Находка
Где он теперь, мичман Ягодкин? Он-то наверняка знает, как погиб Алексей. Тогда, в декабре сорок четвертого года, Ягодкин говорил, что экипаж выполнял ответственное задание и что Алексей и его друг Миша Лукаш вынуждены были вступить в бой с фашистскими торпедными катерами… Почему вдвоем? Где были остальные?.. Так и осталось загадкой.
…Ушел мичман Ягодкин, а Полина Карповна не сразу осмелилась развязать кису, взглянуть на вещички сына. Что-то ее удерживало. Она еще надеялась, Алеша вернется домой. Не всякой "похоронке" можно верить.
В заботах тянулись недели. Все радостней были сводки Совинформбюро. Все чаще Москва салютовала в честь освобожденных городов. Алеша не отзывался. И тогда, где-то в начале марта 1945 года, когда матери и Павлуши не было дома, Полина Карповна разглядела, что там, в Алешиной кисе. Бушлат, новая суконная блуза, тельняшка, пилотка с белым кантом и пачка писем. Одежду положила в шкаф, а письма, свои письма, написанные Алеше в разное время, стала перечитывать. И вот тогда, в одном из конвертов, нашла она фотографию незнакомой девушки. "Алеше с любовью. Иванка. Память о совместной борьбе против фашистов", - написано было на обороте по-болгарски. Внизу - печатными буквами оттиски: "Фотоателье Тодора Трынова. Варна. 1943".
Полина Карповна долго всматривалась в фотографию незнакомой девушки. Смуглое продолговатое лицо, красивый нос, плотно сжатые губы, широкие черные брови, напряженный взгляд темных глаз, коротко подрезанные волосы. Девушка, судя по фотографии, была совсем юная, лет шестнадцати-семнадцати. Почему же Алеша ни словом не обмолвился, что у него невеста, ну, может, просто знакомая? Ведь он с матерью всегда был откровенным. А Варна? Что это за город? Насколько ей известно, есть такой порт в Болгарии, но в сорок третьем году там были фашисты.
Полина Карповна вздохнула, вытерла слезу, вспомнила, как они с Петром, только поженившись, приехали в приморский город и поступили работать на цементный завод. Но ей вскоре пришлось работу оставить - ждали первенца. Ютились в наспех сколоченном, холодном бараке. Нужно было думать о собственной крыше. Возвращаться в Донбасс - не было и мысли. Мать Полины, Прасковья Герасимовиа, крутого нрава женщина, потерявшая мужа еще в империалистическую, не могла примириться с тем, что ее дочь ("така красива дивка") вышла замуж за бывшего беспризорника Петра Заволоку, светло-русого чоновца, который только и умел, что гоняться за бандитами. Когда он убил их главаря, они дважды стреляли в Полину. Опасаясь за жену, Петр предложил ей поменять место жительства, поселиться там, где их никто не знал.
Заволокам приглянулся живописный приморский город. Нашлась работа, но не было жилья. И тогда неожиданно для Петра и Полины нагрянула к ним Прасковья Герасимовна - нянчить внуков. Прасковья Герасимовна приехала не с пустыми руками: она продала в Донбассе добротную хату, которую поставил покойный муж, и облюбовала на окраине города каменный домик, окруженный абрикосовым садом, купила его, почти не торгуясь. Не без колебаний Петр согласился перебраться к теще. Смелый под бандитскими пулями, он побаивался тещи, но ради Полины готов был на все. Здесь, в этом доме, родился Алексей, потом - Павлуша…
Все это вспомнила Полина Карповна, перечитывая свои письма. Вечером заявился Павлуша. Он стал примеривать просторный, не по росту Алешин бушлат. Красуясь перед зеркалом, достал из кармана орех. В доме орехов не было.
- Ты где его нашел?
- В бушлате.
Мать отобрала у него орех, но Павлик не обиделся, только удивился:
- Какой крепкий!
- Давай мы его посадим. Может, взойдет.
- Давай…
Орех взошел. Наверное, стараниями бабушки. Прасковья Герасимовна относилась к нему, словно к живому существу. И дерево выросло большое, ветвистое, с крупными, как яблоко-дичок, плодами. Глядя на ореховое дерево, Полина Карповна часто говорила вслух:
- Вот бы удивился Алешин дружок Ягодкин.
Но мичман Ягодкин так и не наведался. И ей не у кого было спросить, кто же такая Иванка.
Осенью сорок пятого вернулся домой Петр. Не был он ни под Одессой, ни на Урале, а где-то в Сибири добывал какую-то редкую руду. Вот и все, что удалось ей выпытать у мужа. На все вопросы, где он жил в этой самой Сибири, Петр отвечал: военная тайна. Вскоре его опять отозвали. Пять лет подряд приезжал он только в отпуск.
* * *
В кинотеатре "Россия" показывали фильм о людях, с которыми работал отец Павла. И Павел не удержался, похвалился Атанасу. О фильме писали газеты. На фильм попасть было трудно. В тот же день везде поспевающий Атанас Кралев билеты раздобыл: на себя, на Павла и на его подругу Галину Зубкову. Пусть и она узнает, какой у капитана Заволоки необыкновенный отец.
Павел разыскал Галину в читальном зале.
- Есть билеты в кино.
Устало, видно после долгого чтения, Галина подняла голову:
- Сходи один. А может, наши девчата тебе составят компанию?
- Хотел с тобой… Не пожалеешь, правда!
Но у Гали не было настроения идти куда-то, да еще в такую слякоть.
- Найдем, Паша, охотников, даже если завтра зачеты…
И они направились в общежитие. Галины сокурсницы, ухватив билеты, тут же исчезли из комнаты, оставив Павла и Галину одних.
Павел огляделся. Уютно. Чисто. Прибранно. На тумбочке - пунцовые, уже предзимние, георгины. Галя перехватила опечаленный взгляд Павла и примирительно сказала, объясняя, где и почему она перемерзла;
- Вчера выходила к поезду, а он опоздал на целый час. А я в летних туфельках…
- Странная ты, Галка! Могла бы меня попросить. Далеко ли до Курского?
- И капитан Заволока сломя голову бросится выполнять поручение какой-то студентки?
- Почему "какой-то"? Тебе я никогда не отказывал.
- Знаю… и я уверена, ты не откажешься от нашей студенческой компании… Будет складчина. На октябрьский праздник. Ждем тебя и Атанаса.
Вечеринка в планы Павла не входила, и он, чтоб не обидеть Галину, начал издалека:
- Я тебе еще не похвалился. Получил письмо из Болгарии. По поводу фотографии той девушки… Понимаешь, ищут…
Галина слушала, не улавливая связи со своим предложением.
- Болгарские пионеры интересуются, как попала фотография в руки брата… У меня на примете есть один мичман - Ягодкин. Я тебе о нем как-то говорил… Он в сорок четвертом был у нас в гостях. Погреб выкопал…
Галина вяло, одними губами, усмехнулась, и Павел не уловил радости, с которой, он надеялся, она встретит эту неожиданную новость. А сам он уже поверил в то, что ему обязательно нужно встретиться с мичманом Ягодкиным.
- Он помнит… Он не может не помнить… Его только надо хорошенько расспросить… Тогда, в войну, это было военной тайной… А живет он, Ягодкин, в Чебоксарах.
- И ты к нему? На праздники? Зачем такая жертва?
- А я - самолетом. За день управлюсь.
- Ну, Паша!.. Да подумал ли ты, сколько на земле Ягодкиных? А может, он вовсе не Ягодкин? А может, ты уже безнадежно опоздал?
Галина не говорила - отчитывала, и невольно он представил: так или примерно так она будет отчитывать своих учеников, и ему уже сейчас стало жалко тех, будущих ребят, которым достанется эта учительница.
- Искать никогда не поздно, - сдержанно сказал Павел. - Только верить надо… Очень сильно верить… Человек без веры - пустое место.
Начальник курса подписал рапорт на предоставление краткосрочного отпуска капитану Заволоке "по семейным обстоятельствам". И Атанас Кралев проводил своего друга на аэродром.
След мичмана Ягодкина
- Ягодкин Максим Иванович, рождения 1877 года… Ягодкин Матвей Никандрович, рождения 1925 года… Ягодкин…
- Он был военным моряком.
В справочном бюро профессия не значится.
- Сколько же Ягодкиных?
- В нашей картотеке больше двадцати.
Павел в уме прикинул: если станет обходить всех, недели не хватит. А у него три дня, и два из них - праздничные.
Немолодая седоволосая женщина, работница справочного бюро, вынула еще одну карточку, близоруко прочитала:
- Протопопов Дмитрий Захарович. Запишите адрес…
- Я ищу Ягодкина, мичмана.
- Да, но Дмитрий Захарович поможет вам найти мичмана, или как там его, если таковой здесь проживал. Иначе время потратите впустую…
Вскоре Павел с благодарностью вспоминал работницу справочного бюро, пославшую его к пенсионеру Протопопову, бывшему статистику. Чувствовалось, город и людей он знает лучше, чем иной собственную квартиру.
Из рассказа Протопопова Павел понял, что континентальные Чебоксары - причал многих моряков. Отсюда в юности уходят они в далекое морское плавание и в глубокой старости швартуются у родных пресноводных берегов. Дмитрий Захарович, горбатясь, словно стеснялся своего высокого роста, рассказывал о людях этого красивого волжского города, и все о Ягодкиных, о русских и чувашах, носящих эту фамилию. И каждый из них так или иначе был в разные годы своей жизни связан с морем.
- А вот мне не довелось служить на флоте… Воевал под Ленинградом. Невскую Дубровку слышали? Там на плацдарме контузило, - с горечью заключил Дмитрий Захарович, - и внуки оба сухопутные: один в Дивногорске, другой - в Билибино. Они у меня инженеры…
Покидая гостеприимный дом, Павел уносил с собой адрес вероятного Ягодкина-мичмана и думал о том, что, наверное, в каждом городке, большом или малом, есть свои Протопоповы. Поворот, еще поворот, и вот улица Вторая Садовая. На крутом пригорке прилепился одинокий деревянный домик. Над его черной тесовой крышей склонилась битая ветрами, корявая береза. На ней - не в пример домику - добротная скворечня из новых досок. Пустынный двор выглядел сиротливо. Было непохоже, что хозяин здесь - мичман, который когда-то в три дня соорудил погреб. С этой мыслью Павел ступил на перекошенное от ветхости, скользкое крыльцо, негромко постучал в окошко.
На стук никто не ответил. Но в комнате горел свет, и Павел открыл дверь. За столом, у груды деталей, сидел белобрысый мальчик лет десяти. Он сосредоточенно копался в огромном, по всей вероятности самодельном, радиоприемнике.
- Здорово, герой.
Мальчик вздрогнул, резко повернул лохматую голову, удивленно уставился на незнакомого капитана.
- Вы к маме?
- К папе.
- Чудные!
- Почему же?
Мальчик, видимо, удивился: папой никогда никто не интересовался, и вдруг, оказывается, нашелся такой человек, и этим человеком был военный. Мальчик с интересом посматривал на Павла, словно колебался: ответить - не ответить? Он ответил прямо и серьезно:
- Его не найдете.
- Где ж он?
- И сам не знаю.
- А кто знает? Мама?
- Может…
В светлых глазах мальчика - это Павел заметил - интерес вдруг сменился настороженностью: мол, что этому капитану нужно от мамы? И поэтому Павел спрашивал дальше, получая односложные, но вполне ясные и четкие ответы.
- Она скоро вернется?
- Вот столовку закроют…
- Когда?
- Сегодня в пять… А вы к нам?
- К Ягодкину.
- Тогда к маме. Она Ягодкина.
- Я - к Прокофию Федосеевичу, к мичману.
- А… - Мальчик не ответил, а выдохнул. Был еле заметный жест приподнятым подбородком, и в нем Павел уловил недосказанность. Мальчик опять уткнулся в радиоприемник. Разговор не получался, а сидеть молча, видать, обоим было неловко.
- Что с ним?
- С моим трактором? Барахлит. Поменял сопротивление. Все равно.
- Схема есть?
В комнате запахло канифолью и пластмассой. Поворот ручки настройки - и дом наполнился праздничной музыкой. У мальчишки в улыбке обнажился передний, со щербинкой зуб.
- Соображаете…
- Как ты сказал? - спросил Павел, чтоб убедиться, что адресом не ошибся.
- Соображаете, говорю. Ну в радиотехнике!
- Откуда у тебя это - "соображаете"?
- Откуда? От дяди.
- А где он, твой дядя?
- Дядя Проша?
- Ну да, военный моряк.
- Утонул.
- Моряк?
- Моряк.
- Так я тебе и поверю… Подводник, да чтоб утонул…
- Не верите - не надо. - Мальчик обиженно отвернулся.
Передавали концерт по заявкам участников Октябрьской революции и гражданской войны. Гремела "Конная Буденного", и звенели в окнах схваченные легким морозом стекла. Павел думал о Ягодкине, с которым так и не довелось вторично свидеться.
Уже стемнело, когда хозяйка вернулась домой. Слегка располневшая, широколицая. Щеки ее полыхали румянцем то ли от быстрой ходьбы, то ли от мороза, а светло-голубые уставшие глаза выдавали радость.
- Ну и денек! - сказала с порога. - И на работе гости. И дома. Ну надо же…
Она поздоровалась с Павлом, как со старым знакомым, за руку. Ее рука была мягкая, но не по-женски сильная.
- Вы меня извините… - немного смущенно начал Павел.
- За что? - сверкнула глазами хозяйка. - Гостям всегда рады и я, и Славка, - потрепала сына за вихры. - Во какие отрастил. В школе моду взяли ходить лохматыми.
- Ладно уж, - стыдливо огрызнулся тот.
- Что "ладно"? Был бы дядя Прокофий - он не стал бы читать моралей: пихнул бы под машинку - и дело с концом. Только его и слушался.
- А где он, Прокофий Федосеевич? - осторожно поинтересовался Павел. - Я, собственно, к нему…
На широкое, розовое лицо хозяйки словно упала тень.
- Утонул. В прошлом году. Рыбаков спасал.
И Павел узнал подробности гибели мичмана Ягодкина…
…В конце февраля выходить на лед было запрещено. Зима в том году выдалась неустойчивой, с частыми оттепелями и южными ветрами. Ждали раннего ледохода. Запрещение касалось всех, в том числе и любителей подледного лова.
К ночи подул мокрый порывистый ветер, и лед на Волге глухо затрещал, начал дробиться. До города донеслись хриплые крики о помощи. Осводовцы не мешкали, прибыли по тревоге к штабу.
Оставив свой автокран, явился и Прокофий Федосеевич. Демобилизовавшись в пятьдесят шестом году, он после недолгих колебаний вернулся к себе на родину - в Чебоксары. Здесь был похоронен его сын, замерзший во вторую послевоенную зиму в товарном поезде. Сбежал из дому без копейки в кармане. Кто-то ему сказал, что в суворовское училище принимают мальчишек его возраста. Не доехал до Воронежа… Жена, похоронив сынишку, завербовалась на Север, в одну из организаций Кильдинстроя, а в домик, доставшийся ей по наследству, прописала сестру Прокофия - Зинаиду.
Больно было Ягодкину возвращаться в родной дом. Вернулся, пересилив себя. Сестра упросила. И не раскаялся. Жену разыскивать не стал, время зарубцевало душевную рану, увлекла новая работа.
Сестра вышла замуж неожиданно. Муж, артист филармонии, перебрался к ним в домик со своими пожитками, вместившимися в картонном чемоданчике. Прокофий помог сестре одеть-обуть зятя. Но в какой-то праздник новый родственник, пропустив несколько рюмок водки, изложил свою линию жизни, заявив, что ему все - до лампочки, "было бы вволю жратвы да комфорт модерновый".
Прокофий побагровел. И, уже не сдерживая себя, встал из-за стола, взял за шиворот вдруг побледневшего зятя и с грохотом вышвырнул на улицу. В тот же день, под вечер, Прокофия вызвали в милицию. Капитан-следователь, широкоскулый чуваш с тремя рядами орденских планок и пустым рукавом вместо правой руки, в присутствии пострадавшего снял у Прокофия показания, а когда муж сестры покинул кабинет, сочувственно глядя в глаза Прокофию, сказал:
- С такой моралью выродки шли к фашистам… - и разорвал обстоятельно составленный протокол.
Славка родился уже после этой истории, но Прокофий в племяннике души не чаял, и мальчик не чувствовал себя обиженным судьбой. Рано в нем пробудился интерес к технике, длинные вечера дядя и племянник увлеченно просиживали над радиоаппаратурой. Бывало, Славка спросит, где он, дядя Проша, учился, тот обычно отвечал коротко: "На флоте".
Всему он учился на флоте: и подводному плаванию, и мастерству радиста. Правда, в море ни разу никого не снимал со льдины. А на Волге довелось…
Ночью по голосу разыскали беспечного любителя подледного лова. Прокофий по-пластунски пополз ему навстречу, передал веревку, но вдруг льдина наклонилась, и оба они соскользнули в вязкую, как мазут, воду. Прокофий, набрав полную грудь воздуха, с трудом вытолкнул на льдину грузного, одетого в тулуп и валенки рыбака, а тот, вместо того чтобы бросить своему спасителю веревку, скуля, уполз от полыньи. Товарищи, выпрыгнув из катера, бросились на выручку, но огромная льдина уже подмяла под себя осводовца.
Весь вечер Павел провел у Ягодкиных. Зинаида рассказывала о погибшем брате так, словно вернется он утром с работы, в чистом бревенчатом коридорчике снимет промасленную спецовку, радостно поздоровается: "Краснофлотский привет, сеструха!"
- Он когда-нибудь говорил о подводниках? - наконец прямо спросил Павел, боясь услышать отрицательное "нет".
- А как же, - подтвердила хозяйка. - Славику, помню, объяснял, как идет погружение.
- И называл места, куда ходили? Где высаживались?
- Не помню.
Славка поднял голову, оторвавшись от работы.
- Он и в школе выступал.
- И рассказывал, куда плавали?
- Они партизан возили из Голубой бухты. Брали по ночам, секретно.
- Оказывается, сын знает больше… И куда же их возили?
- В Болгарию.
Вот и все, что удалось узнать Павлу в континентальных Чебоксарах,
Вызов в посольство
Проводив Павла, в белом сумраке падающего снега Атанас вернулся в общежитие. На столе его ждала записка: "Вызывает помощник военного атташе". Пока ехал на Ленинградский проспект, где в глубине двора находится здание посольства Народной Республики Болгарии, терялся в догадках: зачем он понадобился? Может, какая неприятность? Просто так вызывать не будет, у военных это не принято.
Помощник военного атташе, высокий и плечистый, под стать Атанасу, майор был в приподнятом настроении. Атанас знал его по совместной службе в дивизии. Майор был тогда командиром танкового батальона и теперь, насколько известно, к танкистам питал слабость.
- У меня для вас новость, - сказал он, крепко пожимая руку Кралеву. - Точнее, новость для вашего друга капитана Заволоки.
У Атанаса словно гора с плеч. Тяжелое предчувствие исчезло. Новость, предназначенная для Павла, касалась их обоих в равной мере.
- Из Пловдива?
- Из Софии.
Помощник военного атташе открыл ящик письменного стола, достал зеленую папку. В ней было два тетрадных листа, исписанных корявыми, слегка поваленными буквами. Майор коротко пояснил, что автор письма - ветеран антифашистского движения, ныне пенсионер.
- Вот кресло. Садитесь. Читайте, - сказал майор и куда-то вышел.
Атанас углубился в чтение.
"В конце июля 1943 года мне поручили взять у варненских рыбаков сухие батареи для подпольной радиостанции.