- Кроме нас, ее никто спасти не сможет. Болгарские товарищи наскоро простились. Моторка отчалила. Раненую поместили в каюту замполита. В неярком свете лампочки ее лицо казалось черным, пухлые пересохшие губы просили пить. Алексей принес чайник и поил раненую из мятой алюминиевой кружки. Глотнув, Иванка надолго задерживала дыхание, вода ей причиняла боль. И Алексей, как мог, подбадривал:
- Ничего, Иванка, скоро будет легче. Рана пустяковая…
Врач сказал, что у девушки пробито правое легкое, необходимо хирургическое вмешательство.
Вяткин распорядился радировать в штаб флота, просить "добро" на возвращение в Голубую бухту.
Лодка шла строго на ост, навстречу утру. И все это время, до самого причала, Алексей не отходил от Иванки.
Экипаж не до конца выполнил боевую задачу: лодка возвращалась на базу с заряженными торпедными аппаратами. Справедливость решения командира еще до подхода к Голубой бухте была подкреплена радиограммой: "Благодарю за службу. Хирург выслан. Командующий".
Через сутки Иванка уже лежала на операционном столе.
Стриженный под машинку, невзрачный на вид хирург сделал ей операцию. Относительно раненой посоветовал:
- Ей бы молочка. Парного…
Когда медики и офицеры разведки флота уехали, командир с молчаливого согласия замполита подозвал к себе Заволоку.
- Ну все слышал, Алеша?
- Так точно.
- Где будем покупать молоко?
- Нужна корова. Деньги у нас есть. - Алексей взглянул на командира, резко поднял к пилотке руку. - Разрешите выполнять приказание.
- Возьмите с собой старшину Ягодкина, - и к старпому: - Заготовьте необходимые документы.
В тот же день Заволока и Ягодкин, взяв автоматы, деньги и документы, отправились в горы…
Вошла хозяйка, и Хомутов прервал свой рассказ.
- Пора обедать, - объявила она. - Гости проголодались.
- Спасибо! - сказал Атанас и начал было объяснять, что в санатории их сытно накормили, но хозяин решительно стал на сторону хозяйки.
- Спасибо скажете, когда пообедаете.
- Что верно, то верно, - согласился Леонтий Власович. - Держись камбуза - не пропадешь, - и направил свою коляску в другую комнату.
Это был обеденный зал с сервантом во всю стену. Посредине зала стоял большой стол, покрытый вышитой льняной скатертью.
Леонтий Власович подкатил к торцевой стороне стола. Здесь, по всей видимости, было его постоянное место. Справа от него хозяйка усадила Павла и Атанаса, подала им на колени полотенца. Поставила перед гостями тарелки с борщом.
Пока Василий Дмитриевич откупоривал бутылки, или как он утверждал, снимал "бескозырки", Калина Семеновна внесла две большие глиняные миски: одну - с капустой, порезанной на четвертушки, другую - с мочеными яблоками.
- Сегодня у бати праздник, - говорил хозяин, - значит, и у нас тоже. Батя - единственный оставшийся в живых член боевого экипажа. В прошлом году я ездил в Ростов на похороны замполита Гусева. Говорят, он дневник вел… Интересно, говорят, описан подвиг вашего брата… Будь я в правительстве, издал бы закон, чтоб каждый фронтовик написал собственноручно или рассказал о себе и своих товарищах. Если сейчас этого не сделаем, лет через тридцать безнадежно опоздаем.
Василий Дмитриевич пригласил из кухни женщин и, когда те уселись за столом, предложил Леонтию Власовичу произнести первый тост. Ни для Атанаса, ни тем более для Павла не было в новинку, что по русскому обычаю первый тост произносят за встречу. Но гости не угадали.
- Вот тут, - начал Леонтий Власович, откашлявшись, - Вася сказал, что я последний из нашей подводной лодки. Говоря по правде, меня уже давно не было бы, если бы в трудную минуту не встретилась на моем пути Мария Савельевна. Она меня вернула к жизни. За Марию Савельевну! Земля ей пухом.
На глазах Леонтия Власовича заблестели слезы. Калина Семеновна скорбно поджала губы, выпила первая. Она была давней подругой Марии Кожиной, их мужья вместе ушли на фронт и погибли в первую военную зиму.
Хозяйка поднесла Леонтию Власовичу рюмку, затем сама его стала кормить. Так когда-то кормила его Мария Савельевна, мать Василия Дмитриевича.
…Марья Кожина, как ее звали в деревне, много лет проработала в колхозе телятницей. Зимой и летом - в четыре утра была уже на ферме, потом бежала домой: готовила в школу сына, ухаживала за Леонтием Власовичем, потом опять бежала на ферму… И так изо дня в день, из года в год.
Выучила сына, стал он агрономом. Привезла из Москвы специалиста, который сделал коляску на электробатареях: нажми культей кнопку - и колеса вертятся. Ездит Леонтий Власович по дому, по двору, по улице.
Заставила Мария учиться и Леонтия Власовича. Стал Хомутов электриком. Вся автоматика на животноводческой ферме установлена по его идеям и предложениям.
- К слову будь сказано, - объяснил Василий Дмитриевич, покрасневший от выпитой рюмки, - мама оставила свое здоровье на ферме: все на своих руках таскала. Надорвалась… А теперь сто двадцать электромоторов только в центральном блоке. Чисто, тепло, уютно… Вот приедете еще - я вам все покажу. У бати голова - академия…
- Орденом наградили… - похвалилась Калина Семеновна.
Василий Дмитриевич не без гордости добавил:
- А теперь батю представили на второй. На днях звонили из обкома.
За обедом Павел спросил у Леонтия Власовича, почему в санатории он ни словом не обмолвился о походе к берегам Болгарии. Хомутов ответил:
- Я давал клятву - поход держать в тайне. Сам понимаешь.
Еще бы! О военной тайне он знал еще от Алексея, что ее берегут строже, чем собственную жизнь.
- Кстати, на второй день к вечеру Алексей с Ягодкиным привели корову… Как сейчас вижу: была она красной масти и с отбитым рогом, - вспомнил Леонтий Власович. - Любопытная история!
Корова
Дорога - сплошная колдобина - круто поднималась вверх, и, пожалуй, не было ни одного водителя, который не проклинал бы ее на чем свет стоит. Но тем не менее по ней ездили днем и ночью, доставляли в бухту бензин, торпеды, патроны, продовольствие. Она единственная по суше связывала базу с внешним миром. По ней и шли Алексей Заволока с Прокофием Ягодкиным, добро корабль разрешено было поставить на профилактику. Никогда еще у Алексея не было столько денег - полная, туго набитая противогазная сумка, и все красненькие - тридцатирублевки.
У перевала краснофлотцы свернули на каменистую тропу, еле заметную среди зарослей дуба: когда-то здесь гоняли стадо, теперь она была покрыта жесткой колючей травой. Тропа вела в горный аул.
Вечером, когда уже в лесу сгустились сумерки и туман наполнял долину - только на востоке Большой Кавказский хребет сверкал в лучах заходящего солнца, - Алексей и Прокофий наконец-то добрались до аула. Чем-то напуганные чеченки показывали в сторону букового леса, покрывавшего крутые склоны гор.
- Там ваши мужья пасут скот, да? - допытывался Ягодкин. - Ушли воевать, да? - и похлопывал рукой по стволу автомата. Прикрываясь платками, женщины молча пятились, ныряли в сакли.
Так ничего и не добившись, моряки направились в буковый лес: может, там встретятся люди, которые могли бы им помочь купить корову?
В горах темнеет быстро. Не успели моряки углубиться в лес, как потеряли тропинку. В небе, не мигая, ярко заблистали звезды. Казалось, и море было рядом, а его дыхания вовсе не чувствовалось.
К ночи воздух сделался пронизывающе холодным, но по-прежнему удерживал стойкий аромат старого букового леса. Решили заночевать, не разводя костра. Спать не пришлось. Время от времени из ущелья доносились выстрелы. А после полуночи высоко в небе послышался гул бомбардировщика. "Не иначе как немецкий", - определил Ягодкин.
И когда самолет был уже в зените, высокий буковый лес внезапно озарился зеленым светом. Деревья бесшумно ожили. От стволов отделились черные тени, с нарастающей скоростью стали удлиняться и вдруг так же внезапно исчезли, как и появились.
- Кто-то ракетами балуется, - сказал Ягодкин. Он глядел в небо. Там рокотал самолет. - Разворачивается, слышишь? Никак на посадку?
Подхватив автоматы, моряки выскочили на опушку широкой поляны, и в этот момент шагах в тридцати от себя увидели человека. Он стоял под деревом и стрелял из ракетницы.
Шипя и рассыпаясь, ракеты освещали поляну. Сюда - было слышно по звуку, - сбавив скорость, быстро приближался самолет. Когда он пронесся над поляной, Алексей и Прокофий одновременно увидели купола парашютов. В несколько прыжков моряки оказались рядом с человеком, пускавшим ракеты.
От неожиданности незнакомец присел, потом метнулся к дереву. Алексей сделал ему подножку и уже лежачего оглушил по голове увесистым флотским ботинком. Тут же на незнакомца навалился Ягодкин и без особого труда заломил ему руки, но, видимо, перестарался, потому что тот вскрикнул и вдруг по-русски злобно выругался.
Прокофий опешил: не ошибся ли? А что, если это свой, боец какой-либо сухопутной части? И все-таки на всякий случай его связали его же брючным ремнем. А тем временем парашютисты приземлились на поляну. Послышалась чужая отрывистая речь.
Парашютисты обходили поляну. Наверное, искали человека, пускавшего ракеты. Немецкая речь вернула Ягодкину решительность, и он принялся торопливо забивать незнакомцу в рот сухую жесткую траву.
Над головой Ягодкина раздалась автоматная очередь. Это Алексей открыл огонь по парашютистам. Один, запутавшийся в стропах, что-то угрожающе кричал. Алексей несколько раз выстрелил на звук - крик оборвался.
- Много их? - крикнул Ягодкин.
- Не считал пока.
Парашютисты, отстреливаясь, отошли. Алексей вернулся. Вдвоем они постояли. Стало тихо. Только запах сгоревшего пороха все еще явственно ощущался под деревьями.
- Больше нам тут делать нечего, - рассудил Ягодкин и пинком ботинка поднял незнакомца. - Погляди, ничего не забыли?
Алексей заметил прислоненный к дереву карабин и вещевой мешок, довольно тяжелый, бросил мешок себе за спину и первым побрел сквозь колючий кустарник.
Моряки вернулись на знакомую тропинку. Об отдыхе не было и речи. Решили дождаться рассвета, вернуться в аул и во что бы то ни стало встретить хоть одну живую душу, чтоб можно было узнать толком, что делается в округе.
Наконец утренняя заря погасила звезды. В лесу посветлело.
У незнакомца стучали зубы, но, наверное, не от холода. В его кармане Алексей нашел красноармейскую книжку на имя сержанта отдельного саперного батальона Приморской армии.
Ягодкин был явно обескуражен. При свете дня моряки рассмотрели пленника. У него было костистое, темное от загара лицо, горбатый нос и взгляд затравленного зверя: так может смотреть только враг.
По дороге в аул моряков встретили пограничники, и лейтенант, старший среди них, потребовал пропуск. Ягодкин подал предписание, заготовленное старпомом.
- С документом - порядок, - сказал лейтенант и тут спросил, кого и куда они сопровождают.
- Захватили, товарищ лейтенант, - объяснил Алексей. - Ночью, представьте себе, пускал ракеты…
Теперь лейтенант уже другими глазами взглянул на моряков и на человека в форме сержанта.
Пограничники вывели их на обширную поляну, усеянную каменными валунами. В тени старого дуба Заволока и Ягодкин увидели ворох парашютного шелка, рюкзаки, ящики. В траве лицом кверху лежал человек. На нем была защитная одежда, большие кованые ботинки. Один глаз вытек.
Тут же, на железной коробке, сидел капитан пограничных войск, курил и что-то торопливо записывал. Перед ним стоял человек в униформе с разорванным рукавом, сквозь желтый бинт проступала кровь. Ягодкин без труда определил: бинт - немецкий.
Лейтенант жестом остановил группу, а сам, подойдя к капитану, что-то стал объяснять. Капитан, по виду кавказец, рывком поднялся, подскочил к саперу:
- Шакал!
Выкрикивая незнакомые морякам слова, он перед носом задержанного тряс большим волосатым кулаком, потом, словно спохватившись, повернулся к морякам, и взгляд его потеплел. Но спросил он строго:
- Вы почему оказались в зоне боевых действий?
- Товарищ капитан, нам в ауле показали на лес, - стал оправдываться Ягодкин. - Вот мы и пошли…
- Вай-вай-вай, старшина, а непонятливый. Вам же ясным языком было сказано: что в лес шакалы угнали колхозный скот. Чтоб фашистам достался…
- Мы этого не знали, - ответил Алексей.
- И диверсанта убили по незнанию? - Капитан едко усмехнулся.
- По случайности.
- Случайно вы живы.
Капитан приказал лейтенанту сдать пойманных диверсантов коменданту трибунала, а сам повел моряков через густой и влажный лес. Вскоре на дне каменистого ущелья они увидели пестрое стадо коров.
Капитан показал на упитанную телку: из нее получатся отличные котлеты.
- Нам нужна дойная корова, - уточнил Алексей. - Женщина в тяжелом состоянии… Тяжелораненая…
- Вай-вай! Ловят диверсантов, а женщина умирает. Ныхарашо. Вот, - указал капитан на корову красной Масти, - ваша. Вы ее честно заработали в бою, - и торжественно добавил: - Вы, моряки, бойцы замечательные, только на суше беспечные, а это для вашей жизни ныхарашо.
В сопровождении пограничников Заволока и Ягодкин гнали корову до самого перевала, а за перевалом, когда уже, казалось, все опасности были позади, из кустов раздалась автоматная очередь, и пуля, видимо, предназначавшаяся Алексею, угодила в коровий рог. Такую ее, с отбитым рогом, и пригнали в Голубую бухту.
- А мы с замполитом уже схлопотали по выговору за ваш поход, - без утайки признался командир. - Добро, хоть не казенные деньги взяли…
- Товарищ командир, - воскликнул Алексей, - а мы их принесли обратно! Капитан-пограничник сказал, что корову мы честно заработали в бою.
- Ну и ну!
После операции, к великой радости подводников, Иванка стала быстро поправляться. Ее щеки порозовели, в темно-карих глазах появился блеск. На вопросы моряков! "Как себя чувствуешь", отвечала:
- Добре.
Алексей научился доить корову, которую назвали Торпедой. Доение оказалось не ахти какой сложной процедурой. Только вот руки болели, должно быть, с непривычки. Кроме Алексея, к Торпеде никто не решался подсаживаться с ведром-подойником, зато траву носили все, кто был свободен от вахты.
Иванка осваивалась в новой для нее обстановке, многих подводников уже знала по имени, а Заволоку называла "братком Алешей" и каждый раз, когда он уходил из палаты, просила: "Братко Алеша, ты без меня не уплывай. Я хочу домой в Болгарию".
Скоро Иванку увезли в госпиталь. По прямой госпиталь от базы был километрах в десяти, а вот когда поднимаешься, долго петляешь, пока не покажется двухэтажный каменный дом. До войны здесь был пансионат, и дом белили известью. Сейчас его перекрасили в серый цвет, чтоб с моря трудно было его заметить.
Алексей ухаживал за коровой, доил по-прежнему сам, но теперь все молоко относил на камбуз, чтобы корабельный кок, красный от усердия главстаршина Некрутывухо варил на нем овсяную кашу. Торпеда оказалась понятливой, быстро привыкла к ласковой заботе Алексея и, наверное, в благодарность за это всегда норовила лизнуть ему щеку.
Как-то вскоре после отъезда Иванки Некрутывухо заглянул под навес, пыхтя и кряхтя, принес Торпеде полный бачок помоев и, пока корова пила, вылавливая листья капусты, вслух рассуждал:
- Гарна скотына, та мьяса маловато.
От этой новости Алексею стало не по себе. Он понимал, что рано или поздно Торпеду зарежут, и кок с присущим ему старанием наделает из нее котлет, и тот же Миша Лукаш, второй помощник торпедиста, бывший зенитчик погибшего теплохода "Абхазия", подмигнет товарищам: мол, Торпеда даром не пропала.
Пожалуй, лучше других распознал настроение Алексея замполит Гусев.
- Ты вот что, - сказал он без околичностей, - завтра захвати двух товарищей, свободных от вахты, отведешь Торпеду в госпиталь, а заодно проведаешь Иванку. Некрутывухо ей приготовил гостинец. От всего экипажа…
Предложи он это на сутки позже, Торпеду довелось бы оставить на базе. В следующую ночь был получен приказ выйти в море.
А осенью, когда море стонало от северного ветра и только в Голубой бухте было относительно спокойно, лодка под командой Вяткина, теперь уже капитана третьего ранга, переправляла партизан на болгарский берег. В этой группе была и подпольщица из Варны Иванка.
После того как она вышла из госпиталя, ей предложили остаться до конца войны в Советском Союзе. Но девушка настояла на своем, и после учебы на курсах радистов ее зачислили в боевую группу.
В этом походе Алексей испытывал сложное чувство: он был счастлив, что они с Иванкой снова вместе, и одновременно печалился, что это встреча перед разлукой, может быть, в их жизни последняя.
Там, куда она теперь направлялась, свирепствовали фашисты. Многие подпольщики уже были схвачены и казнены. На политинформации замполит Гусев рассказал подводникам, какие жестокие муки в царских застенках принял болгарский патриот генерал Владимир Займов. Палачи дробили ему пальцы, жгли спину раскаленным железом, раны посыпали солью… Сердце генерала не дрогнуло. Он был солдатом. Иванка же - девушка. А фашисты не знают снисхождения ни к кому. Ах, если бы он мог быть с ней рядом!..
В непроглядную штормовую ночь их встретили варненские подпольщики, и тогда, на палубе, перед тем как пересесть в моторную лодку, Иванка обняла Алексея.
Леонтий Власович умолк. И гости заметили: за окном вечер, стекла затянуты белыми сверкающими узорами. Пора было собираться в обратный путь: предстояло еще ехать электричкой.
- Значит, в ноябре сорок второго года Алексей с Иванкой виделись в последний раз? - взволнованный рассказом, уточнил Павел,
- По всей вероятности, - ответил Леонтий Власович. - Тогда наш поход был очень удачным. На четвертые сутки мы подстерегли немецкий транспорт. Шел он из Стамбула в Констанцу. Что у него было на борту - можно только предположить, но, как потом нам сообщили, жители Бургаса видели в море зарево… двое суток полыхало пламя…
- А когда к Алексею могла попасть фотография Иванки?
- В августе сорок третьего.
- Но в сорок третьем году Иванки уже не было в живых.
- А что, у вас есть точные сведения? - Леонтий Власович добродушно усмехнулся.
- У меня есть письмо подпольщика.
- В августе сорок третьего Иванка была жива. В тот месяц мы встречались с подпольщиками дважды, и дважды девушка передавала привет всему экипажу.
Последние слова Леонтия Власовича и ободрили и озаботили Павла. Все-таки была тогда жива Иванка или уже погибла? Если погибла, то когда и при каких обстоятельствах? Этого Леонтий Власович, оказывается, не знал. И на главный вопрос тоже не ответил, так как летом сорок четвертого года в походах не участвовал - был на курсах минеров.
- Об Алеше мог бы еще рассказать Владимир Капитонович Гусев, - вспомнил Леонтий Власович. - Да теперь его уже не спросишь. А дневник он оставил. Если вам удастся прочитать его записки, надеюсь, и узнаете больше… У замполита было записано, что Алексей Заволока и Миша Лукаш посмертно представлены к наградам…
Ночной электричкой Павел и Атанас вернулись в Москву. И хотя время было позднее, Павел написал в, Ростов Гусеву-младшему, инженеру завода: попросил его сделать выписки из отцовского дневника о главстаршине Заволоке. Второе письмо он адресовал коммунисту Проданову, прося его, если будет необременительно, узнать о дальнейшей судьбе Гочо Тихова.