойму - жалеет его, что ли... А в прошлом месяце, двадцатого числа, последнее письмо прислал. Вот оно торчит в розовом конверте. Новость сообщил, как бревном по ногам: "Уезжаю добровольно на фронт. Хочу пролить кровь за Родину!"
Таня удивилась. Она даже привстала. Вот уж чего она никак не ожидала!
- Может быть, пыль пустил в глаза?
- Нет, как будто и взаправду уехал.
- Чудно, очень чудно! - Таня недоверчиво косилась на розовый конверт, торчавший из расшитого мешочка.
- Теперь рассуди дальше. Ушел на фронт - и пусть себе. Быть может, поумнеет. Но ей опять все не так. Мучается...
Серафима удалилась на кухню - посмотреть что-то на плите - и поспешно вернулась. Речь ее снова побежала ровным ручейком:
- О чем думает, о чем мечтает? Разве хорошего не найдет? Рогов - не пара ей? Видный мужчина, сильный, добрый, сердечный. Любит ее давно, еще с Рубежанска. И как любит - захоти она, так Александр Иванович луну для нес достанет с неба. Директором рыбного завода когда работал, разные копчености присылал, я не знала, куда их и девать, кладовую всю забила. Он уж мне жаловался: "В Рубежанске я на нее и смотреть себе не позволял: муж у нее был. Потом воспрянул: свободна она. Ничего, однако, не изменилось". Спрашивает меня: "Чем я ей не подошел?" Что ему скажешь? Хорош ведь человек. И сдается мне, что Александр Иванович нравится Ольге-то. Однако пойми ее: не подпускает она Рогова. Он из-за нее как сумасшедший подчас...
Таня вспомнила о письме Рогова для Ольги. Ей не хотелось самой подниматься, она попросила Серафиму достать конверт из мешка. Копаясь в мешке, хозяйка продолжала бубнить:
- Предположим, в Рогове она почему-нибудь сомневается. Другой тебе случай. Главный инженер живет у нас, славный, самостоятельный человек. Добрый, ласковый. И одинокий. Чем не хорош? Почему не нравится? Что она за человек?
Таня представила себе Беридзе и Ольгу вместе, это ей не понравилось, и она сказала с недовольством:
- Не подходит Беридзе для Ольги.
- Не подходит для нее? Для кого же подходит?
- Ни для кого. Ты не кидайся от одного к другому.
- А ты все одна, Танечка? Все принца ждешь? - оживленно спросила Серафима, - Я посмотрю - Женька умнее вас, двух дур. Обходится без страданий-переживаний, всегда ей весело.
- Не туда смотришь, тетка, - с досадой сказала Таня.- Рассуждала, как умная женщина, и сбилась. Не хватает тебя на серьезный разговор.
Серафима с гордостью поведала Тане о заведенном ею хозяйстве: чушки, куры с петухом, три гуся; бочка с огурцами, бочка с капустой; несколько мешков картошки в погребке. Тане пришлось подняться и взглянуть на все эти богатства.
Они заглянули в комнату, которую теперь занимал Беридзе. Несколько мелочей изменили это несимпатичное Тане былое жилье Константина. Смешанный запах табака и одеколона ("много курит и ухаживает за бородой, брызгает на нее духами", - объясняла дотошная Серафима); свежие технические журналы с бумажными закладками ("приходит поздно и читает, читает до рассвета"); раскрытый том Маяковского, несколько трубок, охотничье ружье на стене и под ним фотоаппарат на ремне ("Ольгу приглашал сниматься - отказалась, меня снял, смеется - едва мол уместилась на карточке"); фотография симпатичной седенькой старушки ("мать его, она в Грузии живет, в том месте, где родился Сталин; нежно очень о матери отзывается, деньги ей посылает и письма"); искусно сделанные макеты мостов, модель какого-то цилиндрического сооружения, кипа фотографий дальневосточной тайги и Адуна ("рассказывал нам - всю страну обходил, на многих стройках работал, смеется - строить буду, пока белых мест на нашей земле не останется, тогда сам себе построю памятник и лягу под него"),
Ольга застала их беседующими.
- Сплетничаете? - спросила Ольга, подозрительно взглянув на Серафиму, на подругу и на портрет мужа.- Ты, хозяйка, и отдохнуть человеку, наверное, не дала своей болтовней.
Серафима сразу притихла, подхватила цигейковую шубу племянницы и скрылась. Подруги обнялись.
- Египтяночка, похудела, глаза стали еще больше, - ласково сказала Таня.
- Опять болею, - Ольга подняла забинтованные руки.
У нее дважды в году повторялись приступы суставного ревматизма. Она спокойно смотрела на Таню большими светло-голубыми глазами. В гладкой прическе с пробором посредине, в чуть заметных горьких складках губ, во всем ее тонком лице таилось выражение строгой печали.
Таня снова с горячностью обняла Ольгу. Одинаковые ростом, они резко отличались друг от друга: Таня казалась крепче, сильнее нежной, хрупкой и смуглой Ольги.
- Жалеешь меня, дорогая подруга? Вижу, Серафима наговорила тебе всякую ерунду - ты и раскисла.
Ольга высвободилась из объятий Татьяны и попросила ее развязать на спине тесемки докторского халата. Сумерки быстро сгустились, к окнам подступила ночь. Подруги посидели в потемках, пока электростанция не дала свет. Ольга, как ребенка, укачивала то одну, то другую свою руку.
- Тебе надо бы лежать, не ходить в больницу, - сказала Таня. - Представляю, сколько у тебя там хлопот. Я слышала, половину медицинского персонала призвали и армию...
- Маловато нас осталось. Вот и нельзя мне сидеть дома. Да и моему ревматизму лучше, когда я много работаю. Люблю я свою больницу, Татьянка, и не представляю себя вне ее.