Но вот Тюлев замер. Ему показалось, что боец, плывший с ручным пулеметом, не вынырнул. Секунда - и Кирей уже был в воде, толкая к берегу оплошавшего пулеметчика. В испуганном, бледном до синевы пулеметчике политрук узнал Языкина из взвода Амирханова. Боец крепкий, плавать умеет, и все же воды нахлебался. Да и как не нахлебаться, когда, кроме пулемета, в вещмешке четыре диска с патронами, гранаты, продукты.
Не прекращая наблюдения за переправой Тюлев вернулся к прерванному разговору:
- Он, товарищ политрук, опасается, что ему не дадут повоевать по-настоящему…
Подошел Давыденко, мокрый, сосредоточенный. По его напряженно вытянутому лицу было видно, он что-то хочет сказать, но не решается.
- Что у вас, товарищ Давыденко?
- Зудин вам, товарищ политрук, докладывал?
- О чем?
- О ящике. Его радист, ну как его, Шумейко, ящик утопил.
- Как это… утопил? Где?
Давыденко вытянул руки, молча показал. Там кто-то плыл, как плавают бобры, когда строят плотину.
- Вы искали?
- Ящик? Так точно. Ныряли. И я. И вот - Кирей.
Невозмутимость, с которой докладывал боец, раздражала.
- Да понимаете ли вы, что в этом ящике радиостанция? Радиостанция!
- Мы… Все дно обшарили. До самого поворота… Быстрое течение, товарищ политрук. А за поворотом - немцы.
Да, за изгибом реки, на больших валунах - вражеский пост. Не будь спасительного тумана, немцы выкосили бы весь отряд. Счастье наше, что не догадываются, уверены, никого поблизости.
"Ах, туман, туман!.. Если представить, что есть бог, то пазуха бога - вся из тумана…" - Политруку отчего-то пришла на ум эта несуразная мысль. А перед глазами стоял маленький, с острым подбородком боец Шумейко, его детское, в конопатинках лицо было бледное и жалкое: Шумейко о чем-то канючил… О чем же? Ах, да! Об овчарке Зудина. "Такая умная собака. Даже рацию носит…" Доносились.
Потеря для отряда была ощутимой. Политрук стал припоминать: кто нес передатчик, а кто - приемник: если утопили приемник, то ни к чему и передатчик, а если передатчик, то приемник остался без запасных батарей. "Шуя, Шуя - коварная речка…" Политрук поспешно снял сапоги, на брюках развязал тесемки, носки, засунул в карман, в плащ-палатку завернул полевую сумку с картой и по скользким мокрым камням спустился к воде.
- Товарищ политрук, тут сразу яма, - по праву дежурного предупредил Давыденко.
Вода, студеная, тяжелая, обручем сдавила тело. Набрав полные легкие воздуха и остановив дыхание, политрук оттолкнулся от берега и сразу же почувствовал, как быстрое течение кинуло его на стремнину, потянуло ко дну.
"А как же ребята с двухпудовым грузом?"
6
После переправы отряд сосредоточивался на островке - небольшой торфянистой возвышенности. Здесь росли осинки и березки, люди шли, и кусты качались вместе с торфяником. Лежать было сыро, но после купели ноги сами подкашивались, и бойцы падали в мягкий, пропитанный водою мох.
Кургин сидел отдельно от основной массы бойцов, страшный в своей строгости, выспрашивал радиста Зудина, как все это случилось, как он недосмотрел и оставил отряд без радиосвязи. Около зеленого ящика - остатков рации - стоял убитый горем Шумейко. Он плакал. Незадачливый пловец утопил, оказывается, передатчик вместе с запасными батареями.
- Как же мне с вами поступить? - сдерживая гнев, спрашивал Кургин. - Будете отвечать!
- Я отвечу, товарищ лейтенант, - не молчал Зудин. Время от времени избитыми в кровь пальцами он поглаживал свою бритую шишковатую голову. Она была в свежих царапинах.
Еще до выхода в рейд политрук уже знал, что Зудин побрил голову нарочно, чтоб показать товарищам свое презрение к мошкаре. Увидев политрука, Кургин кивнул на радистов.
- Вот, полюбуйтесь, - утопили рацию.
- Да мы, товарищ лейтенант, искали. Я раз десять нырял… Всю голову о камни… Даже потерял пилотку… - Зудин смотрел на командира как на сурового, но справедливого учителя.
- "Пилотку…" - съязвил Кургин, - лучше бы голову. Осталась бы рация. Под трибунал пойдем и я, и вы, Зудин, и вы, Шумейко… Да не ревите, черт вас побери! Здесь не детский сад. Вояки…
Шумейко плакал навзрыд, как первоклашка, набедокуривший, но скоро понявший свою вину.
- Товарищ лейтенант, кровью смою…
Кургин махнул рукой, отвел политрука в сторону:
- Вот такие пироги, комиссар… Может, вернуть их обратно? Пусть ищут. Найдут - догонят. Без рации - гибель.
- Если что - пошлем связного, - сказал Колосов. - А трибуналом грозить… Стоит ли? Одно дело делаем. Шумейко и так напуган до смерти.
Потеря рации потрясла командира. По своему, пусть небольшому, боевому опыту Кургин знал: в бою связь - особая ниточка, помогающая младшим и старшим командирам действовать согласованно. Теперь между отрядом и полком этой ниточки не существовало.
Туман все еще пластался, а на северо-востоке уже полыхала утренняя заря, окрашивая небо в желтые и светло-розовые полосы.
Стал подходить взвод Лободы. Бойцы, мокрые, с синими от холода губами, выползали на островок и тут же падали в траву, даже не пытаясь перекинуться словом. Все жили мыслями о предстоящем бое и молча выполняли команды.
- Я ухожу с управлением, - сказал Кургин политруку. - Ты подожди прикрытие. И поспешай. Не давай останавливаться. Будем сосредоточиваться у водосброса.
По примятой осоке отряд двигался вдоль реки, огибая Шотозеро с юга. Бойцы знали: пока не взойдет солнце, туман надежно будет скрывать их от вражеского глаза. Время подгоняло людей лучше всякой команды.
Политрук, поеживаясь от мокрой тесной одежды, смотрел, как идут бойцы. С пулеметом на груди прошагал маленький коренастый командир четвертого взвода сержант Амирханов. Заметив политрука, он приостановился, словно ожидая вопроса.
- Отставших нет?
- Все здесь, товарищ политрук.
Под тяжестью вещевых мешков, не глядя по сторонам, сапогами торили тропу Витович, Новиков, Коваленко, Шепеляк, Полторабатько, Зайцев, Кошелев, Расулов, Сержантов… Все они из роты Кургина. Несколько дней назад капитан Анохин собрал их и объявил: "Вы, ребятки, в прошлом футболисты. Давайте подумаем, как провести игру с первым батальоном. Что? Где тренироваться? За высотой. Тренер, вот он, политрук Колосов". Сказано это было с некоторой долей иронии. Но политрук всерьез подумал: "А почему бы не сыграть?"
Василий Колосов случайно проговорился, что до войны в своем Липецке он был капитаном футбольной команды. Правда, состояла она из одних мальчишек. Но однажды они завоевали первое место. Капитан Анохин, как истый командир, питал слабость к спортсменам, особенно к футболистам. Он мечтал, что в его батальоне будет команда на зависть всему полку, а может, и дивизии.
Комбат любил выносливых и смелых ребят. Ему удавалось пополнять роты бойцами, знающими в спорте толк. Штабники намекали на близкое знакомство Анохина с командиром дивизии: спортсмены ему доставались якобы по дружбе. Так это было или нет, но, замечал политрук, для Анохина все бойцы были "ребятки", и он их, любя и жалея, испытывал боем.
Наконец подошла группа прикрытия - взвод Иваницкого. Сам лейтенант словно вырастал из тумана. На фоне полыхающей зари его фигура казалась неправдоподобно крупной. Видимо, туман обладает свойством увеличивать предметы. За спиной у лейтенанта все те же два вещмешка, прикладом под мышкой, на ремне, - пулемет Дегтярева. Под сапогами командира взвода глубоко оседали кочки, и там, где он ставил ногу, выступала вода. В его походке чувствовалась огромная, как у медведя, сила. Приблизившись к политруку, он мягко улыбнулся. На его квадратном розовом подбородке шевельнулась коричневая родинка.
- Все?
- Все, товарищ политрук.
Вскоре болото кончилось. Отряд втянулся в мелколесье. Маршрут лежал среди осинников, березняков, ольшаников. Попадались открытые низинные места, и тогда снова пахло тиной и осокой. Наконец ноздри уловили запах застоявшейся озерной воды. Бойцы прибавили шаг. Но это опять была речка, та самая Шуя, которую только что преодолели и в которой несчастный Шумейко утопил передатчик.
Невеселой новостью встретил Кургин:
- Впереди противник. Будем обходить.
- По меткам проводника?
- Да. Опять вернемся на тот берег…
Туман по-прежнему лежал, как вата. Но если в него пристально смотреть, нельзя уже было не заметить, что он движется. Туман плыл от реки, огибая валуны и деревья, просачивался в лес, откуда отчетливо доносились голоса: да, там бодрствовали не только часовые.
Время торопило. Коль туман подвинулся всей своей массой, за землю он долго не удержится, оторвется, взмоет в небо - и тогда взору фашистов предстанет вся пойма с ее болотами и болотцами. А на болоте каждый человек - что муравей на дороге.
Место переправы, указанное проводником, вряд ли можно было назвать удачным: глубокое, каменистое, с крутыми, обрывистыми берегами. Куда ни шло без груза. Но плыть с двухпудовой тяжестью - беда.
Взвод за взводом спускался к речке. Бойцы загнанно дышали, подгоняемые одной-единственной мыслью - не опоздать. А туман уже редел и таял. И лучи восходящего солнца делали его зыбким, как паутина…
На этот раз политрук плыл вместе с разведчиками. Над сизыми камнями стремительно неслась вода, чистая, прозрачная, как из родника, вода просматривалась насквозь. Вспугнутая стайка хариусов с быстротой молнии метнулась под скалы, исчезла, затаилась.
Снова, как на первой переправе, выручали предусмотрительно снятые и набитые травой сапоги - поплавки внушительные, но ненадежные. Тут не растеряйся, Шуя - речка своенравная. Обо всем этом говорено-переговорено и на привале, и на марше, говорено со всеми вместе и с каждым в отдельности.
Политрук проследил, как бойцы преодолевают речку: ни всплеска, ни вздоха. "Ах, какие вы, ребята, понятливые! И здесь наше единственное спасение - ничем себя не выдать".
Опять принимало болото. Здесь еще господствовал туман, и по-прежнему, как разозленные осы, свирепствовали комары. Они садились на шею, на лицо, на руки, мгновенно прокусывали кожу. Проведешь ладонью по щеке - вся ладонь алая. Сколько они выкачают молодой горячей крови, пока отряд выберется в сопки?
Солнце, как огненный шар, стремительно взмывало в небо. И нужно было поторапливаться, иначе болото могло превратиться в ловушку. Эта трезвая мысль преследовала яростней, чем вся мошкара Карелии.
Кургин снова ушел вперед. Политрук подождал, пока подтянется прикрытие. А мысли уже были на узле, который предстояло брать внезапной, короткой атакой.
Из кустов показался Иваницкий. Эго был он и не он. Глаза свинцовые. Лицо серое, в синих пятнах, в кровоподтеках. Родинка на квадратном подбородке тоже посинела. Его гимнастерка исходила паром. За спиной те же неизменные вещмешки и в руке тот же, по-охотничьи прижатый к животу ручной пулемет Дегтярева. Политрук догадался: лейтенант нырял, видать, не раз и не два. В стремительной студеной воде даже тренированное тело в считанные минуты становится синим.
- Двое… не вынырнули…
Иваницкий виновато отвел глаза в сторону. Он знал своих подчиненных, знал, что некоторые плавают неважно.
- Кто?
- Купцов и Батышкин.
- Не умели держаться?
- Умели… Прекрасно умели. Переправлялись последними. Что-то с Батышкиным… Наверное, судорога. Ему на помощь Купцов. Ну и затянуло их под скалы… Я нырял. Но там как на водопаде…
Иваницкий передал мокрый тетрадный листок с фамилиями утонувших. Политрук спрятал его в нагрудный карман гимнастерки и, проводив взглядом Иваницкого, еще немного постоял, надеясь, а вдруг догонят Купцов и Батышкин. Жестокая действительность подсказывала другое. Больно и горько хоронить погибших товарищей, но еще горше, не приняв боя, считать потери…
7
Туман пока держался, но достаточно было ветерка, чтоб он поднялся в небо, поплыл над землей легкими белыми облаками.
Где-то рядом в зарослях камыша громко вскрикнула птица. Шедший впереди Сатаров остановился, прислушался.
- Гусь, товарищ политрук.
- Откуда ему тут взяться?
- А он дикий. Здесь даже для человека найдется убежище.
Птицу Сатаров не угадал. Это был не гусь, а лебедь. Потревоженный людьми, он плавал на чистой воде, не пытаясь скрыться в зарослях.
Встреча с лебедем на время отвлекла политрука от тяжелых мыслей. Ярко-оранжевое солнце вставало над камышами. С пугающей торопливостью туман покидал болото, и его белые клочья были похожи на взмывающих в небо лебедей.
Сквозь дремотную тишину смутно доносился гром канонады: казалось, далеко-далеко, может, над самым Онежским озером, проходила гроза. К грому прислушивались, словно к родному и желанному голосу.
Проводник, шедший впереди и оставлявший зарубки на кустах и деревьях, дело свое знал. Нельзя было не удивляться, с какой ловкостью он преодолевал болото, переплывал речку, обходил вражеские сторожевые посты, вел за собой отряд, растянувшийся почти на целый километр.
Проводник вел, но бойцов от вражеского глаза скрывал туман, скрывал до той минуты, пока солнце высоко не поднялось над камышами.
С юга уже видны были холмы, и на них гнутые ветрами корявые сосны. На соснах - сомневаться не приходилось - сидели наблюдатели. Трудно было предположить, что их интересовало только болото. На всех картах - наших и вражеских - болото на юго-восток от Шотозера обозначалось как непроходимое. И все же… двигаться по нему незамеченным вряд ли было возможно, если б не туман. Сейчас он покидал болото с поспешностью вспугнутой лебединой стаи.
Опасность подгоняла людей, не позволяла останавливаться. Мокрые, голодные, посиневшие от холода, шли бойцы, напрягаясь под тяжестью ручных пулеметов, дисков с патронами, набитых под завязку вещевых мешков.
Через зыбкий островок, поросший густым осинником, следовал взвод сержанта Амирханова.
- Обратите внимание, товарищ политрук, - говорил он, с гордостью показывая на подчиненных, - как идут Покровский, Молчанов, Василец, Ховзун, Зеленин!
- Еще бы! Спортсмены…
- Само собой, товарищ политрук. Грамотно идут. Расчетливо.
Вглядываясь в движения бойцов, политрук отметил: "Месяц воюют, а такое умение!"
Молодой осинник не позволял подниматься в полный рост, и бойцы, согнувшись и вытягивая сапоги из торфяного месива, где на коленях, где на животе, спешили к коренному берегу. Оттуда уже доносился шум воды. Проводник вывел отряд в точно указанный пункт.
Теперь предстояло идти к узлу колонных путей, полагаясь лишь на разведчиков отряда.
Водопад на реке Шуя - место довольно дикое. Даже война здесь пока что не потревожила ее первозданного покоя. Гранитные берега, причудливо оплетенные корнями сосен, смотрели на мокрых пришельцев, словно в злобном оскале. Огромные валуны, разбросанные по всему плесу, позволяли перебраться на левый берег, не окунаясь в воду. Над водопадом висела водяная пыль, и яркие солнечные лучи пронзали ее, образуя широкую красочную арку. Казалось невероятным, что на восходе солнца может быть такая богатая по гамме цветов радуга.
И Колосову вдруг пришли на ум стихи Державина:
"Шуми, шуми, о водопад!.. увеселяй и слух и взгляд твоим стремленьем, светлым, звучным, и в праздной памяти людей живи лишь красотой твоей!"
Невдалеке, с ручным пулеметом на груди, весь с головы до ног в болотной тине, стоял боец из взвода лейтенанта Лободы. Глаза его, красные от бессонницы, восторженно блестели.
Бойцы прислушивались к шуму водопада, и, наверное, не только политрук, а и все, кто выбрался из черного, затянутого тиной болота, уже ощущали запах боевого дыма. Еще пять километров - и отряд будет у цели.
Увидев у среза воды Кургина, политрук спустился к речке.
- Сверим часы, - сказал Кургин. - Сейчас без пятнадцати шесть. В семь - атака.
- Не успеем. Люди притомились.
- Надо успеть, - тоном, не терпящим возражения, произнес Кургин. - У фашистов завтрак. Эта публика, как известно, к еде относится аккуратно.
Солнце припекало. После изнурительной купели было приятно ощущать на себе ласковые лучи. Гимнастерки высыхали. Ремни пулеметов и лямки вещмешков до крови растирали тело. Плечи стали покрываться язвами.
- Товарищи, еще полчаса… - говорил политрук и не договаривал. Что будет через полчаса - известно: атака. С мыслью о ней бойцы и переплывали Шую. Близость атаки подтягивала людей.
Вернулись разведчики - Кирей и Гончаренко - доложили, что узел, как и предполагалось, представляет собой пересечение колонных путей. До войны здесь была узкая проселочная дорога, по ней зимой на лошадях вывозили лес. Теперь дорогу спрямили и расширили, а кое-где проложили новую, удобную для автомашин и бронетранспортеров.
- Охрана узла? - торопил Кургин разведчиков, делая на карте какие-то пометки.
- Обыкновенная, товарищ лейтенант. Два дота и четыре землянки. Землянки на склоне высотки, с болота хорошо видны.
"Опять болото", - с досадой подумал политрук, слушая объяснение.
- Что собой представляют доты? - допытывался Кургин.
- Один слева, один справа от дороги.
- Сколько амбразур?
- По две.
- Регулировщики?
- Есть. Четыре.
- А всего шесть, - уточнил Гончаренко. - Два уехали в направлении Хюрсюля. На велосипедах.
- Связисты?
- Не похоже. Зачем-то захватили канистру. Привязали к багажнику…
Сержант Волков, оставшийся для наблюдения с Мурадяном и Беленьким, мог доложить обстоятельней, но и того, что сообщили Кирей и Гончаренко, было достаточно, чтобы убедиться в главном: узел охраняется надежно. Сколько там? Отделение, взвод? Командир и политрук рассудили: четыре землянки для отделения - много, да, пожалуй, и для взвода. Боя не избежать.
- Вот что, комиссар, - сказал Кургин, застегивая планшетку. - Я с Киреем выдвигаюсь к бойцу Волкову. Ты подтягивай отряд. Направляющий Гончаренко, - и он показал на разведчика, который невдалеке уже с беззаботностью мальчишки ползал на коленях, что-то высматривая во мху. - Вас касается, боец Гончаренко!
Разведчик поднял стриженую голову, улыбнулся.
- Товарищ лейтенант, тут ягода - объеденье. - Гончаренко разжал широкую ладонь - на ней сверкнули красные бусинки.
- Вот видишь, комиссар, какой у нас детсад, - сказал Кургин. В его голосе не было упрека. - Гончаренко - разведчик лихой: сметливый, сильный, смелый, а что касается брусники, у себя дома, на Украине, он даже не знал, что на земле есть такая ягода.
8
Отряд пробирался меж зеленых замшелых валунов и старых, давно сгнивших деревьев: наступишь - одни труха. Гончаренко по известным только ему ориентирам выводил людей к болоту. Оттуда стало слышно, как за крутой безлесной высотой ровно гудели моторы.
- Машины. Целая колонна, - шепнул Гончаренко, прислушиваясь. Политрук прикинул: "Если колонна задержится на узле…" Закончить мысль он не успел!
- Товарищ политрук, немцы! - вывалившись из кустов, приглушенно выкрикнул Сатаров.
Бойцы залегли, каждый слушал деревья и камни, стараясь уловить посторонний шум. Но его не было. На сухой сосне беспечно стучал дятел. Где-то каркнула ворона, и тут же отозвалась иволга.