Уже к. вечеру вся Черемша знала о скандальном происшествии, и все понимали, что на этот раз над беспризорным непутевым козлом нависла реальная опасность: начальник Шилов мог запросто отправить Ромку в котел орсовской столовой (уже не говоря о том, что Ромка, если разобраться, принадлежал ему лично как собственность бывшего начальника стройки).
Прибывшие с обозом возчики, жалеючи, напоили Ромку до беспамятства, до положения "рога в землю", а потом возбужденной гурьбой отправились к завкону Корытину: "Ни в коем разе не дадим в обиду любимого общественного козла!"
Пришлось Корытину покупать в буфете бутылку дорогого коньяку и идти вечером на мировую к начальнику строительства.
Городок ИТР располагался в километре от Черемши, вверх по Шульбе, в живописном логу, поросшем старым пихтачом. Дом. Шилова - один из восьми коттеджей, стоял у самого въезда в городок, слева под скалой, и от других отличался двухэтажным своим видом, да еще, пожалуй, крышей - она была застлана не шифером, а листвяжной щепой, сохранившей янтарную древесную свежесть.
За штакетником бесновался здоровенный кобель - помесь немецкой овчарки с местной лайкой, - сочетавший в себе все истинно собачьи лютости. Кобель метался по проволоке, привязанной вдоль забора, проволока визжала, вжикала, будто там, за кустами раскидистой рябины, точили на ремне огромную бритву. "Не то что мой Брелок, - с уважением подумал Корытин. - Ластится к каждому кержаку, облизывает бутыла - деготь, дурак, любит. Ну так мой зато первостатейный охотник".
Когда наконец кобеля уняли (дородная экономка пинками загнала его в собачью будку), Корытин толкнул калитку и увидел на крыльце хозяина: скрестив на груди руки, Шилов с вежливым интересом наблюдал за неожиданным гостем. В углу рта попыхивала дорогая папироса, таинственно блестели в сумерках золотые запонки на манжетах. С крыльца он не спустился, молча смотрел, пока Корытин шел по дорожке, усыпанной речной галькой, - только перебросил во рту папиросу. На приветствие не ответил, а сказал с некоторой странной многозначительностью:
- Стало быть, сам пришел. Это даже лучше…
"Видать, здорово обиделся за этого треклятого козла, - смекнул Корытин. - Никакая она ему не экономка, а, скорее всего, сожительница: стал бы он за простую домработницу обострять отношения. Как же…"
Уже в просторной прихожей Корытин с волнением ощутил запах достатка и изощренного уюта - аромат добропорядочной, обеспеченной квартиры, жадно потянул носом, зажмурился, на мгновение вспомнив былое: когда-то и его по вечерам встречал такой же устойчивый запах крепкого семейного очага. Запах надушенных меховых воротников, добротной кожи и сладковатый угар изысканной кухни…
Экономка без лишних слов, сопя бросила ему домашние суконные тапочки, а Шилов молча повел по коридору. Миновали одну дверь, вторую, прошли через обширную гостиную ("Эка они тут устроились! Прямо хоромы. На двоих-то!") и оттуда вошли в квадратный кабинет.
- Ну что ж, располагайтесь, - сказал Шилов, усаживаясь на диван. - Гостем будете, Елисей Исаевич.
Корытин неожиданно вздрогнул от этих слов, приподнялся, потом снова сел на диван. Натуженно прокашлялся, поправил:
- Евсей Исаевич…
- Разве? - Шилов усмехнулся, протянул руку, включил настенное бра. - Ну как вам будет угодно.
Минуту длилось молчание. Корытин чувствовал, как пристально и с непонятной ухмылкой начальник строительства разглядывает его - острым, цепким, режущим взглядом, словно раздевает до наготы, обшелушивает, как спелую луковицу. Он переживал явное смятение, внутреннюю растерянность под этим взглядом - такое с ним давненько не случалось…
- Я, стало быть, с мировой, Викентий Федорович… - Корытин выставил на стол нагретую в кармане бутылку. - Вот с коньячком прибыл. По поводу разбойного поведения нашего козла. Предлагаю выпить и забыть с миром.
- Какого еще козла? Что вы несете? - раздраженно спросил Шилов.
- Ну нашего, с конного двора. Он сегодня поутру сбил с ног уважаемую Леокардию Леопольдовну. Вы разве не знаете?
- Первый раз слышу.
- Ну как же! Это целое происшествие.
Подробно и с возможным юмором Корытин стал пересказывать уличный инцидент. Шилов слушал рассеянно, поочередно оттягивая пальцами красные подтяжки, щелкая ими по животу, а к концу рассказа все-таки расхохотался. Переспросил:
- Прямо под зад? Хотел бы я это видеть! Толстая, жадная дура. Вечно с ней происходят неприятности… Так вы, значит, за этим и пришли?
- А как же, Викентий Федорович! С извинениями.
Шилов расхохотался еще громче. Поиграл-пострелял подтяжками.
- Вот теперь я узнаю вас, Елисей Исаевич. Именно таким мне вас и рекомендовали.
Корытин обеспокоенно вскочил, оглядываясь, поерошил бороду. Лицо его выражало крайнюю нерешительность: он не знал - возмущаться ему или остерегаться? Он боялся этого человека с пристально-стеклянным взглядом, с его дурацкими щелкающими подтяжками. Кто он и на что намекает?
- Повторяю еще раз - Евсей Исаевич. Вы меня путаете с кем-то. И вообще, кто это и каким именно образом мог меня рекомендовать?
- Рекомендовали трусливым. Ваши друзья, - спокойно сказал Шилов.
Завкон насупился, в раздумье пожевал губами, потом взял со стола бутылку и направился к двери.
- В таком случае я ухожу. Ваши намеки не имеют ко мне никакого отношения. До свидания!
Быстрым прыжком Шилов перехватил его у порога, сказал тихим голосом:
- Вернитесь на место, Коровин! Да, да, Елисей Коровин, а не Евсей Корытин! Не делайте глупый вид и обойдемся без истерик. Я вам друг и знаю о вас все. Садитесь и давайте сюда коньяк. Будем пить и будем беседовать по душам. Прошу!
Они вернулись на диван, сели рядом, как сидели раньше, и долго молчали, тяжело и трудно дыша, словно после долгого бега. Затем завкон осмысленным взглядом оглядел гладкоструганые бревенчатые стены, плотно занавешенное окно, письменный стол, на котором не было ничего лишнего: оглядел оценивающе, не спеша, как человек, попавший в западню и убеждающийся в ее прочности. Погладил стоящую рядом у стены громоздкую полированную радиолу, на стеклянной панели которой были четко выписаны рабочие, волны европейских столиц.
- Намучились с ней мои возчики, - вздохнул Корытин. - Везли с максимальной осторожностью. Я лично контролировал. Ну как она, работает? Все оказалось в исправности?
- Кое-что перетрясли, - пожал плечами инженер, достал из коробки новую папиросу, закурил. - Я сам подремонтировал.
Завкон поморщился, отгоняя от лица назойливый табачный дым.
- Вы бы хоть курили поменьше, Викентий Федорович! Ей-богу, терпеть не могу табачище. Прямо с души воротит!
- Уважая, уважить не могу, как говорил один мой приятель, - сухо усмехнулся Шилов, опять стеклянно блеснув глазами. - К сожалению, вам придется терпеть. Тем более что хозяин здесь я.
- Хозяин положения? - прищурился Корытин.
- Если хотите, и так. - Шилов прошел к столу, достал из тумбы хрустальные рюмки, налил коньяку. - Ну что ж, давайте выпьем наконец. За ваш визит и за ваше извинение, которое я охотно принимаю. А также за нашего дерзкого козла, за его здоровье.
Выпили по-разному: Шилов по-русски, единым залпом, опрокинул коньяк в рот. Корытин смаковал половинки, облизывая губы и пришептывая от удовольствия. В глазах у него появился обычный упрямый блеск, эдакий настырный цыганский чертенок.
- Вы напрасно изволите торжествовать, Викентий Федорович. - Корытин двумя руками, по-кержацки, степенно оправил пышную бороду. - То, что вы знаете истинную мою фамилию, ровно ничего не значит. Я не так прост, как вам кажется. Меня за хвост не ухватишь, а тем более не прижмешь. Я воробей стреляный.
- Да уж куда нам! - хохотнул Шилов, разрезая на дольки старый сморщенный лимон. - Состязаться с бывшим военным следователем не могу - это бесперспективно. Вы ведь были следователем при Особом отделе симбирского Временного правительства в Омске и имели звание ротмистра? Не так ли?
- Допустим. - Корытин судорожно глотнул. - Что же дальше?
- А дальше служба в полку "черных гусар" у атамана Анненкова. Там вас именовали "брат есаул", как командира карательной сотни. Надеюсь, вы помните деревню Верниберезовку, которая была сожжена дотла, а жители расстреляны вплоть до грудного ребенка?
Корытин взял бутылку, разлил по полной и, не чокаясь, выпил свою рюмку одним глотком, как это сделал недавно Шилов. Долго сосал лимон, морщился.
- Дела давно минувших дней… К чему вы это?
- А к тому, что с этого дня вы пристегнуты ко мне, прочным ремешком к моей правой руке. Точнее сказать, пристегнуты стальным наручником. Помните, были в жандармерии такие двойные наручники, для двух человек, чтобы рука к руке? Как следователь, вы имели их в обиходе.
- Провокация? - Корытин вскочил с дивана, пошагал по комнате, приоткрыл-проверил дверь. - Как вас понимать, товарищ начальник строительства?
- Так и понимать - в прямом смысле. Садитесь и слушайте. Запомните несколько неуклонных заповедей. Первое - ни одного шага без моего ведома, без моего приказа. Второе - полная лояльность к властям, что, впрочем, вы и делаете. И третье - прекратить дурацкую самодеятельность, эти блошиные укусы, которые только возбуждают подозрительность и не дают ощутимых результатов.
- Что вы имеете в виду?
- Ну хотя бы эту историю с сапными лошадьми. Ведь это ваша работа?
- Не понимаю вас, Викентий Федорович…
- Бросьте придуриваться, Корытин! Я уверен: сап организовали вы. И я вас предупреждаю в ваших же интересах.
- Если уж говорить честно - не было там никакого сапа. Просто обыкновенный мор, ну иногда стекло толченое подсыпали в кормушки.
- Подсыпали? Значит, кто-то участвовал еще?
- Да, кажется, конюх Савоськин, из бывших кулаков…
- Юлите? Ну черт с вами. Но имейте в виду, вы можете погореть из-за этого вашего Савоськина. Кстати, а что произошло с экскаватором, вы не в курсе этой истории?
- Помилуйте, Викентий Федорович! За кого вы меня принимаете?
Завкон потянулся было к бутылке, чтобы еще раз наполнить рюмки, однако Шилов бесцеремонно отодвинул коньяк на край стола, к окну, потом передумал и вовсе убрал в тумбу, которую закрыл на ключ.
- Излишнее спиртное мешает деловому разговору, - сказал Шилов, посмеиваясь холодно-синеватыми щелочками глаз. Он опять поиграл на помочах никелированными пряжками, походил по комнате энергичным пружинистым шагом и щелкнул переключателем радиолы. Приемник зашуршал, легко потрещал, вспыхнул зеленоглазой панелью: полилась тихая, баюкающая и печальная музыка, наполняя комнату осязаемой торжественной грустью.
- Берлин… - вздохнул Шилов. - Великий Вагнер - чародей вечной гармонии… Вы любите музыку, Корытин?
- Лишен, начисто лишен сего удовольствия. - Корытина забавлял и немножко злил нарочито начальственный тон инженера. Вон гляди-ка, даже обращается сугубо по фамилии, хотя отлично знает имя-отчество. Придется подыгрывать, очевидно, на равной ноге дело не пойдет. - Музыка понятна натурам глубоким, эмоциональным. Мы же грубы; нам, грешным, не дано. Вроде древнеегипетского языка.
- Не прибедняйтесь, не ерничайте, Корытин. - Шилов усмехнулся криво, пренебрежительно. - Вы когда-то посещали музыкальные классы, учились играть на флейте - я хорошо знаю вашу биографию. Я также знаю, что вы всегда грешили опрометчивостью, неумением предвидеть. И потому кое-что делали наобум, глупо, по-дурацки. За что после расплачивались. Этот ваш недостаток проявился и здесь, в Черемше. Надо признать, что вы действовали как мелкотравчатый уголовник, перли напролом, не думая о последствиях. Вы поставили себя в пиковое положение, выставив ослиные уши, за которые может ухватиться первый же чекист.
- Вы так думаете? - Корытин поерзал, нервно пощипал бороду.
- Уверен. Нам с вами придется немало потрудиться, чтобы замести ваши грязные следы. Ваши следы, понимаете?
- Понимаю…
- А начинать надо с этого… как его? Севастьянова.
- Савоськина.
- Вот именно. С него. Савоськина следует немедленно убрать, имея в виду скорый приезд следственной комиссии из города. Они сразу же потянут за эту ниточку.
- Убрать? - искренне удивился Корытин. - Каким образом?
- Ай-ай-ай! - рассмеялся инженер, сел рядом на диван и хлопнул Корытина по плечу. - Какая наивность! И такие вопросы задает бывший командир карательной сотни. Уму непостижимо!
Да, вопрос был действительно наивным - Корытин это тоже понимал. Но он задал его машинально, не думая, потому что мысли были заняты совсем другим. Он размышлял весь этот сумасшедший, сногсшибательный вечер, раздумывал о странном человеке, каким вдруг оказался начальник строительства, о его всевидении и всезнании, о возможных истоках его подозрительной информированности, наконец, о том, можно ли верить услышанному и полагаться на слова - убийственно-убедительные, пугающе-откровенные, но все-таки слова, пустые и нематериальные? А есть ли хоть какая-нибудь реальная гарантия того, что он, бывший кадровый офицер, ревнитель монархии, снова встает на истинно верный, надежный и честный путь борьбы за великие неутраченные идеалы белой России, или это опять зыбкие качели политического авантюризма, неопределенного цвета и не весьма приличного запаха?
- Вы что, совсем обалдели? - раздраженно ответил Шилов, когда услыхал этот вопрос. - Какие, к дьяволу, еще нужны вам гарантии, когда я и те кто стоят за мной держим вас, отпетого белогвардейца, за горло? У нас с вами общие цели, значит, бороться надо вместе.
- За что?
- Не за что, а против кого! Враг у нас один - стало быть, все правильно. А будущее само по себе распределит наши роли. Загадывать не надо - это плохая примета.
Евсей Корытин ежился, сопел от ярости, мял в кулаке бороду - давно он, сам привыкший хамить и грубиянить, не слыхивал в свой адрес столь обидных унизительных слов. И вместе со злостью - он явно ощущал это, закипала, жаркими толчками в крови всплескивалась, нарастала радость: наконец-то после стольких лет позорного прозябания, непристойного и унизительного притворства, он, офицер, ценивший и любивший повиновение, услыхал жесткий, полный звенящей воли и решительности, истинно командирский голос. Слава те господи.
- А какова наша цель, Викентий Федорович? Ближайшая задача наших действий здесь?
- А вот этого я вам не скажу, Корытин. - Шилов вышел на середину комнаты, вздернул подбородок, неистово чадил папиросой, перебрасывая ее, из одного угла рта в другой. - Вам сие не положено знать. Но могу заверить, что это будет не игрушечная акция с несчастными забитыми лошадьми. Это будет стоящее дело с размахом и эффектом. А пока ждите и не рыпайтесь. Поняли меня?
- Да уж как не понять! - Корытин в возбуждении развел свои мускулистые руки-клешни. - Снова вспомню боевой девиз братьев-анненковцев: "С богом - вперед!" Сейчас самый раз и выпить бы за него.
- За анненковский девиз пить не буду, - резко сказал Шилов, - а вот за наше с вами начало следует, пожалуй, выпить. Так оно полагается: "за успех предприятия".
Он достал недопитую бутылку, налил себе рюмку, а остальное - в граненый стакан, который взял с окна и подставил Корытину. Крякнули, переглянулись и подумали о будущем: оно теперь у них было одно, общее. Впрочем, общее ли…
Когда Корытин переобувался в прихожей, натягивал яловые охотничьи сапоги, за стенкой слышался могучий утробный храп - экономна досматривала первый сон. Он вспомнил шалопутного Ромку, удивленно покачал головой: надо же, такой невзрачный шельмец сковырнул здоровенную тетку под хорошенький полновесный центнер!
Прощаясь, про себя пожалел инженера Шилова, посочувствовал: экая оказия спать с бабой-паровозом!
8
Звонарица Агашка, помнится, бывало, поучала Фроську: "Ты в мир не ходи - в миру правды нет. А коли пойдешь, рот не разевай: каждый тебя облапошить горазд. Никому не верь, токмо на себя надейся, на бога уповай".
Ну, это Фроська и без нее знала. И еще знала главное: нельзя раскрывать душу перед чужими людьми, нельзя изливать сокровенное, как иные глупые болтливые бабы. Оно все равно что дверь в избу перед жуликами распахнуть - уволокут добро. Болтливых жалеют, но никогда не уважают.
Комендантша рабочего общежития завела Фроську в свою каморку, поила чаем, выспрашивала: кто такая, откуда появилась, куда устроилась? Фроська прихлебывала чай, дула на блюдце, помалкивала, только и сказала что имя да фамилию. Комендантша, однако, не обиделась, жалеючи промолвила: "Сколько нынче вас из тайги-то повылазило - убогих да недоделанных!" - и стала выдавать постельные принадлежности.
Место для Фроськи она определила в самом дальнем углу, у фанерной перегородки, за которой, пояснила комендантша, располагается семейная половина барака: они там живут попарно в клетушках - семиметровках. "Конечно, ночами-то слышно бывает, - сказала комендантша. - Только нашим девкам некогда прислушиваться: наработаются за день на стройке, потом еще до полночи на гулянке прошлындают. Придут, брякнутся в постель и до утра".
- Грязно тут у вас, - сказала Фроська, садясь на отведенный ей скрипучий топчан. - И клопы, поди, есть?
- Есть, а как же. Клопы, они завсегда при дереве живут. А что грязно, так сами виноваты. Неряхи девки, упаси господь. Разве ж одна уборщица намоется на всех?
"У самой-то в кладовке что в коровнике, - подумала Фроська, вспомнив недавнее чаепитие. На полу грязь наросла коростой, посуда замызганная. И кошатиной разит, как в норе какой-нибудь: трех котов держит, старая перечница. Нашто они ей?"
Фроська нашла в бытовке ведро, тряпку, промыла и насухо протерла топчан, потом подумала, разулась и принялась мыть пол на всем проходе барака, скоблила и терла веником-голиком до самого вечера. Для просушки распахнула двери: в лучах закатного солнца мытые листвяжные плахи курились парком, пахли чистотой, блестели, как навощенные. На крыльцо и в сенцы Фроська наломала охапку пихтового лапника, а себе под матрац положила полынь-травы - для сонного духа, да и чтобы клопов, блох отгонять тоже.
Комендантша "маялась поясницей", а на самом деле полдня, запершись, проспала в своей каморке - Фроська слышала, как она похрапывала, простуженно сипела носом. Когда явились с работы девки, Фроська, заголив подол, домывала нижнюю последнюю ступеньку крыльца.
Размахивая веником, никого не пускала в барак, требуя снять грязную рабочую обувь. Девки напирали, горланили, ругались: многие торопились переодеться да поспеть в клуб, там сегодня крутили новое кино "Ущелье аламасов".
- Скидывай обувку! - кричала Фроська. - Вы, паразитки, небось в свою-то избу не потащите грязь. А сюда можно?
- Кто приказал? - шумели девки.
- Комендантша, - соврала Фроська.
Принялись барабанить в окно комендантши. Та проснулась, испуганно выскочила в коридор, увидала выскобленные полы, пихтовый лапник, мигом сообразила и стала собирать у топчанов и выбрасывать в окна домашние тапочки. У кого тапочек не оказалось, тех Фроська пропускала только босиком: ничего, теперь лето - простуда не схватит.
Уже когда в барак прошли все девки, на крыльце возле Фроськи задержалась последняя - рослая, ладно и крепко сбитая, в полинялой майке-футболке, под которой рельефно угадывался тугой лифчик. Виделось в ней нечто размашистое, мужичье, да и стрижена вроде бы под парня - на затылке рыжеватые волосы срезаны аккуратным уступом. Она рассматривала Фроську пристально, чуть насмешливо, поставив на ступеньку ногу в закатанной штанине.
- Новенькая?