- За такую машину конструкторам поставят памятник, - еще до войны говорил капитан Башилов, первый учитель лейтенанта Гудзя.
Танкисты представляли конструкторов богатырями: росту не менее двух метров, широкоплечие, руками подковы гнут. В танковом училище, где учился Павел Гудзь, курсанты зачитывались книгой о русском борце Иване Поддубном. Конструкторы, должно быть, на него похожи: крупные, красивые, с черными смоляными усами.
Каково же было удивление фронтовиков, когда в сборочном цехе им представили главного конструктора: был он маленький, худощавый, с близоруким прищуром голубых глаз. Все выдавало в нем рабочего-металлиста: и синяя, потертая на локтях спецовка, и грубые, темные от железа руки, и даже вытертый до блеска штангенциркуль в нагрудном кармане.
Говорил главный конструктор просто. Как школьный учитель.
- Перед вами, товарищи, - танк КВ, - показывал он вытянутой рукой. - Компактность конструкции и вооружение в одной башне позволили уменьшить его размеры - он значительно короче и ниже Т-35-го.
Новый танк фронтовики хвалили, говоря, что в этой машине достигнуто сочетание сильной броневой защиты и отличной огневой мощи при относительно небольшом весе.
Конструктор улыбался:
- Вы правильно определили.
- Испытали!
Танкисты невольно ловили себя на мысли, что взгляд застенчивых голубых глаз собеседника разительно похож на взгляд Ивана Поддубного. Поистине сильные - добрые…
Главному конструктору задавали вопросы, и один был - главней главного:
- На фронт поступает очень мало КВ. Почему?
Главный конструктор вздохнул:
- Сказать вам, что на Германию работает почти вся Европа, так вы это знаете не хуже нас, тыловиков. Сказать вам, что мы лишились крупных индустриальных центров, вам это тоже известно. Вы учитесь воевать, мы учимся делать танки. Современные и в достаточном количестве, - и он попросил: - Только вы, пожалуйста, удержитесь! Кажду машину мы делаем с мыслью о Москве.
С новой техникой танкисты вернулись на Западный фронт - во что бы то ни стало удержать столицу.
Необычный приказ
В избе с низким дощатым потолком, где размещался штаб отдельного танкового батальона, которым командовал капитан Хорин, было тесно от тяжелых, обитых железом ящиков - походного имущества.
У плиты стряпала быстрая на руку хозяйка. Ее детишки - мал мала меньше - притихнув, рассматривали с высоты полатей военных. А военные - три командира - склонились над столом. Голубой свет фонаря кругами ложился на карту, на ней - в левом верхнем углу обозначены дома и огороды Волоколамска, в нижнем правом, вдоль канала, - Химки.
Хорин включил радиоприемник. Избу наполнил чеканно-тревожный голос Левитана: "В течение пятого декабря наши войска вели бои с противником… На одном из участков Западного фронта противник ценою огромных потерь вклинился в нашу оборону. В этом районе немцы сосредоточили до двух пехотных дивизий и одну танковую…"
- Это здесь, - глухо отозвался Хорин. На его широкоскулом лице лежали глубокие морщины.
Для командиров не было новостью, что к утру 5 декабря в батальоне остался один КВ. Они смотрели на карту и прикидывали, какую дорогу прикрыть. Гитлеровцы давили техникой. Больней других это чувствовали танкисты.
За темным окном падал мокрый снег, залепляя стекла, а в избе пахло вареной картошкой и мясными консервами - хозяйка принесла ужин. Отодвинув карту, командиры принялись за еду, и в этот момент к крыльцу подкатил мотоцикл.
Забрызганный снегом связной вручил пакет. В нем был приказ комбрига. "В Нефедьеве, - сообщал комбриг, - танковая колонна противника - 18 машин. Приказываю к 8.00 6 декабря уничтожить".
- Зовите лейтенанта Гудзя, - распорядился Хорин.
Через двадцать минут черный от усталости Павел смотрел на своего командира, как смотрит человек, не вовремя оторванный от важного и срочного дела.
- Садись, Паша, ужинать будем.
- И только?
- Не совсем.
Сегодня первый раз за всю неделю танк отвели с переднего края: требовался ремонт. И экипаж, забывший, когда отдыхал в тепле, спешно менял каток, искореженный в утреннем поединке.
Павел сел за стол, непослушными от мороза пальцами взял горячую, с треснутой кожурой картошину, не спеша очистил, окунул в глиняную миску, на дне которой блестел растопленный свиной жир. Хорин подождал, пока лейтенант немного утолит голод, пододвинул карту:
- Это - Химки, а это - Нефедьево.
- Вижу.
- Так вот, в Нефедьеве - немецкие танки. Восемнадцать штук. У нас в батальоне - один. Твой, значит…
- Уясняю.
- Да ты ешь! Картошки - целое ведро.
Но Павлу есть уже расхотелось. Говорил Хорин, два других командира, один из них знакомый - лейтенант Старых, молчали.
- Если колонну не раскромсаем, - продолжал Хорин, - завтра она вкатится в Москву.
- Разумеется, будут боеприпасы?
- Будут, Паша! - воскликнул Хорин и показал на незнакомого, в замасленной телогрейке, капитана: - Наш новый артвооруженец. Он все выдаст, как по ведомости.
- Обеспечим, - скупо ответил капитан, дуя на горячую картошину.
Павел встал из-за стола, поблагодарил за ужин.
- Вот что, Паша, - добавил комбат, - ты потолкуй с ребятами. Приказ необычный. Раньше таких не отдавал. Легче было. Сейчас наши возможности - на грани фантастики…
Комбат убеждал его в том, в чем он сам давно убежден: дальше западной окраины Москвы ему нет жизни. Как и всем, кто обороняет столицу.
Павел испытывал неловкость перед лейтенантом Старых: он вместо него командует экипажем. Старых в чем-то проявил, как значилось в приказе, неразумную инициативу, и командир бригады отстранил его от должности.
Доедая картошку, лейтенант Старых поднял голову:
- Завтра будет нужен опытный наводчик.
- Наводчик есть, - ответил Павел. - Иванов. Хоть и новичок, но не дрогнет.
Иванов - доброволец, успел перед войной закончить десятилетку, мечтает поступить в университет на физико-математический факультет, возит с собой справочник по алгебре, как свободная минута - заглядывает.
- Все мы не дрогнем, - сказал Старых. - В хорошем бою нужно хорошо работать. Поэтому, товарищ капитан, прошу дать мне "добро" еще раз побыть наводчиком.
Хорин изумленно взглянул на товарища:
- А что? Резон!
- Тогда, может, командиром? - предложил Павел. - В экипаже ты человек свой.
- Э, нет! В училище меня считали лучшим наводчиком. Кроме того, Иванов пусть еще подождет. Войну мы принимали первыми, ему - заканчивать…
По-прежнему падал мокрый снег. В темноте он казался черным. Лейтенанты шли по еще не схваченной морозом тропинке. Сапоги скользили. Далеко на юго-востоке полыхало зарево. Тучи давили на него, и оно растекалось по горизонту, как огненная лава. До войны, в Саратове, Павел видел фильм - показывали извержение вулкана.
- Химки горят, - сказал Старых.
- Химки - почти Москва, - неохотно отозвался Павел. Лейтенанты опять замолчали. Думалось о многом. Разве еще полгода назад они предполагали, что немец окажется под Москвой?
Усталость исчезала. В тело вливалась бодрость. Еще бы! Предстояло отдавать приказ, выполнение которого требовало всей оставшейся жизни. Верно заметил комбат: наши теперешние возможности - на грани фантастики. Цену словам он знал: по законам военного такта - не каждое произносится вслух, но то, что произнесено - со смыслом.
- Замечаешь, Павел, - опять заговорил Старых, - сейчас, где мы воюем, сплошная глина. Вроде и смотреть не на что, а все-таки своя, русская… Ты хоть Россию-то видел?
- Даже Красную площадь.
- Когда?
- Участвовал в параде. Месяц назад.
- Это хорошо… Товарищи об этом знают?
- Не хвалился.
- Ты скажи. Сейчас это важно.
Кому принимать бой
В ночь с 5 на 6 декабря, после месяца непрерывных боев, в батальоне остался один КВ, несколько Т-60 и горсточка танкистов. И все же это было боевое подразделение.
На опушке леса, под старыми соснами, виднелся танк, присыпанный снегом, издали точь-в-точь деревенская банька. У костерка - танкисты, устало стучат ложками: ужинают.
При виде подошедших лейтенантов механик-водитель младший сержант Кирин достал из-под брезента котелок, протянул командиру:
- Ваш ужин, товарищ лейтенант.
- Спасибо, мы в штабе закусили… А эту порцию разделите.
Лейтенанты присели к огню, подождали, пока бойцы закончат ужин. А те, домовито работая ложками, расспрашивали, что слышно о Москве, где идут бои.
- Теперь мы прежде всего за Москву в ответе, - сказал лейтенант Старых, и в голосе его звучало столько уверенности, что все дружно и согласно закивали.
Это было понятно, непонятным оказалось только присутствие бывшего командира экипажа: все знали, что лейтенанта Старых отстранил от должности сам комбриг.
…Это случилось три дня назад. Комбриг приказал ему срочно прибыть к полковнику Белобородову, дивизию которого теснили фашисты. По дороге танк наткнулся на группу вражеских автоматчиков. Автоматчиков загнали в лес, а к Белобородову не успели…
Поужинав, танкисты достали кисеты. Закурили. Махорочный дым смешался с терпким запахом стрелявшего искрами костерка, Так частенько бывало дома, в Стуфченцах: сразу после обеда бригадир не спешил поднимать людей, давал им возможность перекинуться словом-другим и тогда уже командовал: "Пора. Поле ждет". Люди гасили самокрутки, приступали к делу.
Сейчас и Павла Гудзя и его товарищей ждало поле, только другое - ратное, суровое и жестокое, где не просят пощады и не надеются на милосердие. Но без этого поля, без победы на нем не вернуться к плугу и сеялке…
Под мокрыми, угрюмыми соснами костерок казался единственным солнцем на всем этом огромном от падающего снега просторе.
- Становись!
Старых, не ожидая напоминания командира, занял место на правом фланге строя.
- На время предстоящего боя, - объявил лейтенант Гудзь, - Дмитрий Антонович будет исполнять обязанности наводчика.
Своего друга-лейтенанта Павел назвал по имени-отчеству не случайно. Так его уважительно величали в экипаже, когда он командовал.
- А я? - вырвалось у Иванова. Боец вытянул шею, ожидая, что командир оговорился.
- Вы остаетесь в резерве.
Танкисты приняли это решение как должное: надо же лейтенанту Старых оправдать себя в глазах комбрига!
- После боя, боец Иванов, вы вернетесь к исполнению своих обязанностей.
Наводчик обескураженно молчал.
- Вам ясно?
- Так точно, - выдавил боец. Его маленькое личико и по-детски наивные глаза словно говорили: Дмитрий Антонович, конечно же, стреляет хорошо, но я тоже умею…
Рядом с лейтенантом Старых свое место в строю занял младший сержант Кирин, высокий, коренастый, из трактористов. Про него Дмитрий Антонович сказал: "Чувствует машину, Хороший товарищ, но молчун".
Иное дело стрелок-радист Тотарчук. На каждый случай жизни у него анекдот. Если послушать, кем он был до войны, - не угадаешь: то ли металлургом, то ли бухгалтером, то ли сторожем. Над Тотарчуком обычно подтрунивает заряжающий Саблин, крупный, крепко сбитый, угловатый, как ящик.
Экипаж - как экипаж. Обычный. И все же необычный… Далеко не каждому выпадает на долю идти в бой, зная, что оттуда не возвращаются: 18-кратное превосходство врага!..
Пока готовились к загрузке боеприпасов, Тотарчук прикидывал:
- Арифметика простая. Один, говорите, товарищ лейтенант, против восемнадцати? Это округленно по четыре на брата.
- Ох, Тотарчук! - засмеялся Старых. - Ты и танки делишь, как махорку: поровну.
- А что, на вас - десять, на всех - остальные?
- Чудак-человек. Не все, что считается на штуки, делится поровну, - парировал Старых. - Тут, дорогой мой, все восемнадцать, если их, конечно, только восемнадцать, на всех пятерых - и никак иначе.
- Совершенно точно, - ответил Павел, радуясь, что с ним рядом такой понятливый наводчик.
А что касается арифметики, на которую ссылался Тотарчук, от нее отмахиваться нельзя: жестокая реальность настраивала на невиданный по силе удар. И уже заранее напрягались мышцы…
Позиция
Капитан Хорин по-прежнему считал километры, тонны, литры, снаряды, патроны. В знаменателе были люди и танки. Он, пожалуй, лучше других знал неутешительное для нас соотношение. И еще он знал: позади Москва. Простой расчет был самым безжалостным: да, из такого боя не возвращаются.
Комбат пришел к танкистам, напомнил, что подвезли боеприпасы. Их, правда, мало. Но экипажу разрешено загрузиться как следует.
- Вот, Паша, все, что я могу тебе дать по дружбе, - и добавил: - Не обижайся.
- За что?
- Может, сказал что не так.
- Все так. Спасибо, считать научили…
- Я рад. Только помни: не от бедности мы расчетливы. Отвечать умеем - вот и считаем. Забудем считать - погибнем, - и опять о своем будничном: - Я загляну к артиллеристам. У них две гаубицы, сообразят вам звуковое оформление.
Сопровождаемый автоматчиками, капитан зашагал по опушке. Он ни разу не обернулся, а уходя, не стал прощаться.
Командир экипажа приказал все лишнее из танка убрать. А лишнее известно: вещмешки, плащ-палатки. Поснимали с себя портупеи, наганы переложили в комбинезоны. Танкисты не любят работать в ремнях - мешают. Стали грузиться. Подняли 125 снарядов - преимущественно бронебойные. Тотарчук ухитрился втиснуть 50 дисков с патронами - для пулеметов. Командир приметил: так еще никогда не загружались.
За лесом вспышками обозначала себя передовая. На малом ходу, при тихо работающем двигателе, КВ приблизился. Машину окружили пехотинцы.
- Не в Берлин, случайно?
- В Берлин. И не случайно, - ответил с башни командир экипажа. - Но сначала нам нужно в Нефедьево.
Пехота - в хохот:
- В Нефедьево? Ну и шутники… Да оно уже у немцев! То-то, видим, ползут. Вы б еще фары включили.
Добродушный разговор поднимал настроение, и Павел подумал: "Веселые ребята".
- Перекур! Согреемся! - объявил он. И тут же из переднего люка показалась голова Кирина.
Танкисты и пехотинцы поговорили о том о сем… Да, собственно, ни о чем, но чувство одиночества, которое уже стало невольно закрадываться, исчезло, как озноб в зное костра.
Недалеко отсюда стрелковая рота и взвод саперов из дивизии генерала Панфилова встали на пути фашистских танков. Рота и взвод погибли, но не отступили. Бой длился всего часа четыре, а наступление было приостановлено почти на сутки…
Танкисты вместе с ними шутили и смеялись. Значит, в завтрашнем бою на поддержку пехоты можно будет рассчитывать, не сомневаясь.
Подошел командир стрелковой роты. В сумраке было не разобрать, какой он собою: молод или не очень. Роста среднего, чуть-чуть сутул, а может, это уже привычка - пригибаться.
- Нефедьево отсюда в двух километрах, - сказал он простуженным голосом. - Оно действительно в тылу у немца.
- И все-таки, - настаивал командир экипажа, - нам нужно в эту деревню. Хотя бы на околицу.
- Что вы! Там полно немецких танков, - напомнил командир стрелковой роты. - Подойти не дадут. Даже в такую темень…
- Надо.
В который раз Павел мысленно измерял пространство от окопов до деревни, в которой затаились фашистские танки. Это не полигон, где пристрелян каждый кустик. Чтобы выиграть бой, надо бить наверняка: в упор или хотя бы с минимального расстояния. Впереди речушка. Где берега заболочены, сплошной линии фронта нет. Если танк не завязнет, можно приблизиться. Метров на триста.
Из этого неторопливого объяснения Павел понял, что из-за речушки днем хорошо просматривается улица, где стоят, ожидая рассвета, 18 танков.
- И еще есть мостик. Мы его взорвать не успели, а немцы теперь к нему не подпускают. Видимо, берегут для атаки…
В этот момент стрелок-радист Тотарчук позвал лейтенанта Гудзя к рации. В наушниках - ласковый, знакомый голос:
- Как устроился?
- Неважно. Далековато, - ответил Павел.
- Торопись. Время…
Оно вдруг о себе напомнило ударами курантов. Это в штабе, откуда вел переговоры капитан Корин, включили радиоприемник.
- Полночь?
- Да.
- Понял. Потороплюсь…
Казалось, ничего друг другу не сказали. Но удары кремлевских курантов щемящей тоской отозвались в сердце. Павел думал о Москве, а видел веселые с детства Стуфченцы. В эту глухую зимнюю пору село продувают порывистые ветры, нередко приносящие с собой северную стужу. И тогда дороги, хаты, садки покрываются прозрачной, как стекло, коркой - наступает унылое царство гололеда.
Поеживаясь, Павел снова выбрался из машины, привычно огляделся. Внизу, у передней фары, стоял командир роты, о чем-то говорил с Кириным.
- Болото проходимое? - спросил Павел.
- Вчера подкидывали боеприпасы - проскочили. На ЗИСах.
Командир экипажа решил подвести танк к берегу, откуда, по заверению пехотинцев, днем просматривается деревня. Но приблизиться к реке можно было только, говоря языком боевого устава, используя звуковую маскировку. И тут - верно - очень могли помочь артиллеристы.
А пока одна забота - выбор огневой позиции. В сопровождении двух бойцов, которых выделил командир, Павел по еле приметной автомобильной колее вышел к покатому песчаному берегу. Отсюда, судя по карте, до вражеских танков метров триста.
Падал снег, и по прежнему все пространство тонуло во мраке. Даже если деревню осветить ракетами, прикидывал лейтенант, и тогда прицельной стрельбы не получится. С этой невеселой мыслью он вернулся к танку. От командира роты по телефону связался с артиллеристами. Командир батареи доложил, что он уже предупрежден, ждет команды.
- Тогда начинайте.
Под торопливую стрельбу орудий машину вывели на заснеженный берег, и тут механик-водитель заглушил двигатель. Еще минуты три, свирепо сотрясая воздух, за реку летели снаряды. И опять, как полчаса назад, наступило затишье.
Танкисты осторожно сняли с брони боеприпасы и две бочки солярки. Всю эту дополнительную поклажу поместили в ровик, благо земля еще крепко не промерзла. Тотарчук высказал было сомнение: "Удастся ли воспользоваться?" Ему никто не ответил - было не до разговоров.
Экипаж редко воевал в составе полка, чаще - в составе стрелкового батальона, а то и роты, которым танк придавался. Бывало, батальон или рота начинали бой на сотом километре, заканчивали на семидесятом. От пехоты оставался в лучшем случае взвод, а то и неполное отделение. В последние два месяца больше везло Тотарчуку - трижды благополучно выбирался из горящего танка. Любил говорить, что веселей воевать, когда танков несколько: есть кому выручить.
У Саблина на этот счет было свое мнение, но он молчал. Промолчал и лейтенант Старых. От него, наводчика, будет зависеть, как долго они продержатся. А держаться он был настроен как можно дольше.
К утру снегопад приутих. Стало подмораживать. Из танка улетучилось последнее тепло. От брони веяло сухим, пробирающим до костей холодом,
Никто не уснул, хотя командир разрешил вздремнуть наводчику и механику-водителю. В ответ лейтенант Старых мягко усмехнулся. Усмешка получилась кроткой и снисходительной: какой уж тут сон? Через час-полтора бой. Неотразимый, смертельный. Лучше напоследок хорошенько приготовиться. Может, эта работа у них в жизни последняя…