Говорили тихо, почти шепотом. Вспоминали довоенную жизнь. Строго посматривали в сторону Нефедьева. Деревня лежала с наветренной стороны, и оттуда доносились отрывистые, невнятные голоса, переборы аккордеона.
Для фашистов эта небольшая, зажатая ельником подмосковная деревня была уже их тылом, и они отдыхали в жарко натопленных избах, веселились, объедались. Слабый ветер доносил запахи паленых перьев. Далеко за полночь голоса стихли. Фашистов одолел сон.
- Сейчас бы ударить!.. - рассуждали танкисты.
Речь пошла о немцах, о тех самых, которые были за рекой. Павел вспомнил, что на эту тему он уже беседовал с Хориным. И тот, как сейчас Саблин, охотно и, наверное, правильно отвечал на вопросы товарищей. Саблин, как и Хорин, видал трагедию Германии в страхе немецкого обывателя: чтоб сберечь свою шкуру, обыватель готов уничтожить каждого, лишь бы ему выжить. Саблин верил, что далеко не все немцы - фашисты.
Но раз немцы пришли убивать нас и грабить, неважно, члены они нацистской партии или беспартийные - все они захватчики, смертельные враги, им не может быть пощады.
Слушая товарища, Павел невольно думал: "Если мы их завтра не остановим, они ворвутся в Москву. Тогда нас проклянут и современники и потомки…"
Один - больше восемнадцати
Наконец-то забрезжил рассвет. Возникли смутные очертания деревьев. Крыши. Заборы. И вот они, чужие, ненавистные стальные коробки с короткими, как обрубленными, стволами, угловатыми крыльями, узкими заиндевевшими гусеницами. У каждого танка слева на борту - фара. Старые знакомцы - Т-III!
Про себя Павел повторяет заученную еще в училище техническую характеристику: "Вес - 23 тонны, скорость по шоссе - 40 километров в час, броня лобовая - 50 миллиметров, бортовая - 20. Экипаж - 5 человек. Проходимость по бездорожью недостаточная…"
Серыми избами Нефедьево растянулось вдоль шоссе. На спуске дорога запружена техникой. В стороне, в снежной дымке, еще группа танков - будто каменные глыбы, принесенные ледником в доисторическую эпоху. Павел успел сосчитать: вблизи - одиннадцать, в отдалении - семь, итого - восемнадцать. Разведка не ошиблась.
"Сколько есть - все будут наши", - сказал себе Павел и привычно со звоном захлопнул люк. В танке стало темно, лишь крохотная лампочка тлела угольком над шкалой прицела: при таком скудном освещении глаза лучше видели местность.
- Заряжай!
Мягко щелкнул затвор полуавтомата пушки. И снова - напряженное ожидание. Время будто остановилось. Слышалось только биение собственного сердца.
За секунду после того, как щелкнул затвор, Павел успел подумать, что мгновение перед боем - как вечность, успеваешь что-то вспомнить и даже что-то загадать. А что загадывают - известно: выйти победителем.
Слышно, как стучит сердце… Пока немцы не заводят машины, можно повременить: рассвет все-таки запаздывает.
Мир, как стальная пружина, сжимается до размеров поля боя. И тут помни главное: во всем опережай противника. В смертельном поединке своя тактика: свой расчет, свой стремительный маневр. "Тактика - наука о том, как выиграть бой" - пришли на память слова капитана Башилова.
- По головному!..
Он стоял на выходе, загораживая улицу.
- Огонь!
Вспышка выхватила из полумрака заснеженный косогор, оголенные осины, крайнюю к речке избу. Бронебойный снаряд сверкнул над землей, как молния. Из-под гусеницы веером брызнули комья мерзлой глины.
- Левее…
Еле заметное движение маховиком - и треугольник прицела снова на середине контура цели. От второго снаряда танк вспыхнул, красное жаркое пламя осветило улицу.
- По замыкающему!
Башня кинула ствол вправо…
После шестого выстрела в люк застучали. Павел выглянул наружу. Близко перед собой увидел веселое конопатое лицо знакомого пехотинца.
- Эй, танкисты! Там, за оврагом! Глядите!..
И верно, те, издали похожие на валуны танки, уже разворачивались на окраине деревни, спешили прикрыть застигнутых врасплох.
Пехотинец хотел еще что-то сообщить, но в это мгновение из-за овина вырвался конус желто-багрового пламени. Лейтенант Гудзь резко захлопнул люк, и тут же словно раскололось небо - снаряд врезался в броню. Заряжающий отлетел от пушки.
- Саблин! Саблин!! - кричал наводчик. Он нажал педаль спуска - выстрела не последовало. - Саблин!!
Павел занял место заряжающего. Под ногами дышали жаром стреляные гильзы, катались, скользили, мешали найти точку опоры.
Выстрел… Еще… Еще… Надо же наблюдать за полем боя, давать целеуказание. Надо командовать! Счастье, что экипаж слажен. В азарте лейтенант Старых рвал голосовые связки:
- Саблин!.. Заряжай!..
Ах, как здорово, что у прицела такой наводчик!
От сгоревшего пороха не продохнуть. Тотарчук приподнимает люк, в танк врывается легкий морозец, целуя губы. Свежий воздух быстро находит легкие. Но тут новый удар сотрясает машину.
- Будем живы - не помрем! - после каждого выстрела выкрикивал наводчик.
Первым почувствовал командир, что ответный огонь слабеет. Воспользовавшись паузой, дал заряжающему глотнуть из фляги, и по тому, как тот схватил зубами горлышко, определил: ничего страшного - контузия. Саблин пришел в себя, снова встал у пушки.
Павел взглянул в перископ. На улице красовались пять подбитых танков. Остальные искали укрытие за сараями, избами, даже за крохотными баньками. А к лесу, сигая через жерди крепкой изгороди, толпой катились серые фигурки. Закрадывалось сомнение: откуда у них столько танкистов?
Пока КВ стоял в засаде, в деревню под прикрытием снегопада стягивалась вражеская пехота. Огнем из пулемета ее косил Тотарчук, доказывая свою правоту, что все эти немцы - захватчики и наши смертельные враги.
Музыка боя
А гитлеровцы - вот они, за речкой, уже оправились и теперь бьют остервенело, снаряды ложатся кучно, многие прицельно. Броня не гудит, а стонет. Каждое попадание в танк отзывается жестокой болью - будто тебе гвоздем прокалывают барабанные перепонки.
И в этом, как и в других боях, Павел думал о главном: побольше выбить у них танков. Он пристально следил за машинами, которые отползали к лесу - сейчас они представляли наибольшую опасность: от их снарядов нельзя было увернуться.
А в деревне пламя горящих машин обнимало избы, и не столько дым, сколько испарения заволакивали улицу…
Из леса фашисты ударили залпом, ударили в полной уверенности, что ответа не последует. Для КВ, глядя на бой со стороны, целей хватало поблизости.
- Опушка. Отдельная береза…
Башня метнулась влево.
- Огонь!
Танк вздрогнул. И тут Павел сделал для себя открытие: он не слышит своего выстрела! Зато видит, как наша пехота поднимается над сугробами и по уцелевшему мостику течет в деревню.
- Кирин, заводи!
Танк дернулся, пошел. В машине жарко, то ли от ударов по броне, то ли от учащенного дыхания.
На запад, теперь уже обратно к Волоколамску, вслед за уцелевшими танками уходит немецкая пехота. На дороге рвутся снаряды. Павел догадывается, это бьет батарея, которая ночью помогала выдвинуться к речке.
- Попить бы, - мечтательно попросил Саблин.
Павел вспомнил, что какую-то воду он лил на заряжающего, приводя его в чувство. Фляга была под ногами, но воды в ней не оказалось. Пить вдруг захотелось всем. А бой, судя по разрывам, перемещался на отдаленную окраину деревни.
- Командир, командуй, - напомнил лейтенант Старых.
- Убрать гильзы!
Разом открыли все три люка. Черными от копоти руками танкисты брали снег, давясь, заглатывали. Снег был - словно обезвоженный и почему-то легкий и мягкий, как вата.
Тут же принялись выбрасывать гильзы - горячие, будто из раскаленной печки. Не чувствуя ожогов, хватали их, кидали на вспаханный снарядами берег.
Потом загрузили боеприпасы, предусмотрительно спрятанные в ровике. По счастливой случайности все они уцелели, хотя рядом, слева и справа, зияли дымящиеся воронки.
Бой откатился, но не утих. Над нашей пехотой оранжевыми шмелями летели трассирующие пули.
- По местам!
- А бочки, командир?
- Некогда!
Солярка могла подождать. Благо баки были полные. Только б не забыть, где эти бочки оставлены, чтобы сюда вернуться и дозаправиться.
Нефедьево пылало. По-весеннему таял снег. Бежали пехотинцы, кричали простуженными глотками привычное "ура!". И голоса сливались в протяжное пение. А пушки все били и били. И оттого, что мы наступали, бой казался прекрасной и торжественной музыкой.
- Вперед!
Танк, словно стараясь согреться, быстро набирал скорость. Вот и деревня. Улица. Кирин вел машину, как на танкодроме - через сплошные препятствия. Танк выскочил на западную окраину, и тут по нему, как по мишени, ударили пушки.
От прямого попадания КВ споткнулся, но продолжал катиться. Обычно в таких случаях двигатель глохнет. Но сейчас машина вела себя, как живое существо, и каждый член экипажа называл ее самыми нежными именами.
Машина тоже понимает ласку. Никогда Павел не слышал от танкиста бранного слова, обращенного к танку.
- Торопись, милая! - просил механик-водитель Кирин, и машина брала подъем, который не взять ни на каком танкодроме.
- Наш КВ не оплошает, - заверял стрелок-радист и повторял: - Не оплошает.
- Не наш КВ, а наша Красавица Вера, - поправлял его заряжающий Саблин.
Танкисты любят свою машину всегда, но особенно в бою…
Преодолев препятствия, подъехали к деревянному строению. Это был овин. Отсюда, сквозь оранжевое пламя, хорошо просматривались вражеские танки. По ним лейтенант Старых выпустил один за другим четыре бронебойных снаряда.
- Кирин!
Косогор крутой - не разгонишься, и КВ на малом ходу пополз вверх на гребень заснеженной пашни.
- Полный вперед!
С гребня командир увидел, как фашисты уводили в лощину свои уцелевшие машины: там угрюмо темнел густой осинник.
Заряжающий предупредил:
- Последний!
- Понял, - ответил ему наводчик и тут же попросил: - Кирин, короткая.
Механик-водитель остановил машину. На этот раз лейтенант Старых целился дольше обычного. Снаряд последний, 125-й. От выстрела машина вздрогнула. До рези в глазах Павел смотрел в осинник. Не сдержал радости:
- Есть попадание!
Догонять удирающих не было смысла, в танке - ни снарядов, ни патронов. Последний выстрел из пушки стал финалом боя.
Кирин развернул машину и подвел ее к пылающему танку. На снегу, словно обрубленные коряги, лежали трупы…
Кирин заглушил двигатель. Вслед за командиром танкисты спрыгнули на снег, стали невольно рассматривать убитых. Гитлеровцы были в черных брезентовых тужурках и, что удивительно, в парадной форме.
Обращая внимание на парадные мундиры, заправленные под комбинезоны, танкисты недоумевали: к чему весь этот маскарад? Оказывается, в связи с холодами генерал Гудериан разрешил своим солдатам надеть обмундирование, которое они везли с собой для парада в Москве.
Трупов оказалось много. Час назад это были наглые, сильные завоеватели.
- И у каждого где-то есть мать, - вдруг скорбно произнес лейтенант Старых, а каждый подумал: "Звери - не звери, но и людьми не назовешь…"
К танку по вспаханному снегу, подобрав полы шинелей, бежали пехотинцы. Среди них танкисты узнали высокого и плечистого командира стрелковой роты.
- Тотарчук, передай в штаб: приказ выполнен.
От усталости подкашивались ноги, и Павел, не в силах стоять, прислонился к броне. Здесь его и нашел капитан Хорин.
- Спасибо, Паша, - обнял он лейтенанта.
Подоспела полевая кухня. Вместе ели танкисты и пехотинцы. По-домашнему дружно стучали ложки. Каша была сытная, вкусная и почему-то пахла окалиной…
Вовремя подоспел корреспондент фронтовой газеты. Он привез долгожданное известие: Западный фронт перешел в наступление.
Капитан Хорин, счастливый, что подчиненные у него - герои, повел корреспондента взглянуть на машину. На ней оказалось 29 вмятин от прямых попаданий снарядов, но ни крыльев, ни зипов, ни запасных траков, как будто машина прошла через огненный смерч.
ПРИКАЗ ВОЙСКАМ ЗАПАДНОГО ФРОНТА
О НАГРАЖДЕНИИ ЛИЧНОГО СОСТАВА
17 января 1942 года № 44 Действующая Армия
От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество
Награждаю:
Орденом Ленина
лейтенанта Гудзя Павла Даниловича
Орденом Красного Знамени
лейтенанта Старых Дмитрия Антоновича
Орденом Красной Звезды
старшего сержанта Кирина Акима Сергеевича
Медалью "За отвагу"
сержанта Саблина Павла Ивановича
сержанта Тотарчука Филиппа Дмитриевича.
Командующий войсками Западного фронта генерал армии Г. К. Жуков
Член Военного совета Западного фронта И. С. Хоплов
Завещание друга
Танковая бригада, в которой воевал теперь уже старший лейтенант Гудзь, вышла к горе Лудино - западней Волоколамска - и здесь была остановлена противником.
Для штаба батальона танкисты облюбовали пустую уцелевшую избу. Майор Хорин - это звание он получил за бои под Москвой - неожиданно вспомнил, как еще в начале войны Гудзь ездил к матери на побывку.
- Представляю, Паша, как ты, размахивая кавалерийской шашкой, гонялся за "добродием"…
- Было такое, - с улыбкой отозвался Павел.
- Того гада следовало сдать милиционеру - и дело с концом.
- Тогда он смылся, а я спать хотел…
- А мать возле тебя сидела?
- Сидела.
- И просила возвращаться скорей?
- Просила.
- Все матери такие… Моя пишет, чтобы я берег себя. Я у нее тоже, как и ты, один.
В печи трещали сухие сосновые поленья. В избе еще царил запах эрзац-кожи. Несколько часов назад гитлеровцы здесь ели, спали, сушили обувь. На затоптанных половицах валялись пакеты и обрывки газет с готическими буквами. Сержант, сидевший у печи, вертел в руках при свете пламени пропитанную парафином обертку.
- "Один кэгэ. Тысяча девятьсот тридцать семь", - вслух читал он, и тут же спрашивал: - Товарищ майор, а при чем тут тридцать седьмой год?
- Считать умеешь?
- Выходит, эти буханки они заготовляли впрок?
Павел понимал, что комбат завел разговор о побывке не случайно: в батальоне уже никого не осталось, с кем они вместе начинали войну. И Павел чувствовал, что Хорин его опекает, как старший брат младшего: там, где можно не рисковать, не рискует.
- Мне легче, когда я в бою. Под огнем, - напомнил он комбату.
А тот - за привычное:
- Военное дело - ремесло необычное, не похожее ни на какое другое. Чтоб легко вести бой, надо здорово потрудиться до того.
- А я и тружусь. А все время вроде запасной.
- И правильно. Если я держу в резерве Гудзя, значит, самое важное - впереди. Помнишь, пятого декабря, в отчаянный момент кого я послал? То-то же…
Павел вел свое:
- Завтра нас опять бросят в прорыв. Я пойду первым.
- Не пойдешь, Паша. Тебе приказано срочно прибыть в штаб бригады.
- Зачем?
От прямого ответа Хорин уклонился.
- Отослать меня - твоя инициатива?
- Не совсем… Приказ комбрига. А наступать мы будем…
Павел высказал сомнение в целесообразности спешного прорыва: артиллерия не подтянута, авиации нет, у пехоты надежда на танковый батальон, а в батальоне - три танка.
- Мы даже без танков остаемся танкистами, - напомнил комбат.
Павел почему-то был уверен, что прорыв - предстояло захватить гору Лудино - не состоится, по крайней мере, в ближайшую неделю: давил февральский мороз, и все чаще над полями сожженного Подмосковья разыгрывались метели, сугробы, как запруды, опоясывали дороги. Далеко в тылу застряли "катюши" и гаубицы.
И тем не менее стрелковые батальоны при поддержке обескровленной в боях танковой бригады пошли на штурм. Двое суток прогрызали вражескую оборону. На третьи гору взяли.
У майора Хорина остался один танк. Вскоре связь с атакующими батальонами прервалась. Наша пехота при поддержке танка вела бой в окружении…
В батальоне, где старший лейтенант Гудзь исполнял обязанности штабного начальника, говорили разное: наши на горе, отошли с горы, остатки батальонов пробиваются на восток… Многое прояснилось потом, когда свежие войска, повторив прорыв, достигли Лудина и там наконец-то закрепились. При первом прорыве горой овладели, но удерживать ее уже было некому.
Целую неделю из-под снега извлекали пехотинцев и танкистов. Невдалеке стоял сгоревший танк. Около него нашли обезглавленного майора Хорина. Фашисты сняли с него одежду, тело искололи штыками.
Похоронили комбата в огромной, с футбольное поле, братской могиле. Еще недавно здесь была деревня. Называлась она - Снегири.
Вызов в Москву
Бои за гору Лудино продолжались до весенней распутицы. В деревне Снегири выросла еще одна братская могила. Потом еще…
В середине марта наступило затишье, и танковую бригаду - вернее, ее остатки - вывели в резерв. На почерневшие снега уже глядело высокое голубое небо. В нем отчетливо просматривался каждый самолет. Дули южные ветры. Они казались бархатными, как воротники парадных танковых курток. Начиналась оттепель: под тяжелыми стальными гусеницами дороги превращались в мутные широководные реки.
Старый, иссеченный осколками сосновый бор приютил танкистов. Ждали пополнение. Был штаб. Было знамя бригады. Но не хватало людей и не было машин. Только и говорили, что о танках, о пополнении… Ходили слухи: соседние армии оснащаются новой техникой.
В штабе приняли телефонограмму: "Старшего лейтенанта Гудзя срочно откомандировать в Москву".
- Везет же человеку! - завидовали друзья. - Не успел получить один орден, едет за вторым.
Новая телеграмма разъясняла: указанного офицера снять со всех видов довольствия. Опять заговорили, но уже определенно:
- Едет за новой должностью.
В главном бронетанковом управлении бритоголовый полковник из отдела кадров, тщательно проверив документы и убедившись, что перед ним действительно старший лейтенант Гудзь, объявил:
- Вам предстоит участвовать в открытии второго фронта. Отправитесь в Англию. Там получите новые танки, пройдете соответствующую подготовку. Затем… Затем покажете англичанам, как надо воевать.
- Есть показать!
- Кстати, в Англии вас хорошо знают. О вас в феврале этого года в Лондоне говорил Николай Михайлович Шверник, наш первый секретарь профсоюзов. Его речь опубликовали газеты на Западе, в том числе Соединенных Штатов. Так что вы известны и за океаном.
В казарме, где собрались танкисты - а это были мастера боев, - знакомились по-фронтовому, быстро. Во всем чувствовалась торжественность момента: открывать второй фронт доверят не каждому! Вот им доверили.