- А почему не управимся? Управимся сами. Дело женское, привычное.
- Вот тебя и выберем-назначим! - ехидно обернулась пигалица. - Общественной уборщицей.
- Зачем же уборщицей? - сказал парторг, - Мы ее выберем председателем санитарной группы. А уж она организует так, чтобы в уборке барака участвовали все по очереди. Верно, девушки?
- Верно, верно!! - поддержали бетонщицы.
- Нет, не верно! - опять вскочила пигалица. - Это ее-то председателем выбирать? Да я первая - против. Она же верующая. Она же неизвестная личность без паспорта! У нее никаких документов при себе нет!
Пигалица все это выкрикнула с такой злостью, непререкаемой уверенностью, что в бараке сразу нависла напряженная тишина. Слышно стало, как пыхтит-отдувается прораб Брюквин, как скрипит табуретка под его грузным телом.
- Ну это не беда, - глухо, но четко сказал наконец парторг. - Нет документов - значит, будут. Выдадим. Кто у нее бригадир? Пусть скажет о ней слово, о товарище…
- Просековой, - подсказал прораб.
- О товарище Просековой. - Парторг стал было слушать Брюквина - тот продолжал что-то нашептывать ему на ухо, но потом отмахнулся: - Так кто бригадир у Просековой?
Ответа не было. Тогда опять поднялась белобрысая пигалица, успевшая на этот раз упрятать под косынку заготовленный перманент.
- Нет у нее бригадира! И вообще, я вам русским языком объяснила: пришлая она. Неизвестно откуда. Один день проработала и напортачила за десятерых.
Вся эта перепалка происходила в углу, влево от входной двери. Начальство вместе с Ипатьевной сидело как раз перед настенной географической картой, и пигалица сидела тут же, у самого дверного косяка (ее комендантша привела последней, вытурила из умывальника).
Туда по узкому проходу вдоль стены и направилась Оксана Третьяк. Подошла, скрестила руки на груди, сказала с усмешкой:
- Я у нее бригадир! С сегодняшнего дня Просекова в моей бригаде работает. Девка боевая - у меня все такие. А Дуську вы не слушайте! Ей нынче кудри помешали завить, вот она и злится.
- Но-но, не дури, Оксана! - запыхтел, закипятился прораб Брюквин. - Я самоуправства не позволю. Просекова поставлена на растворный узел, пусть там и работает. Приказ вчерашним днем отдан.
- Да не женская там работа, товарищ прораб! - со спокойной веселостью повернулась к нему бригадирша. - Там же мужику и то надорваться можно. А ей еще в семье жить, детей рожать. Ты сам-то соображаешь, куда поставил девушку?
Опять начался гвалт. Шумели в основном девчата из бригады Оксаны - подбадривали ее. На пигалицу-Дуську шикнули, и она, пользуясь общей сумятицей, шмыгнула за косяк, скрылась в умывальнике.
Заканчивая собрание, парторг Денисов сказал:
- Санитарную группу и ее председателя утверждаем. Кто - за? Единогласно, вот и хорошо. А вы, товарищ Брюквин, сделайте выводы. Бригадир Оксана говорит правильно: надо немедленно исправить ошибку. Что касается жалоб и предложений, то завтра ваши бытовые дела ставим на парткоме. Поможем, товарищи! Это я вам твердо обещаю.
Парторг подозвал к себе бригадиршу, потом поманил пальцем Фроську, Вместе с ними вышел во двор. Усмехаясь в прокуренные усы, пробурчал:
- Ну и разыграли вы, плутовки, как по нотам! Ладно, ладно, не оправдывайтесь! Я и сам вижу: не было сговору меж вами. И Просекова - молодец девка, тоже вижу. Вы вот о чем подумайте: производительность кладки бетона надо наращивать. Плохо мы пока гоним бетон, плохо! Самое наше слабое место.
- Подумаем, товарищ Денисов, - пообещала Оксана.
- Вот и хорошо. А за подругой своей приглядывай, уж больно она, красавица, гулянки ночные любит. Дело, конечно, молодое, однако надо и про отдых думать. А то какая получится работа?
Фроська стояла рядом, недоумевала: зачем понадобилось парторгу приглашать ее с собой на проводы? Разговор-то он ведет не с ней, а только с бригадиршей Оксаной.
Потом поняла: это чтобы другие видели. Ведь избрали ее председателем по чистоте, значит, в какое ни есть, а в начальство выдвинули. Вот это парторг и показывает.
13
Ежедневно на рассвете в четыре утра Шилов слушал Берлин - сводку политического обозрения. Здесь было утро, там - ушедшая полночь. Он жил вчерашним днем, однако ничуть не иронизировал по этому поводу. Он считал, что вчерашний день по-настоящему еще не наступал и не сказал своего решающего слова.
Вести из далекой Германии остро интересовали его, были житейски столь же необходимы, как бодрящий утренний кофе и первая папироса. Они давали своеобразную психологическую зарядку на целый день. Жизнь с ее ежечасными хлопотами, рабочей суетой, бесконечными людскими встречами и столкновениями, с общей азартной возбужденностью постепенно, но неуклонно раскачивала, трясла и просеивала его, выветривая многое из того, чем он держался и что определяло когда-то суть данной ему товарищами лестной характеристики "неумолимого и дерзкого". Он был влюблен в эту формулу.
Недавняя речь Гитлера об авторитарной системе нацизма, которую он прослушал, казалось, была очень далека от его эсеровско-троцкистских воззрений. Но это только на первый взгляд. Размышляя, потом Шилов понял, что принципиальные гитлеровские концепции прямо продолжают и развивают то, что давно зрело в его собственной душе, - несмелое, опасливое, припрятанное за кисейные шторы так называемых предрассудков. То был гремящий голос воли, железного действия, рассудочного веления - неодолимого, всесокрушающего, лишенного бренных лохмотьев совести, - тех самых химер, которые потащили на дно не один десяток "спасителей России", оказавшихся не вождями, а лишь заурядными людишками.
"Сила через радость" - это придумано немцами и придумано хорошо (кажется, газетой штурмовиков "Штюрмер"?). Девиз передают ежедневно в связи с подготовкой к Берлинской Всемирной олимпиаде, но относится он не только к спорту и туризму- ко всей сегодняшней Германии.
Слушая предолимпийские известия, Шилов всякий раз с замиранием сердца представлял себе круг Большой звезды в Тиргартене, откуда начинается прямая стрела улицы, ведущей к Олимпийскому стадиону… Да, Берлин стал для него родным городом, городом будущего, городом больших надежд…
Конечно, кое в чем немцы поступают опрометчиво. Вряд ли, например, надо трубить на весь мир о военизации детей, перечислять атрибуты всех этих юнгфольк, юнгмедель, гитлерюгенд, восторженно умиляться ножам и кинжалам на бедрах сопливых "солдат рейха". И уж вовсе напрасно поднимать столько шума вокруг "еврейского вопроса", особенно по поводу "еврейского вето" во всех видах спорта. Это может оттолкнуть многих сторонников Германии, многих преданных борцов.
И вовсе глупость - попытки вернуться к древнегерманской религии. Тут явный прокол по геббельсовскому ведомству: "Пора нам позаботиться, чтобы еврейский ублюдок из Дома Давида не был навязан немецкому народу в качестве бога".
Хлестко сказано, но кто же виноват, что все христианское учение заимствовано у древних иудеев и все библейские персонажи начиная с Иисуса Христа и пророков - чистокровные евреи?
Очень много шероховатостей в нацистской пропаганде. Это - если сказать мягко.
Впрочем, движение растет, а значит, совершенствуется вся его система. Ведь в свое время первое издание "Майн кампф" тоже выглядело аляповато и малограмотно: ее отстукивал на машинке Гесс под диктовку Гитлера в тюремной камере. Зато сейчас, прошедшая сотни редакторских фильтров, книга в золотом переплете стала библией германской нации.
Излишняя шумливость - стиль современной Германии, наследованный от штурмовых отрядов Рема. Но это вовсе не пустой шум, а тактика прикрытия, за которой, как не раз демонстрировали штурмовики, непременно последуют события.
Их надо скоро ждать, они придут сюда, ибо, как со всей определенностью предсказывает "Майн кампф", острие "железного действия" будет направлено на Восток.
Шилов выключил приемник, отхлебнул суррогатного кофе и энергично тряхнул головой, словно отбрасывая прочь прилипчивую скороговорку берлинского диктора. Поморщился, сказал вслух: "Их глаубе дас нихт".
Рассмеялся, поймав себя на том, что мыслит и говорит все еще по-немецки. А, собственно, чему он не поверил? Ах, да! Этой инсценировке в Лиге Наций, разыгранной представителем Данцига Грейзером. Конечно, это был просто спектакль, заранее отработанный гитлеровской дипломатией. Немцы мастаки на такие дела.
А в Европе жара… Тридцать градусов для Берлина многовато. Значит, большой расход пива, а у немцев, где пиво - там политика. Круг замыкается - все упирается в политику. Жди новостей.
Эта мысль и совсем развеселила Шилова. Подхватив полотенце, он собрался умываться на речку. Помедлив, бойко выпрыгнул в окно (чтобы не идти через двор, не дразнить сторожевого кобеля).
До речки он не дошел, пересекая дорогу, остановился: его заинтересовал конный обоз из нескольких телег, показавшихся из-за поворота. Странный какой-то обоз, необычный на вид. Лошади гладкие, гривастые, и брички с высокими бортами, каких на строительстве нет. На передней подводе большой кумачовый флаг. Может быть, очередное агитационное шествие?
Он уже стал прыгать по прибрежным камням, но тут его окликнули с дороги громко и требовательно:
- Товарищ Шилов! Шилов!
Звали именно его, как ни удивительно. Интересно зачем?
Шилов вернулся на дорогу, на ходу надевая только что снятую рубашку. Бросив на плечо полотенце, пригляделся: кричал, оказывается, не возчик с первой телеги, а председатель местного сельсовета, губастый, осанистый малый в выгоревшей красноармейской гимнастерке. (Шилов виделся с ним на парткоме, даже о чем-то беседовал незначительном.)
- Слушаю вас.
- Извините, товарищ Шилов… Тут такое дело, едем на стройку, в щебеночный карьер. Мужики из Кержацкой пади всем миром решили, стало быть, помощь оказать плотине. Красным обозом направляемся. Как положено.
- Так… - Шилов оценивающе оглядел обоз: десять бричек, очень даже неплохо. - И что же вы хотите?
- Ваше указание получить, - сказал председатель. - Чтобы, значит, у конторы не ждать, не торговаться, а сразу всем возчикам в карьер ехать. Согласно распоряжению начальника строительства. Вашему то есть.
- Да, но дело в том, что возчики нам не нужны, нам нужны только лошади.
- Как так? - насупился, помрачнел председатель.
- По штатному расписанию у нас нет вакантных должностей возчиков. Они заняты. Объясните это вашим товарищам.
Шилов чувствовал, что говорит излишне сухо, даже раздраженно, он никак не мог приглушить вспыхнувшее недовольство: приперлись чуть свет со своим обозом, умыться по-человечески не дадут… В конце концов, все это можно было решить у конторы в положенное время, даже с митинговыми речами, если уж на то пошло.
Большинство возчиков слышали разговор, возмущенно загалдели. А молодой чернобородый с передней телеги поднялся в рост, гаркнул:
- Слышь, чаво деется, братки? Им возчиков, говорит, не надо. А мы лошадей одних не дадим - замордуют их там. Значица, ежели не выходит по-нашему, мы теперя айда до дому! Повертай телеги!
- Погоди, Егорка, погоди! - Председатель дернул за рукав, осадил в бричку бойкого оратора. - Сядь и не гоношись! Сейчас разберемся.
Председатель сделал несколько шагов, и Шилов поежился в предчувствии возможной близкой ссоры: как истинный интеллигент, он не любил хамских разговоров. В качающейся, развязной походке держателя местной власти виделось нечто угрожающее. "Так подходят хулиганы где-нибудь в темном переулке", - с иронией подумал Шилов.
- Отойдем, поговорим… - буркнул председатель.
- Что?!
- Отойдем, говорю, в сторонку. - Он цепко ухватил Шилова за локоть, потянул к придорожным кустам. - Обменяемся мнениями.
Шилов вдруг вспомнил своего приятеля Эфраима Дрейцера, командира охранного эскадрона и любимца Льва Давыдовича Троцкого. Азартный спорщик и забияка, тот частенько хватал соперника за локоть: "Обменяемся мнениями!" А отведя за угол, сразу же, по-одесски, давал в морду. У этого молодчика те же ухватки, даже слова одинаковые.
- Что это значит? Куда вы меня тянете?
- Инженер! - Председатель говорил тихо, прямо-таки шипел, - Ты что такое говоришь людям?! Их советская власть в помощь тебе сагитировала, а ты чего говоришь?
- Но, но! - протестующе сказал Шилов. - Вы мне не тыкайте, товарищ! Не забывайтесь.
Однако сельсоветчик не обратил на это никакого внимания, только крепче сжал шиловский локоть, задышал в самое ухо:
- Ты соображаешь, что делаешь? Народ социализмом воспламененный, а вы загасить хотите? Знаем мы вас: спецов-интеллигентов! Знаем! Давай сейчас же приглашай народ на стройку и не выставляй меня дураком. Не то хуже тебе будет. Приглашай!
Шилов, признаться, несколько опешил, даже забеспокоился: мало ли что можно ожидать от этого увальня с бесноватым, бегающим взглядом. К тому же он то и дело недвусмысленно кладет правую руку на задний брючный карман. Черт знает, что ему еще взбредет в голову…
- Не горячись, товарищ, - примирительно усмехнулся Шилов, - Мы все болеем за общее дело. Не нужно скандалить, потому что потом будете жалеть.
- Мне плевать, что будет потом! Еще раз говорю: зови народ на стройку. Ну!
Шилов сожалеюще развел руками: пожалуйста, он вынужден отступить перед наглостью. Взобравшись на придорожный валун, начальник стройки произнес несколько вежливых, не очень бодрых фраз в том смысле, что помощь местных возчиков-кержаков весьма своевременна и будет оценена по достоинству. Он, пока говорил, все время чувствовал за спиной присутствие сельсоветчика, неприятно холодел затылком, будто стоял под револьверным дулом.
Обоз двинулся по дороге мимо Шилова, а он все стоял на камне, глотая пыль и кисло улыбаясь. Председатель сельсовета на прощание сказал ему, пряча ехидную ухмылку:
- Хорошо высказались, товарищ Шилов! Очень вы понятливый человек. Мы толково поговорили.
- Боюсь, что разговор не закончен, - нахмурился Шилов, - и его придется продолжить на заседании парткома. Или даже в райкоме партии.
- Не советую! - нахально рассмеялся председатель, и Шилов только теперь разглядел, какие у него дерзкие, зелено-желтые кошачьи глаза. - Вы ведь, как начальник, проявили здесь политическое недомыслие. Вредное недомыслие!
Сельсоветчик внушительно поднял над головой палец, показывая, до какой степени опасно это политическое недомыслие, к тому же если оно будет предъявлено и квалифицировано представителем советской власти. А в свете некоторых известных событий это может прозвучать не очень красиво, и не в пользу товарища технического специалиста.
Шилов глядел на скуластую веселую физиономию председателя и думал, что сегодняшний случай ненароком свел его с настоящим и серьезным врагом, человеком, как бы олицетворяющим собой подлинный образ супостата, стоящего по другую сторону жизненной баррикады. Он современен, молод, обаятелен, полон сил, напорист и дерзок. Он многого лишен, у него нет должной гибкости и проницательности, зато он обладает железной хваткой. О его фанатизм будут безнадежно разбиваться утлые челны самых замысловатых и хитромудрых теорий. Сколько их, таких, и что они могут? Вот вопрос…
Почему-то вспомнились недавние выкрики берлинского диктора, модерновый девиз: "Сила через радость". А ведь этот черемшанский молодец тоже исповедует приоритет силы, только порождается она совсем иной идейной закваской. Там и там - сила. А вот кто, в конце концов, испытает радость? Наверное, тот, кто умеет ждать. Кто окажется терпеливее.
Наблюдая за тем, как председатель сельсовета бегом догнал обоз, как ловко, с ходу вскочил в последнюю бричку, Шилов досадливо поморщился. Каким же глупым и жалким выглядел он сам только что на этом дурацком камне: заспанный писклявый пижон в незаправленной в штаны рубахе…
Умываться на речку он так и не пошел.
14
Как раз напротив окон стройуправления, справа от карьера, в каменной россыпи, жила лиса. Приютилась она там давно - наверное, еще задолго до начала стройки, жила себе, припеваючи, шныряла между камнями на глазах у сотен людей и начхать хотела на дробот перфораторов, машинный скрежет, на всю эту рабочую колготню. Даже динамитные взрывы ее не пугали, во время отпалки она пряталась поглубже в нору - только и всего.
Она как-то украшала пейзаж: серые унылые скалы и средь этого однообразия, на тебе - ярко-оранжевое пятно. Причем движущееся, живое.
По утрам лиса лежала на камне, валялась на боку, грелась на солнышке. Но только до начала работы - с первым гудком мотовоза вскакивала, энергично, по-собачьи потягивалась и, вильнув хвостом, исчезала в расселине. Надо полагать, у нее тоже начинался трудовой день.
А может, это был лис, потому что лисят никогда не видели у норы.
Парторг Денисов сидел у окна, как обычно окутанный клубами табачного дыма, кивнул вошедшему Вахромееву, поманил его пальцем.
- Иди полюбуйся. Видишь, вон лиса? Да на скале, правее бери. Видишь? Трется об кусты, шубу свою расчесывает - облепиха-то с колючками. Как гребень получается. Ну и смышленая, шалава!
- Линяет, - сказал Вахромеев. - Стрелять ее сейчас нельзя.
- Вахлак! - нахмурился Денисов. - Ну и живодеры вы все, таежники! Только спробуй стрельни эту лису, тебя рабочие живо в отвал сбросят и не поглядят, что ты местная власть. Эта лиса общественная, собственность коллектива, понял?
- Блажите, гегемоны, - ухмыльнулся Вахромеев, - А я удивляюсь, чего, думаю, народ ваш у конторы на скалы пялится: уж не медведя ли узрели? А оно - лиса. Ну-ну. Между прочим, ты не на лису дивуйся, а погляди вот туда, на дорогу. Видишь подводы?
- Вижу… - прищурился парторг. - Кто эти бородачи? Откуда?
- А все оттуда: из Кержацкой пади. Вот тебе пополнение рабочей силы, здоровое и крепкое. Так что задание парткома выполнил, о чем и докладываю.
- Не шутишь, Фомич?
- Какие шутки! Вон в полном естестве - десять кержаков возчиков да десять справных лошадок. Так что зачисляй в личный состав и определяй им производственное задание. "Добро" начальника на этот счет имеется. Устное - мы с ним только что на дороге встретились. Потолковали, знамо дело, по душам.
- И это уже успел?
- Стараемся, Михайла Иванович… - Вахромеев положил на подоконник аккуратную ведомость: фамилия, имя-отчество, кличка лошади и все такое прочее. Вот, мол, и документ официальный готов.
Парторг поднялся, обрадованно потискал Вахромеева, похлопал по плечу, нахваливая. Дескать, орел черемшанский, самородок таежный, деятель неутомимый. И еще - оратор пламенный, настоящий глашатай революционных идей.
- Слетко сказал, что ли?
- Он. Информировал меня о кержацком собрании в радужных красках. Говорит, гремел ты и грохотал, как Марат.
- Да ничего такого не было! - отмахнулся Вахромеев. - Просто кержаки ожидали митинговые речи, чтобы, дескать, с лозунгом: "Вперед, товарищи, за мной!" А я с ними по-другому - вот и весь секрет. Иной раз другое требуется: думу вескую заложить людям в души, пускай пораскинут умом, а уж потом - решают. Верно говорю?
- Верно, Фомич. Большевистское слово должно быть не только пламенным, а и сердечным. Человеческим должно быть.
Насчет "веской думы" Вахромеев сообразил только сейчас, если уж признаться честно. Но ведь в действительности так оно и было! Не зря же мужики потом судачили весь вечер, до темноты сидели на бревнах (тот же Егорка Савушкин рассказывал).