Попытались снять кожаную тужурку и с Гудзя. Но это оказалось непросто. Окровавленные клочья искромсанной осколками одежды законопатили раны.
- Доктора! Срочно доктора!
Подошел средних лет мужчина, в пенсне, привычно осмотрел раненого:
- В операционную!
Павлу было все равно: огненная боль туманила сознание. В операционную так в операционную… Вскоре он уже лежал на белом столе в освещении электрических ламп. Мельтешили белые халаты. И тут он уловил запах незнакомого лекарства.
- Ну, танкист, давай на откровенную. - Голос уверенный, властный. - Ты меня слышишь?
- Да.
- Дела твои неважные.
- Догадываюсь.
- Так вот, предупреждаю, буду чистить и оперировать с местным наркозом. Согласен?
- Да.
И врач приступил к своим обязанностям, а раненый, каменно сцепив зубы, чтобы не кричать, напрягся. Но когда принялись извлекать куски кожаной тужурки, боль победила.
Глядя через пенсне, врач ловко вынимал пинцетом клочья шерсти, куски сукна и хромовой кожи… И все это - из грудной клетки!
Боль перешла все границы терпения: она жгла, как расплавленный металл, и словно током пронизывала мозг. Павлу казалось, он Прометей, прикованный к белой скале, и орел в белом колпаке, в пенсне, стальными когтями раздирает его иссеченное тело, доставая по кусочкам сердце.
- А вот и железо!
Павел услышал отчетливый звук ударившегося о посудину металла. Потом этот звук раздался еще и еще. Раненый насчитал пять ударов - значит, пять осколков. Но он ошибся: их оказалось шесть, а ран, включая пулевые, - восемь.
В работу пошла игла.
Шелковая нитка, стежок за стежком, зашнуровывала раны. Игла протыкала живое, и каждая клетка тела отзывалась беспощадной болью.
- Хватит!!
- Все, уже все, - говорил врач, продолжая работу.
Павел кричал, ругался, и вот санитары отпустили его руки, и он, собрав в себе последние силы, рванулся.
- Лежать! - жестко скомандовал врач и устало добавил: - Тебя, майор, отнесут.
Боль утихла не скоро. И тогда навалился сон - тяжелый и долгий, как степная февральская вьюга.
Первым, кого он увидел, раскрыв глаза, был майор Разрядов, в длинном, до пят, байковом цветастом халате, в бинтах, бледный, но веселый.
- Ну как после капремонта?
- Живу.
- Еще бы! Тебя ремонтировал сам профессор Оглоблин.
Раны заживали быстро, а ведь довелось чистить и штопать, считай, всю грудную клетку. Столько "инородных предметов", как выразился профессор, не видел даже он, вернувший в строй тысячи раненых бойцов и командиров.
Майор Гудзь и профессор Оглоблин крепко подружились. Выздоравливающий торопил своего нового друга, чтобы снова попасть на фронт, но тот понимал, что с такими ранениями в строй вернуться немыслимо.
И все же именно профессор Оглоблин вселил в него веру в полное выздоровление.
- Знаю, танкист, где ваши мысли, - ласково говорил профессор. - Поможет вам только спорт.
Майора Гудзя направили на лечение в Москву. После медицинской комиссии его там вызвали в отдел кадров и предложили службу в учебном центре.
- Я прошу послать меня в действующую армию, - заявил он кадровикам. И своего добился.
Перед отправкой на фронт Павел написал профессору: "Раны зажили, как в сказке. Получил новую танковую кожанку. Постараюсь не испортить". Он представил, как, читая эти строки, профессор улыбнется, вспомнит любимую присказку: "Бог предполагает, врач располагает". А может, и другую: "Дважды судьбу не испытывай!" Но судьба на войне - вещь непредсказуемая.
Осенью 43-го года наши войска выходили к Днепру.
Сначала выстой…
На подходе к Днепру в полку оказалось людей меньше, чем в стрелковой роте. Танкисты забыли, когда последний раз спали под крышей, в домашнем уюте. Только загрузятся - и вперед!
Тяжелый танковый полк прорыва, которым командовал теперь уже подполковник Павел Данилович Гудзь, выполнял боевые задачи как полнокровная часть. В полку осталось пять танков, зато это были КБ - машины верные и надежные.
Чем ближе к Днепру, тем упорнее сопротивлялись фашисты. Наши штурмовики буквально выжигали вражеские траншеи. Артиллерия перепахивала доты и дзоты. А поднимется пехота в атаку - ей навстречу кинжальный пулеметный огонь. Его-то принимали на себя КВ, своей броней прикрывая всегда шедшую рядом царицу полей. Каждый метр родной земли отвоевывался гусеницами и штыками.
Наконец сквозь дымы показались разрушенные каменные здания. Это было Запорожье. На широкой реке - от берега до берега - лежала серая бесформенная груда камня - развалины плотины прославленной ГЭС. Из воды выступали камни - днепровские пороги. Наша пехота, выкуривавшая фашистов из "лисьих нор" - углублений, куда не доставали снаряды, - предупредила: за развалинами - "тигры".
Гудзь прикинул: если пехотинцы выскочат на плотину, их в упор расстреляют из танковых пушек. И он принял решение: уничтожить засаду.
После рекогносцировки маршрут был найден: к берегу можно выйти глубоким сухим оврагом. Благо в Приднепровье наступила осень, и дно оврага по крепости не уступало застывшему бетону.
Два танка - в одном из них был командир полка - съехали в овраг. Два, стоя на пшеничном поле, прикрывали их своим огнем, одна машина была оставлена в резерве.
"Тигры" ничем себя не обнаруживали. А из глубины обороны все била и била артиллерия, сизый дым заволакивал пространство - ничего не видать, и только сверху, над головой, как закопченный торец крупнокалиберной гильзы, летел диск солнца.
Вскоре немцы подбили КБ, стоявший на пшеничном поле. И вот тогда наперерез нашей пехоте выползли "тигры".
По ним из оврага ударили танковые пушки. Машина командира выскочила вперед, давая возможность пехотинцам пробиться к Днепру. И тут ее потряс огромной силы удар: снаряд угодил в борт - людей окатило пламенем…
Очнувшись, командир хотел было поправить шлем, но левая рука не шевельнулась. Присмотрелся: из-под рваной мышцы матово белеет раздробленная кость. Струйкой стекает кровь, рукав комбинезона намок и отяжелел.
Командир окликнул наводчика - тот не отозвался. Здоровой рукой тряхнул его за плечо и тут же отдернул руку, Вместо головы у наводчика - кровавое месиво… Убитыми оказались также стрелок-радист и заряжающий.
- Товарищ подполковник, живы?
Павел Данилович прислушался: это подал голос механик-водитель.
- Как ты?
- Оглушило… Сейчас пройдет…
- Заводи.
- Пытаюсь… Что у вас?
- Рука… - отозвался командир и шевельнул плечом: больно.
- Не заводится, товарищ подполковник. Видать, двигатель разворотило.
- Включай рацию…
Механик-водитель перебрался в боевое отделение, перевязал командира, наложил ему на левую руку жгут. Потом принялся колдовать над рацией, но быстро понял - дело безнадежное.
Павел Данилович шлемофоном уперся в налобник прицела. Был виден берег, усеянный убитыми и ранеными: это наша пехота наскочила на огонь танковых пулеметов. Откуда фашисты били, понять было нельзя - мешали развалины.
Тревожила мысль: где резервный КВ? Отправить бы механика-водителя на поиск - так из танка не выйти. Он подбит, но не загорелся, и немцы то и дело поливают его пулеметными очередями. Надо ждать темноты. А до вечера - часа четыре! Сквозь большую рваную пробоину в танк заглядывало солнце, в его лучах дым казался густым, как солидол.
Гудзь стал пробовать маховичок поворота башни: ствол пушки мягко отошел в сторону, и тут открылось неожиданное: из-за утеса выползали еще два "тигра". Подминая под себя убитых и раненых, они двигались к развалинам плотины, преграждали путь нашей пехоте.
Но стоило командиру пошевелиться, как осколки перебитой кости, словно зубами, впились в мышцы. Боль туманила сознание, и в поле зрения прицела "тигры" расплылись, как на воде радужные пятна.
- Нож!
Механик-водитель вынул финку.
- Отрезай.
- Не смогу, товарищ подполковник…
А "тигры" все ближе, ближе: сейчас они будут давить бегущих по оврагу пехотинцев. Они уверены, что КБ их поддержит.
- Приказываю!
- Лучше расстреляйте!
- Нож. Дай нож!..
Трясущимися руками механик-водитель передал финку, и подполковник Гудзь перерезал себе сухожилие. Кисть - уже чужая - выскользнула из комбинезона.
Теперь все внимание - "тиграм". Вот один подставил борт. Послушно сработала педаль спуска. От выстрела танк вздрогнул, и вражеская машина, охваченная пламенем, замерла на песчаной отмели.
- Заряжай!
Щелкнул клин затвора. Второй "тигр" все-таки успел на долю секунды раньше развернуть свою пушку, и командир увидел ее черный кружок ствола. "Тигр" и КВ выстрелили друг в друга почти одновременно…
Когда Павел очнулся, до сознания дошло, что уже вечер и бой идет в отдалении, а он лежит около танка, в воронке от авиабомбы. Рядом с автоматом в руке сидит на корточках механик-водитель. Заметив, что командир пришел в себя, обрадованно доложил:
- А второго вы тоже!
Павел поднял голову, и улыбка тронула его измученное болью лицо. Отсюда было видно, как по плотине мимо подбитых "тигров" на тот берег сыпала наша пехота.
* * *
Холодной октябрьской ночью санитарная полуторка увозила подполковника Гудзя в глубокий тыл. Перед глазами, словно наяву, колыхалось жерло вражеской пушки. Оно то исчезало, то появлялось. Потом, как в немом кино, возникли веселые лица. Он их узнал: наводчик, стрелок-радист, заряжающий. Этих ребят уже не было в живых. Они лежали в братской могиле на высоком берегу Днепра, а впереди, за синими плавнями, все еще шла война…
Радостная побывка
И опять Павел Гудзь выжил. Ножи хирургов и железное здоровье сделали свое. В окрепшей груди опять уверенно билось горячее сердце, а в голове зрели мысли: как быстрее вернуться на фронт, в родной полк. На фронт? Без руки?
- Забудьте, - говорили ему в госпитале. - Вы, товарищ подполковник, отвоевались - инвалид.
"Инвалид? В двадцать три года? Нет!" - и Павел пишет письмо Верховному Главнокомандующему, рассказывает о себе, о своей мечте служить Родине.
Письмо дошло до Верховного, а оттуда переправлено в Управление кадров с короткой, но весьма значимой, резолюцией: "Оставить в рядах РККА".
Теперь госпитальная жизнь стала другой - торжественно-приподнятой: в каждом слове - надежда, и в каждом жесте - энергия.
А с фронтов шли в общем-то хорошие известия. Каждый день диктор называл города, которые освобождала Красная Армия. Бои уже гремели в предгорьях лесистых Карпат, и подольские села на пыльных околицах встречали своих освободителей.
А потом - уже в сорок пятом - подполковнику приглянулся врач по имени Галя - Галина Мечиславовна, а той, в свою очередь, танкист Павел - Павел Данилович. Полюбили друг друга. Сыграли свадьбу, быструю и скромную: по обычаю военного времени.
Получив отпуск, Павел приехал в Стуфченцы. Чем ближе к хате, тем учащенней стучало сердце: "Жива ли ненька?"
- Мамо!
- Пашуня! - выкрикнула мать и замерла и от неожиданности, увидев сына, оцепенела: да разве такого она провожала? Тот был румянощекий, черноволосый, с еще детской сияющей улыбкой.
Сейчас перед ней стоял подполковник с темными, много повидавшими на своем веку глазами и к бедру прижимал слегка изогнутую левую руку в черной кожаной перчатке (а на дворе майская теплынь!), щеки - бледные, впалые, будто после болезни. Танковая тужурка с золотыми погонами, а на погонах - по две больших звезды - сидела на нем ладно. Ордена и медали тихо позванивали. Награды сына ласкали материнский глаз, но смущали сердце: неужели это у нее, Степаниды Пантелеймоновны Гудзь, бедной вдовы-подолянки, такой сокол вырос! "Люди добрые! Поглядите!"
- Пашуня? Хиба цэ ты?
- Я, мамо.
Он обнял ее правой рукой, а левая, в черной перчатке, как напряглась, прижатая к бедру, так и не пошевелилась…
В Стуфченцах царствовала весна! Горячее полуденное солнце заливало садки, хаты, огороды, речку, выгон, где когда-то паслись телята. Сады уже отцветали. В зелень стыдливо прятались облупленные хаты, но забурьяненные огороды уже кое-где чернели свежевскопанными грядками, и по грядкам расхаживали грачи.
Повезло Стуфченцам - боевые действия войск прошли стороною, а вот война заглянула в каждую хату и почти в каждой оставила вдовье и сиротское горе.
Хата Гудзихи за три года войны впервые наполнилась весельем. В хату, как поутру солнце, вернулось счастье. Надолго ли?
В тот день сын рассказывал, где он воевал, а мать все порывалась спросить: почему он один? Она уже думала о внуках, как они на лето приедут в село, а в садку как раз поспеют вишни, а если вишни отойдут, желтым соком нальются сливы, а там, ближе к осени, дозреют груши. Все будет… Быстрее бы заканчивалась война!
- Мамо, а той добродий, за якым я бигав по городу, вин вернувся за пиджаком? - вдруг спросил Павел.
Мать ответила охотно, без улыбки:
- В милицию я так и не заявила. Побоялась. А вин вернувся. При нимцях ходыв тут полицаем. Всю пшеницу вывиз в Германию.
- А где он сейчас?
- Утик. З нимцями… Я так жалила, что не выконала твое прохання…
В те майские дни, когда над селом кружились аисты, а над облаками - самолеты, сын и мать, сидя во дворе под старой яблоней, не могли наговориться.
- Куды ж дали, сынку?
- Остаюсь в армии.
- Так война ж скоро кончиться!.. Гытлера не будэ.
- Война кончится. И Гитлера не будет, - повторил сын. - А враги у нас не только Гитлер. Без Красной Армии, мамо, нам пока еще нельзя - иначе опять нападут.
- Багато ты навоюешь одною рукою? - вздохнула мать и болезненно свела поблекшие от времени губы.
Сын улыбнулся:
- Теперь, мамо, больше воюют головою.
- Боюсь за тэбэ, сынку… Зостався б дома.
- Я зостанусь, другой зостанется… Какими же выростуть мои дети?
В словах сына мать узнала знакомые нотки. Когда-то она упрашивала мужа не подставлять свою голову: "Хиба инших мало?" Муж тогда ответил: "Я не пидставлю, другый не пидставыть, якым же выросте Пашка?"
Вот он и вырос, и защитил Родину, а значит, и свою неньку, колхозницу Степаниду Пантелеймоновну.
Встреча с сыном стала для нее самым счастливым днем жизни…
Невиданной победой закончилась война. А Советской Армии все так же нужны были светлые головы и умные руки: так нелегко доставшемуся миру требовалась надежная защита.
С годами Павел Данилович Гудзь стал доктором военных наук, профессором, заслуженным деятелем науки РСФСР, генерал-полковником.
Уже новое поколение офицеров и генералов командует полками, дивизиями, армиями. Среди них - его ученики.
Ответ внуку
С наблюдательной вышки хорошо виден низкорослый лес, изрезанный оврагами. Время от времени генерал-полковник Гудзь пробегает глазами списки. Встречаются знакомые фамилии. Капитаны и майоры - сыновья офицеров, которых он учил на этом самом танкодроме.
День ясный, безоблачный. На исходе июль. Серая пыль, поднятая гусеницами, напоминает военное поле боя. Танки преодолевают колейные мосты, эскарпы, контрэскарпы, завалы, минные поля, полыхающие пламенем заграждения.
Генерал молчит. Под седыми бровями - всевидящие глаза. Слушатели - еще только ученики, а генерал, наверное, догадывается, где им выпадут испытания. Каждый год офицеры убывают в полки и дивизии. Сменилось не одно поколение танков, а люди те же - надежные.
Глядя на работу своих слушателей, генерал обдумывает их каждую удачу и каждый промах:
- Для парада - уже хорошо, для боя - еще плохо.
По огромному пространству танкодрома идут машины… Как-то известный космонавт, приветствуя танкистов, сказал:
- Из космоса я видел ваш танкодром. Впечатляет! Это замечание недавно вспомнил Павел Данилович
опять. Шла программа "Время". Знакомый космонавт вел репортаж из космоса. "И сейчас он не мог не заметить нашу работу", - подумал генерал с радостью и хотел было похвалиться, какие у него замечательные слушатели, но так и не похвалился. Сменился кадр. Показывали войну, которая уже длится десятилетия. Вражеская артиллерия прямой наводкой расстреливала ливанский госпиталь. Нетускнеющая память опять возвратила в морозный декабрь сорок второго года.
…В середине дня на их санитарный эшелон навалились два "мессершмитта". Они, как тени, носились над вагонами, стреляя из крупнокалиберных пулеметов. И уже через несколько минут в открытой степи, под белесым небом, полыхали набитые людьми теплушки. Фашистские летчики расстреливали отползавших легкораненых. Тяжелые, и среди них майор Гудзь, лежали на полу вагона, ждали прямого попадания бомбы.
Высоким пламенем был охвачен соседний вагон. Нарастающий гул огня и зовущие на помощь возгласы отдаленно напоминали скорбную мелодию церковного пения. В тот день все тяжелораненые, находившиеся в соседнем вагоне, сгорели…
Сейчас горел ливанский госпиталь. Не отрывая взгляда от экрана, неожиданно воскликнул внук Павел:
- Им же больно!
- Да, Паша, больно.
- Дед, я тоже буду танкистом. Как ты считаешь?
Вот уже и для внука жизнь вяжет свой первый узел… На фронте Павел Данилович многому научился у майора Хорина. Тот выше всего ценил в человеке ясную голову и мужественное сердце.
- Как я считаю? - переспросил генерал. Глаза деда и внука встретились.
Далеко не всем выпадает на долю столько испытаний, сколько их выпало деду этого внука. Когда-то майор Хорин говорил: "Пока мы помним о Родине, нас никто не одолеет".
Вот и ответ…
Возвращение Иванки
Орех, ставший загадкой
Издали танки казались серыми жуками, проворно выскакивавшими из густой травы, а не из высокого осинника. Проскочив колейный мост, они исчезали как призраки.
Слушатели бронетанковой академии, наблюдавшие за вождением, говорили о театре, о гастролях в Москве миланской труппы Ла Скала. Атанас Кралев, чему-то улыбаясь, шевеля густыми черными бровями, не вмешивался в разговор, молча лежал под старой березой, бросив на мятую траву шлемофон. Глядя на маленькие издали танки, он достал из комбинезона орех, помял его в шероховатых ладонях, сдавил пальцами, как щипцами: орех с хрустом раскололся, и под тонким слоем пожухлой мякоти оказалось крупное морщинистое зернышко. Оно пахло свежим растительным маслом и осенними листьями. Так пахнут, особенно после дождя, зимние рощи Западного Причерноморья.
На распаханном гусеницами танкодроме вдруг посветлело. Из-за низких торопливых туч выглянуло солнце, и его желтые закатные лучи упали на перелесок, откуда доносился дизельный рокот. Атанас увидел приближающийся танк под башенным номером 42 и, довольный, снова улыбнулся: его товарищ Павел Заволока, советский капитан, заканчивал трассу с отличным временем. Эту машину они водили попеременно.
Сегодня на танкодром Павел захватил с собой мамин гостинец: печенье и несколько горстей орехов. Кулек с печеньем еще в автобусе пошел по рукам, товарищи ели да прихваливали, особенно веселый толстощекий Кузьма Ампилов, любитель сладкого, а орехи он довез до танкодрома и угостил Атанаса и его земляков.
- У тебя, Павел, в Сливене есть родственники? - спросил Атанас, когда тот, закончив вождение, легко спрыгнул с танка и так же, как и Атанас, блаженно растянулся на траве.