В указанное время я прибыл на явочную квартиру, улица Уютная, дом Геничева. Меня никто не встретил, и я, опасаясь засады, зашел к своему дальнему родственнику на Каменный спуск. Я не мог вернуться, не выполнив задания комитета. Я колебался. Посетить дом Геничева на следующий день или же подождать до будущей среды? Ведь меня должны встретить не в четверг и не в пятницу, а именно в среду. Мой пароль был привязан к среде, этому среднему дню недели.
Долго задерживаться мне было нельзя, истекал срок действия пропуска, а главное - мое долгое отсутствие вызвало бы тревогу в комитете. Ио я понимал и другое: идти на явочную квартиру не в среду - значит потерять связь. Даже в лучшем случае по правилам конспирации товарищи не признают меня за своего. Я направился на Каменный спуск. А через полчаса в дом моего родственника заглянул средних лет мужчина. Я обратил внимание на его руки: сильные, с темными, заскорузлыми ладонями.
Не поздоровавшись, он спросил: "Это вас приглашал Геничев зайти в среду? Вы - печник?" - "Да, я печник, - был мой ответ, - но у меня с собой нет инструмента. Есть один лишь мастерок". - "Покажите", - потребовал гость. Когда он убедился, что я именно тот человек, которого они ждали, пообещал: "Завтра в девять часов утра возле склада Габровчето получите недостающий инструмент".
После ухода гостя мой родственник, дядя Симеон, меня предостерег: "Ты с этим парнем будь поосторожней. Это грузчик Гочо Тихов. Он у властей на подозрении". Я сделал вид, что удивлен, хотя хорошо знал, что Тихов, как и я, участник Народного фронта, по всей вероятности, коммунист. Но печально, что был он у монархистов на подозрении. Когда я спросил, в чем подозревают грузчика Тихова, родственник объяснил так. Его сестра Тана ночью на лодке ушла в море и там, в трех километрах от берега, то есть в запретной полосе, была обнаружена патрульным судном фашистов. На допросе Тихова сказала, что она ловила ставриду. К ее счастью, жандармы нашли Гочо Тихова в порту. Бригадир подтвердил, что Тихов никуда не отлучался, всю ночь работал на судне, которое готовилось для отправки в Констанцу. Это и спасло Тихову от концлагеря. Вскоре, примерно через месяц, жандармский патруль обнаружил в море чью-то лодку. Жандармы ворвались в дом Тиховых, но девушки не нашли. Жители поселка видели зарево и слышали пулеметную стрельбу. Тихова домой не вернулась. В поселке говорили, что к берегу подходила советская подводная лодка. Это произошло, насколько мне помнится, 12 июня 1942 года. После Сентябрьской революции мне кое-что удалось узнать о дальнейшей судьбе Гочо Тихова. Был он арестован летом 1944 года. Что с ним сталось, могу только догадываться. По всей вероятности, его казнили.
С коммунистическим приветом
Стоил Проданов".
- Ну как, проясняется картина? - вернувшись, деловито спросил майор.
- Как будто. Хотя о советских подводниках почти ничего не сказано.
- А вы хотели, чтобы вам поименно указали состав экипажа? Товарищ на вашу просьбу откликнулся. Теперь ищите Тану Тихову.
- Мы ищем Иванку, - уточнил Атанас.
- Сначала найдите Тану.
Наконец-то в руках Атанаса была ниточка, правда, весьма ненадежная. "Теперь, - рассуждал он про себя, - нужно писать в Варну. В сорок третьем Иванка жила или в городе, или около. Варненские коммунисты должны ее помнить, тем более Тана. Они с ней примерно одного возраста и, наверное, входили в одну организацию".
Атанас прикидывал: событие произошло в июне сорок второго, но Алексей Заволока погиб через два года: концы с концами не сходились. И это смущало Атанаса. И тем не менее Гочо Тихов и Тана Тихова - след, который мог выяснить обстоятельства деятельности Иванки, подарившей Алексею фотографию.
Предложение полковника Горбатюка
Павел вернулся из Чебоксар 10 ноября утром - прямо с поезда на занятия. В перерыве его разыскал Атанас и передал письмо бывшего подпольщика. Павел принялся было читать, началась лекция по тактике, и разговор пришлось отложить до следующего перерыва.
Тактика - любимый предмет Павла. Преподаватель, седой полковник Горбатюк с ожогами на лице, говорил о прикрытии с воздуха танковых подразделений на марше, о том, что эффективность зенитного огня ДШК практически равнялась нулю, и на новых марках машин крупнокалиберный пулемет уже не был предусмотрен.
- Но как показали события ближневосточного конфликта… - твердо и ровно говорил преподаватель, глядя на схему, высвеченную кинопроектором, Павел не услышал, что показали события конфликта, он читал письмо болгарского коммуниста, без перевода улавливал смысл написанного, и видел не эти, четко высветленные схемы, а широкую песчаную улицу и на ней одиноко шагающего путника - Стоила Проданова. Он видел ночное море, исполосованное прожекторами сторожевых катеров, и маленькую черную лодку под свежим ветром, а в ней - от прожекторов фиолетовую - хрупкую фигурку Таны Тиховой. Ему почему-то представилась она высокой, но хрупкой, как молодой тополек у родной калитки.
В следующий перерыв полковник Горбатюк, выключив кинопроектор, подошел к Павлу, участливо поинтересовался:
- Что у вас там, товарищ Заволока? Неприятности?
Преподаватель заметил, что у Павла с дороги утомленный вид. Впрочем, он это заметил еще на лекции, но тогда отвлекаться не стал.
- Отчего же… Нет… - робко возразил Павел.
- А почему не записываете?
- Я, товарищ полковник… - Павел чистосердечно признался: - письмо перечитывал… Ищу следы брата, - и стал рассказывать о жизни и службе Алексея, о той самой жизни и службе, которую он видел, и о которой - главным образом - слышал еще тогда, в те уже далекие военные годы.
Горбатюк задумчиво курил, глядя себе под ноги, слушал, не перебивая, и на его обожженном виске учащенно пульсировала голубая жилка.
- Значит, они высаживали подпольщиков на болгарский берег? - переспросил полковник, по-прежнему глядя себе под ноги и докуривая сигарету.
- У меня точных данных нет, - ответил Павел. - Но есть одна вещь с того берега.
- Какая? - оживился полковник и поднял голову.
- Орех. Мы его называем грецким, а болгары - шивалевским.
- А откуда известно, что орех шивалевский?
- Утверждают специалисты. Угощал…
- Одним-единственным?
- Не совсем… У меня их много.
- Из Болгарии?
- Из маминого сада.
- Любопытно. - Полковник докурил и теперь глядел на Павла как на семинаре или на зачете. Сильно заметные морщинистые мешки под глазами старили Горбатюка, и он уже, как отметил про себя Павел, был мало похож на того худенького юношу, сфотографированного на фоне поверженного рейхстага. Теперь эта фотография в музее академии.
- Любопытно, - повторил полковник и, хотя уже был звонок, несколько задержался, достал кожаную, истертую по углам книжку. - Запишите: Форенюков Герасим Прокопьевич. Это мой школьный товарищ. Был он моряком и к подводникам имел самое прямое отношение.
Последний час лекции тянулся для Павла непомерно долго. Впечатление о поездке, сообщение из Болгарии и, наконец, предложение Горбатюка заглянуть к его школьному товарищу - все это надо было связать в одно целое. И Павел радовался, что в людях, которые постоянно его окружают, он делает удивительные открытия.
Раньше о большинстве из них он мог судить вообще: дескать, хорошие - и все. Но почему? Почему Кралев прибежал как запаленный? Передал бы письмо вечером. И Горбатюк после звонка не поспешил в аудиторию, а задержался, продиктовал номер телефона, и в разговоре преподавателя было участие, как будто не Павел с Атанасом ведут поиск, а по меньшей мере вся группа.
После занятий Павел плотно пообедал и, благо было свободное время, отправился в Сокольнический парк с явным намерением увидеть Галю. Он знал, что в эти послеобеденные часы многие студенты пединститута и, конечно же, Галина предпочитают аудиториям накатанную лыжню.
Подмораживало. В разрывах туч белело небо. За сферическим куполом павильона садилось багровое солнце. Погода была не идеальная, но Павел, знавший ненастное зимнее Забайкалье, считал, что день выдался на славу.
На лыжне Павел разыскал Галину. Она сдержанно с ним поздоровалась, сняла лыжи, стряхнула снег с ярко-красного костюма. По нервным движениям ее тонких губ Павел догадался: чем-то недовольна.
Пока добирались до общежития, говорили о вещах пустяковых, будто у нее вовсе не было желания спрашивать о чем-то существенном, и у него было такое ощущение, что она нарочно не заговаривает о самом важном - о мичмане Ягодкине. Павел уже заметил за ней манеру молчать, особенно когда ей что-то не нравится. А сегодня она была какая-то не такая: подчеркнуто сдержанная, с напряженно-прищуренными глазами, с поджатой нижней губой - не иначе как затишье перед бурей.
Предчувствие не обмануло Павла. Галя унесла в кладовую лыжи, затем долго провозилась на кухне, а когда вернулась, словно спохватилась:
- Извини, заставила ждать, - и уже в комнате: - Раздевайся. Чайку попьем. Поговорим, как ты развлекался в своих Чебоксарах.
- Намек не понял. - Павел насторожился. Он уже начал было снимать шинель, когда едкий смысл Галининой фразы дошел до него, в следующее мгновение он принялся торопливо застегивать пуговицы, подчеркнуто извинительно говоря: - Спасибо, Галя… Я к тебе на минутку, да вот задержался…
- Как ты съездил? Удачно?
- Нормально.
Говорить было трудно. Мешала обида. Павел поспешно застегивал пуговицы: шинель была новая, и петли не слушались торопливых пальцев.
- И нужны тебе поиски? Тем более в праздники, - с вызовом упрекнула его Галина. - Я понимаю некоторых наших девчат: они себе мужей высматривают. Здесь все ясно. Ну ясно, когда люди добиваются справедливости. А ты раскапываешь какую-то историческую правду, которую никто не ставит под сомнение. Ну разве это не чудачество?
- Бывает…
Уже на улице, по дороге в академию, Павел хмыкнул, раз-другой, повторил про себя: "Бывает…" И тут вдруг, словно внезапно нашло просветление, увидел себя как бы со стороны. В чем, собственно, виновата Галина, что, перво-наперво, не спросила о Ягодкине? Или что он, Павел, прав, не поздравив девушку с праздником? Но нет, здесь было что-то другое, что испортило ей настроение. И он это почувствовал.
Уже затемно вернулся в аудиторию, открыл сейф, достал учебники и конспекты. События дня и особенно разговор с Галей мешали сосредоточиться, но он заставил себя выполнить задание. Сразу же после самоподготовки, не заходя в столовую, позвонил по телефону, который дал ему полковник Горбатюк.
Трубку взяла женщина. Павел назвал свою фамилию.
- Нас уже предупредили, - ответила женщина, - Герасим Прокопьевич ждет вашего звонка.
- Извините, что поздно, - сказал Заволока в оправдание и с благодарностью подумал о своем преподавателе: "Мало у него своих забот, еще мои вдобавок…" А женщина молодым, бойким голосом продолжала:
- Он работает по ночам.
- А когда его можно повидать?
- Приезжайте завтра, если сможете. Сегодня он выступает перед студентами, когда вернется - не знаю.
- Хорошо. Буду завтра. Ровно в семь. Спасибо. Спокойной ночи, - и мягко положил трубку.
Свидетельство Форенюкова
Как было условлено, ровно в семь вечера Павел приехал к Форенюковым. Метро "Кировская", трамвай "Аннушка". Вот и старинный серый дом с лепными украшениями. Широкий затемненный подъезд. Маленькая лампочка скупо освещает ступеньки. На массивных дубовых дверях медная табличка "Профессор П. А. Форенюков".
Павла встретила молодая светловолосая женщина. Большие роговые очки придавали ей солидность.
- Извините, - гость растерянно улыбнулся, привычным жестом поправил шапку. - Здравствуйте. Я к Герасиму Прокопьевичу.
- Прошу, товарищ капитан.
В прихожую вышел высокий, стриженный под "бокс" мужчина. Его торчащие, как ежик, волосы были совершенно седые.
- Форенюков, - представился он и показал на женщину: - Дочь Светлана. Мой помощник и консультант.
- Очень рад познакомиться, - сказал Павел и, не скрывая любопытства, тут же спросил: - Насколько я понимаю, здесь также проживает профессор?
- Проживал, - ответил Герасим Прокопьевич. - Полвека назад. Это был мой отец.
Уволенный в отставку по болезни сердца, Герасим Прокопьевич, вопреки рекомендациям военно-врачебной комиссии вести тихую, спокойную жизнь, ездил по командировкам, выступал перед молодежью, переписывался с фронтовыми друзьями, помогал им, в чем они нуждались, собирал свидетельства о подвигах людей флота. И во всем ему усердно помогала Светлана, старший научный сотрудник института Академии педагогических наук.
С нескрываемым интересом наблюдала она, как Павел, быстро оправившись от смущения, деловито прошел к отцу в кабинет и, пораженный увиденным, вдруг остановился: всюду - на окне, на полках, на столе - красовались макеты кораблей русского флота. Словно не заметив удивления гостя, хозяин достал желтую от времени газетную вырезку с потрепанными краями.
- Мы вам кое-что подыскали. Вот, например, заметку из "Красного черноморца" за 1942 год. Называется она "Идут в партию".
В заметке говорилось: "Подводная лодка лежит на глубине в несколько десятков метров. Недалеко вражеский берег. На лодке проходит партийное собрание. Оно посвящено приему в партию наиболее достойных краснофлотцев. Обсуждается заявление старшины Алексея Заволоки о вступлении в члены партии. В тяжелых условиях он и его товарищи готовились к предстоящему походу. Не отдыхая и недосыпая, готовил торпедист Заволока корабль для боевых дел. Будучи кандидатом в члены партии, он проявил себя настоящим большевистским агитатором. Боевой работой, беспредельной преданностью Родине черноморский моряк Алексей Заволока заслужил большой авторитет.
Обсуждается заявление матроса Хомутова. Он, как и старшина Заволока, представляет собранию рекомендацию офицера тов. Вяткина. Эти люди выросли на его глазах, возмужали и закалились в боевых походах.
Собрание приняло в ряды партии верных сынов Советской страны". Под заметкой стояла подпись: "Капитан-лейтенант В. Гусев".
- Ну как? О нем?
Павел ответил не сразу. Ему встретилась новая фамилия. Вот если бы вместо "Хомутов" стояло "Ягодкин", не было бы никакого сомнения. И все же речь шла о брате.
- Да, о нем… Конечно же, о нем! Их лодка бывала у вражеских берегов. Это подтверждал и мичман Ягодкин.
И Павел рассказал о недавней поездке на Волгу, о том, что мичмана он не застал в живых, и поэтому узнать подробности гибели брата ему так и не удалось.
- Они вдвоем плавали в сорок третьем году…
Форенюков прошелся по комнате, что-то вспоминая, затем постучал пальцем по столу, где лежала газетная вырезка.
- И все-таки это было в сорок втором, точнее - в сентябре сорок второго… И партсобрание, о котором писал Гусев, проходило в территориальных водах Болгарии. В том сентябре я сопровождал болгарских товарищей. Место погрузки - Голубая бухта.
- Я в ней бывал, - поспешил похвалиться Павел, но Форенюков с мягкой усмешкой уточнил:
- Их на Черном море несколько. Мы ее хорошо знали и ни с какой другой не путали…
* * *
…В Голубую бухту капитан-лейтенант Форенюков прибыл в полночь. Дорога оказалась длинной и утомительной. Несколько раз на горных перевалах комендантские патрули останавливали "студебеккер", тщательно проверяли документы и, убедившись, что в кабине офицер разведки Черноморского флота, без дальнейшего осмотра багажа и людей пропускали дальше, предупреждая быть осторожным. В горах фашисты выбросили десант, и не исключено, что враг может обстрелять машину.
В кузове под брезентом на прорезиненных тюках сидели люди, положив на колени автоматы, они готовы были вступить в бой, хотя воевать им предназначалось не здесь, а за сотни километров отсюда.
С потушенными фарами "студебеккер" подрулил к причалу. У деревянного пирса стояла подводная лодка. Между темными высокими скалами мигали крупные звезды. Где-то на юге, далеко в море, вспыхивали зарницы: может, стороной проходила гроза, а может, бушевала артиллерийская дуэль. И в бухте воздух, казалось, был пропитан приторно-сладким запахом пороха.
Пока краснофлотцы переносили прорезиненные тюки и осторожно опускали их в торпедопогрузочный люк, Форенюков в сопровождении одного из пассажиров, черноволосого мужчины в легком сером костюме, отправился в пещеру: там, за брезентовой дверью, закрывавшей проем, на снарядном ящике перед фонарем сидели командир подводной лодки капитан третьего ранга Вяткин и замполит капитан-лейтенант Гусев.
Замполит что-то быстро писал, на шелест брезента поднял голову, увидел Форенюкова с товарищем, кивнул им на свободный снарядный ящик.
- "Ваш сын Николай Терентьевич, - диктовал командир, - пал смертью храбрых.."
Вяткин потер виски, в желтом свете фонаря лицо его было мертвенно-бледным.
- Вечером немцы выбросили десант. Прямо на бухту. Пришлось принять бой… - и к Гусеву: - Капитоныч, выставь часового.
Гусев, козырнув, вышел. Форенюков, разложив карту, показал район, где предстояло всплытие.
- Прогулка не из веселых, - грустно заметил Вяткин. Сбив на затылок фуражку, он долго всматривался в точку, где черным по синему было жирно написано "Варна". - Здесь, как вам известно, очень мощное противолодочное минное заграждение.
- Там есть фарватер.
- Да, фарватер имеется, - подтвердил черноволосый мужчина, в его голосе слышался болгарский акцент. - Кстати, фарватер нам не потребуется. Перед заграждением нас будет ждать рыбацкая лодка.
Вяткин присвистнул, покачал головой, и в этом жесте болгарин уловил сомнение.
- Если всплывем вечером, до рассвета успеем высадиться на берег.
О последующем этапе операции Форенюков был осведомлен лишь в общих чертах. Болгарские политэмигранты, окончившие советские военные училища, направились в недавно организованный партизанский отряд "Антон Иванов". Форенюкову было известно, что летом фашисты нанесли серьезный удар Болгарской коммунистической партии. В стране были схвачены и брошены в тюрьму опытнейшие партийные руководители и в их числе секретарь ЦК Антон Иванов, именем которого теперь назван отряд, и руководитель военной миссии при ЦК БКП полковник Красной Армии Цвятко Радойнов. Радойнова Форенюков знал лично, готовил его к переброске в Болгарию.
В полночь без огней, словно на ощупь, подводная лодка покинула базу. Только через неделю пасмурным, дождливым утром она вернулась обратно. Командир сообщил Форенюкову, что задание выполнено: товарищи высадились благополучно. А вот моторную лодку фашисты обстреляли, имеется раненая. Пуля пробила ей грудь, задела легкое. Требуется срочное вмешательство хирурга.
И тут Форенюков увидел носилки. Матросы осторожно выносили раненую. Она была маленькая, как девочка, ее худое тело терялось под плащ-палаткой. Девушка что-то сбивчиво шептала. Но в этом торопливом шепоте было трудно разобрать хоть единое слово.
- В себя приходит, - сказал корабельный врач и, нагнувшись, мягко поправил ей подушку.
Вызванный хирург прибыл скоро. Пока раненую готовили к операции, врач - бритоголовый старший лейтенант с воспаленными от усталости глазами - просвещал разведчика: