- Вы нас забыли. Серафима не раз уж вас вспоминала. Она и Беридзе - как няньки. У них обоих материнская потребность кого-нибудь опекать. Я вас тогда напугала, поэтому вы не приходите, да? Вы не бойтесь меня. - Насмешливые искры мелькнули в ее глазах. - Я буду вас ждать.
Она улыбнулась и прибавила шагу. Немного озадаченный, Алексей пошел искать Филимонова, но Ольга окликнула его.
- Алексей Николаевич, вы простите меня. Я не в своей тарелке и говорю не то, что хочу. Мне нужна ваша поддержка. Помните, вы предложили мне ее? Так вот, я уже прошу о ней. - Она вынула из рукавички забинтованную руку и дотронулась до его груди. - Мне больше не с кем посоветоваться. Беридзе я почему-то стесняюсь. Таня меня в этом не совсем понимает. Рогов вчера уехал, да ему как раз и не скажешь об этом. Вам я доверяю...
- Что случилось, Ольга Федоровна?
- Мне позвонил один знакомый, Хмара. Приятель мужа. Я его знаю по Рубежанску. Темный, плохой человек! - Ольга поежилась. - Он мне передал, что муж мой Константин Родионов... умер по дороге на фронт... скоропостижно...
Она взяла себя за горло. Ковшов отвел ее руку.
- Спокойнее, Ольга Федоровна... Вы же сильная...
- Нет, нет. Я не знаю, умер он или...
- Но вы сами говорите...
- Когда Хмара мне сказал, я растерялась. Он раз пять окликнул меня, пока я опомнилась. Потом у нас начался бестолковый разговор. Я твержу: "Не может быть!" А он: "Что не может быть? Все люди смертны..."
Алексей слушал ее, волнуясь и не выпуская ее руки из своей.
- Я не верю, что он умер. Тут что-то странное. Странное и страшное! Ужасно, если он умер, но еще ужаснее, что я не верю в это! Хмара должен придти ко мне поздно вечером.
Подошел Филимонов.
- Я непременно буду у вас вечером,-сказал Алексей Ольге.
Трактористы в замасленных полушубках ждали Ковшова и Филимонова возле мастерской.
- Двигай! - крикнул Филимонов. - "Улитки" пойдут потом, когда проверим их.
Визжали полозья тяжело нагруженных, укрытых брезентом санных прицепов. Тракторы один за другим, скребя гусеницами, трогались с места и выходили на ледовую дорогу. Им предстояло дотащить груз на участки, покрыв расстояние в сто-двести километров.
Остались четыре "улитки" - так называли на Старте большие крытые деревянные прицепы-домики на полозьях. В каждом была дверь и два маленьких окна, над крышей торчала труба с колпаком.
По мысли тракториста Силина, "улитка", приданная к трактору, предназначалась для обслуживания ледовой трассы. Тракторист и его напарник должны были поддерживать дорогу в проезжем состоянии, оказывать помощь автомашинам в случае аварии. Домик мог служить и мастерской, и жильем, и складом.
У одной из "улиток" Ковшова и Филимонова поджидал Силин - плотно сбитый парень с открытым лицом и маленькими хитроватыми глазами.
- Ну, готовы ваши дома-передвижки, - сказал ему Ковшов. - Посмотрим, каковы они на ходу. Сморчкова отправляем сегодня, потом уж и ваша очередь.
- Я готов в путь хоть сейчас...
Предложение Сморчкова и Силина о сквозных рейсах на автомашине и тракторе по всей трассе было принято, и несколько дней шофер и тракторист тщательно готовились к трудной поездке.
- Показывай свою квартиру, Силин, - сказал Филимонов.
Тракторист взбежал по деревянной стремянке внутрь "улитки". Следом за ним, наклоняясь, чтобы не стукнуться о притолоку, вошли инженеры. В домике пахло свежеоструганным тесом, железом и щами. Втроем здесь было не повернуться. Тесное пространство занимали два спальных места - одно над другим, по вагонной системе, железная печка с коленом трубы, верстак и тиски, два табурета, ящики с продовольствием, уголь и дрова, разный железный хлам, ящики с инструментами и запасными частями.
Силин, опередивший инженеров, старался прибрать свою тесную квартирку: запихнул ногой под нары какой-то мешок, снял с верстака миску и хлеб, поправил одеяло на койке.
- Извините, не знал, что поинтересуетесь внутренностью, - оправдывался тракторист.
- Что же ты для нас наводишь порядок? Его и для себя не мешает соблюдать, - усмехнулся Филимонов. - Мы тут посидим, провези-ка нас до технической базы.
Силин выбежал, и через минуту трактор затарахтел. Домик дрогнул, заскрипел, дернулся раз-другой - и двинулся. Ковшов и Филимонов едва не свалились от толчка. Присев на табуреты возле печки, где пламенел уголь, они смотрели друг на друга, как еще не познакомившиеся соседи в поезде. За короткое время инженеры подружились и, часто сталкиваясь по работе, привыкли многое делать вместе или советуясь друг с другом. "Улитка" была одним из многих технических усовершенствований, которые вводились на строительстве. Сейчас, по существу, шло ее испытание.
- Правильная вещь, - сказал Алексей. - Сделаем таких еще несколько штук. Только нужно хорошенько продумать размещение барахла внутри. Все свалено как попало.
- Закусим? - спросил Филимонов и вынул из кармана полушубка завернутые в газету ломти хлеба.
Они энергично жевали холодный хлеб с отвердевшей кетовой икрой и говорили о зимней сварке труб. Бывший главный инженер Грубский, ссылаясь на технические авторитеты, доказывал, что сварка труб зимой недопустима. Будто бы стыки, сваренные зимой при низкой температуре, в летнее время будут сильнее испытывать внутреннее напряжение в металле вследствие разницы температур. От этого прочность трубопровода понизятся, и могут быть разрывы стыков под высоким давлением перекачиваемой нефти.
Алексею доводы показались убедительными. Он предложил, не отказываясь от зимней сварки, смягчить ее условия. Не поговорив предварительно с Беридзе, он разработал технологию смягченной зимней сварки. Чтобы избежать воздействия на металл низкой наружной температуры, Ковшов решил делать сварку в особых полуразборных переносных камерах с внутренним обогревом воздуха. Эта идея понравилась и Филимонову.
Результат получился неожиданный. Беридзе сразу забраковал сварку в камерах, легко доказал, что она технически и экономически нерентабельна. Соображения Грубского он назвал инженерской заумью, так как сварка зимой, по его мнению, практически не влияла на прочность стыков. В довершение всего он отчитал Ковшова за трату времени на бестолковые проекты. Алексей без огорчения, даже с видимым удовольствием передавал теперь Филимонову свой разговор с главным инженером.
Скрип и содрогания "улитки" прекратились. Инженеры вышли. Блеск солнца на снегу, нестерпимый после полутьмы, заставил их зажмуриться.
Подошел Силин, ждал оценки. Алексей сказал:
- "Улитка" хороша. Готовьтесь к отъезду.
На технической базе шла погрузка труб. Они лежали штабелями на приподнятых над землей стеллажах, протянувшихся на километр вдоль берега. Автомашины с санными прицепами подкатывали к стеллажам и становились под погрузку. Двое рабочих откидывали толстые стойки прицепа. Двое других, зацепив трубу с обеих сторон крючьями, тащили ее по наклонным рельсам к спуску. Похожая на дуло большого орудия труба со скрежетом и визгом скользила по рельсам и плавно скатывалась на раму прицепа. На каждую машину нагружали до четырех труб.
- Теперь другое дело: три минуты - и готово, - сказал Алексей, следя по часам за погрузкой. - И совсем легко, а то на горбу таскали этакую тяжесть!..
- Пойдем к Сморчкову, он здесь, - предложил Филимонов.
Шофер, с озабоченным лицом, обстоятельно и, видимо, не в первый раз осматривал прицеп, стойки, удерживающие груз пяти труб, сцепление прицепа с автомашиной.
Вокруг стояли в ожидании другие шоферы - товарищи Сморчкова. Они переговаривались.
- Ехать ему до самого пролива. Туда и дороги нет.
- Неужели трубы до конца потащит?
- Нет, зачем же! Трубы он разгрузит на седьмом участке и там возьмет в кузов обычный груз.
- Рискованное дело!
- "Рискованное"! У нас среди шоферов есть такие орлы, что боятся на две сотни километров в рейс идти. Разные предлоги выдумывают, чтобы только не ехать. Пусть попробуют отказаться, когда Сморчков сделает свой прогон по всей трассе!
- Ну как, товарищ Сморчков? - спросил Филимонов, подойдя к машине.
- Готов, жду вашей команды, - ответил шофер.
- Если готовы - отправляйтесь.
- Желаю удачи, от всей души! - Алексей протянул шоферу руку. - Надеюсь встретиться на проливе.
Сморчков распрощался с инженерами и с товарищами, забрался в кабину, подозвал напарника и мягко нажал на рычаг. Машина мгновение преодолевала тяжесть прицепа, потом с заметным усилием стронула его с места. Перед инженерами проплыл профиль Сморчкова, смотревшего прямо перед собой. В своей шапке-ушанке он походил на пилота.
Ближайший путь по Адуну, как и говорили на Старте, был вполне проходим. Машины с колонной Гончарука к ночи добрались до третьего участка, куда ехал Залкинд. В дороге парторг не терял времени даром: пересаживаясь на машины в машину, он знакомился с попутчиками, рассказывал о строительстве, отвечал им на бесчисленные вопросы.
Люди держали себя, как одна семья, перебиравшаяся со старого места жительства на новое, - их сроднила тревога за Москву и сознание того, что они в этот суровый час объединились для общей задачи. Недаром они с такой надеждой ждали ответов парторга, каждый из них и личной судьбой был связан с боями, что шли на Западе. Сын старика Зятькова сражался под Ленинградом, младший брат - на Черном море. У Гончарука на Украине остались под немцами родители и сестры. Тракторист Ремнев рассказывал, что недавно проводил на фронт закадычных дружков. Два брата сварщика Умары Магомета проделали тяжкий путь отступления от белорусских границ до Москвы...
Временное бездействие томило новых строителей нефтепровода, не терпелось поскорее добраться до пролива и взяться за работу. Людей подбодрило беспрепятственное движение по ледовой магистрали, они заметно повеселели.
- Зря, выходит, настраивали нас на трудную дорогу, - говорил Ремнев, осторожно поворачиваясь в кузове машины, чтобы огромным своим телом не потеснить лежавших рядом товарищей. - Быстренько доедем.
Из темноты фургона снова прозвучал голос Залкинда:
- Не обольщайтесь, товарищи. Впереди долгий путь и тяжелый. Еще придется помучиться.
На участке парторг поручил Темкину устроить на отдых уставших за дорогу людей. Распрощавшись с ними, он отправился в контору, жалея, что в ночное время нельзя сразу же посмотреть хозяйство участка. Слова Темкина подтверждались: Ефимов нарушил приказ управления - до сих пор он оставался со штабом на правом берегу.
Освещая путь фонарем, Залкинд шагал по торосистому льду Адуна и раздумывал о Ефимове. Михаил Борисович помнил его: Ефимов прибыл в Новинск среди первых комсомольцев. Он хорошо работал и выдвинулся из рядовых плотников на руководящую работу. Его приняли в партию. Незадолго до войны Ефимова послали на строительство нефтепровода.
Участок стоял на месте покинутого три года назад нанайцами небольшого стойбища Гирчин. Залкинд однажды приезжал сюда в связи с тем, что жители Гирчина перебрались на левый берег, слившись в один колхоз с другим стойбищем. Низенькие круглые фанзы стояли вперемежку с одноэтажными широкими домами, построенными участком. Контора участка, должно быть, жила привольно - Ефимов один занимал целый дом.
Залкинд заметил скопление грузовых машин возле этого дома и вступил в разговор с шоферами, толпившимися у крыльца.
- Вы у Ефимова спросите, почему мы торчим тут! - ответили они. - С одного берега на другой гоняет, ничего не поймешь.
- С утра еще сказали, что начальник участка новый приказ нам будет объявлять - вот и ждем.
У Ефимова все было заведено как в крупном учреждении - кабинет, большая приемная, секретарь. В приемной теснились люди - сидели, стояли, переговаривались между собой, спорили с рыхлой флегматичной женщиной, сидевшей за секретарским столом. Несколько человек стояли возле Сморчкова. Шофер рассказывал о партийной конференции. Увидев Залкинда, он поспешил к нему.
- Сморчков? Ты уже здесь?
- Что же получается, товарищ Залкинд? - взволнованно заговорил Сморчков. - Мне ведь снарядиться надо, я спозаранок дальше ехать должен. А здесь ни черта не добьешься. Горючего на заправку не дают, и покормить не догадались. Один начальник участка власть имеет, остальные у него пешки. И попасть к нему труднее, чем к наркому. Вы уж помогайте...
- Ничего, Сморчков, все получишь, немножко потерпи.
Залкинд присел, закурил и завел беседу с ожидавшими приема. Они, не стесняясь, ругали Ефимова. Десятники ждали весь вечер, пока начальник участка лично посмотрит и. утвердит расстановку бригад на завтра. Экспедитор возмущался тем, что Ефимов не подписывает какую-то бумажку на получение хлеба для рабочих левого берега: пекарня, как и все бытовые предприятия, оставалась еще на правом берегу. Комендант рабочего поселка нервничал: нужно было к утру успеть подвезти дрова из лесного склада, однако Ефимов почему-то не давал разрешение на транспорт.
- Своими двумя руками и дурной головой хочет заменить тысячу рук и пятьсот хороших голов, - проговорил Сморчков.
В кабинете Ефимова, как и в приемной, скучали несколько посетителей, и, судя по ожесточенным лицам, уже давно. Внимание Залкинда привлекла стоявшая у печки небрежно заправленная кровать. Странно было видеть ее в служебном кабинете. Ефимов громко кричал в трубку телефона. Он не оставил ее и при появлении Залкинда, только привстал, чтобы с ним поздороваться. Из выкриков Ефимова можно было понять: он разговаривает с председателем рыболовецкого колхоза, требует вернуть данные взаймы пятьдесят килограммов гвоздей. Со своим измученным, небритым, казалось неумытым лицом, седыми волосами и воспаленными глазами, он выглядел больным.
Наговорившись досыта, Ефимов отпустил ожидавших его работников и с усталой улыбкой посмотрел на Залкинда.
- Давненько не видел тебя, Михаил Борисович. В гости пожаловал ко мне? Раздевайся, у меня тепло.
- Сколько тебе лет, товарищ Ефимов? - спросил парторг.
- Тридцать три. Почему заинтересовался?
- Помнишь Терехова? Ты ровесник ему, а по виду годишься в деды и уж наверняка в папаши. Седой, страшный, форменный старик. Болеешь, что ли?
- Не болею - измотался с участком. Трудно работать в военное время. Людей толковых нехватает, то того, то другого нет. Управление не пойму - зачем-то на левый берег надо перескакивать. Только устроились - и все снова налаживай. Круглые сутки нервничаешь, кричишь. Нет покоя ни на минуту. К вечеру голова разрывается, только и выезжаю на пирамидоне.
Как бы в доказательство, Ефимов достал из ящика стола пакетик пирамидона, вытряхнул порошок на язык и запил его водой. Залкинд наблюдал за ним, с трудом сдерживая раздражение.
- Значит, на пирамидоне выезжаешь? Плохого ты себе коня выбрал. На нем далеко не ускачешь.
- Да, подохну, наверное, скоро, сгорю на работе, как говорится, - охотно согласился Ефимов. - Придется вам, товарищи, искать другого начальника участка.
- Эх,ты, неврастеник! Тряпка! - вспылил Залкинд.- Я-то думал, из тебя работник получится.
Он встал и вплотную подошел к столу Ефимова. Тот растерянно поднялся с места.
- За что ты на меня, Михаил Борисович, накинулся?
- За то, что проваливаешь дело! За то, что надежд наших не оправдал!
- Не оправдал надежд? Делаю все возможное. Если что не так... большего никто не сделает.
- Все делаешь не так. Сам не понимаешь, что делаешь.
- Работаю день и ночь. Никому не даю покоя. Живу в кабинете, даже койку свою поставил здесь.
- Вот, вот! Задергал себя и людей. Занимаешься каждым килограммом горючего, вместо экспедитора или агента по снабжению. Боишься, что рабочие лишнюю буханку хлеба съедят. К тебе вынуждены приходить за разрешением на каждый рейс машины. Это у тебя называется - бороться за экономию? Одним словом, решил на участке работать единолично, никому не доверяя. Чему ты тогда научился, если не понял главного: вся сила в коллективе? Правду говорят, будто люди для тебя пешки.
- Я никогда от тебя ничего подобного не слышал, - беспомощно бормотал Ефимов.
- Так слушай, коли заслужил! Я Терехова, товарища твоего, не даром вспомнил. Условия у него легче, чем у тебя? Нет! Он настоящий директор, глава заводского коллектива, не экспедитор. И не седеет, представь себе. Терехов всегда побрит, свеж, в новом костюме - сидит в кабинете, как на именинах. И умирать не собирается - знает, что партии и государству здравые и здоровые работники нужны, чтобы врага победить. Я был у него на днях на заводе - и словно кислороду надышался. Давно ли он задание получил, а уже дает фронту боеприпасы. А тебе с кабинетом жалко расставаться, и ты сидишь в нем, когда дело твое и люди - на том берегу. Выходит, права партийная организация: снимать тебя надо с должности, не справляешься ты с ней.
Ефимов переменился в лице, губы у него задрожали, задергались:
- За что же снимать? За преданность мою?
- Одной преданности мало. С тебя спрос большой, ты - руководитель.
Залкинд провел рукой по лицу и сел. Он был взволнован и заставлял себя успокоиться. Неужели ошиблись они в Ефимове, и придется теперь снимать его с работы? Ефимов с гримасой проглотил еще один порошок.
- Запутался, сбился с правильного пути, - сердился Залкинд. - Или не видишь сам, что запутался? Прислушался бы к голосу Темкина - голос у него тихий, зато верно поставленный. Звал бы на помощь управление. Оно не за горами, и хорошая дорога теперь к нему идет. Откуда в тебе спесь? Ты даже от партийной конференции отмахнулся. Дела важные, видите ли, помешали - пятьдесят килограммов гвоздей выручал. Какой делец! Вот и не понял, что такое война!
Ефимов снова полез в стол.
- Довольно тебе порошки глотать! Другое лекарство я тебе пропишу.
Они посидели молча. Из приемной доносились голоса. Залкинд прислушивался к ним.
- Что ж мне делать-то, Михаил Борисович? - с отчаянием спросил Ефимов. - Ты убил меня совсем.
- Уж и убил! - усмехнулся Залкинд. Он облокотился на стол и посмотрел Ефимову в глаза. - Батманов, наверное, будет настаивать на твоем отстранении, и справедливо. Но я в партию тебя принимал, и мне за тебя обидно. Не хочу, чтобы ты сам себя раньше времени хоронил. Твой участок возьму под личную опеку. Попробую с коллективом тебя сдружить, посмотрю, сможешь ли ты работать в тысячу рук, а не в две. Трудиться будешь, как сейчас - день и ночь, только без порошков. Либо станешь нормальным начальником участка, либо придется тебе начинать все сначала, с рядовых плотников. Понял?
- Понял, - слабым голосом ответил Ефимов.
- Голос-то у тебя, как у Темкина стал - тихий, -- улыбнулся Залкинд. - А он что-то раскричался, слышишь? - Они оба взглянули на дверь. - Иди зови сюда людей, всех, сколько есть. Они работать хотят, нечего их держать в приемной.
Теперь Залкинд скинул с себя полушубок. Он стоял посреди комнаты, ждал людей - и они входили, неуверенные, сердитые, хмурые...
Дверь открыла сама Родионова. Она была искренне обрадована, стояла около Ковшова, пока он раздевался.
- Серафима ушла в гости. Беридзе дома, - говорила Ольга. - Но вы ко мне...
При ярком свете лампы под желтым шелковым абажуром в глаза Алексея бросилось, что хозяйка одета не по-домашнему: костюм, боты.
- Вы собирались уходить? - спросил он.