Толковый командир в первую очередь заботится о резерве: есть резерв - он себя чувствует уютней. Взвод Амирханова - резерв, хотел того командир или нет, оказался на отшибе, и связь была только через посыльных.
И все же приказание политрука дошло и туда: Амирханов прислал за лопатами. Сатаров, конечно, до него не добрался, но передал по живой цепи. И вот уже у блиндажа - Жарданов, боец Амирханова.
Жарданов, высокий и плечистый туркмен, увидев выходившего из дота политрука, сделал поклон - знак уважения к старшим - и чуть было не произнес привычное: "Садам алейкум!"
- Здравствуйте! - обратился не по-военному.
- Здравствуйте, товарищ Жарданов! - поздоровался политрук, как будто виделись они не два часа назад, а по крайней мере, с вечера. - Позавтракали?
- Не было приказания, - ответил туркмен, смутившись. - Была команда взять лопаты и зарыться.
- Тогда передайте сержанту, чтоб он не забывал вас кормить вовремя.
- А кипяток - у сержанта Лукашевича, - объяснил Сатаров, обрадованный тем, что Амирханов так быстро прислал бойца: значит, то, что говорит Сатаров от имени политрука, исполняется незамедлительно.
С первого дня службы, как только надел военную форму, Сатаров мечтал стать командиром: отдавать приказания и чтоб они исполнялись точно и четко. Дома, помнится, по вечерам у правления колхоза имени Салавата Юлаева собирались седобородые старики, они долго и глубокомысленно беседовали. Обо всем на свете. Неизменным было одно: когда речь заходила о председателе Хасане Фахреевиче Сабирове, старики закатывали глаза, с почтением произносили: "Хасан Фахреевич - большой начальник". И прицокивали языками.
Боец мечтал вернуться домой не рядовым, а храбрым боевым командиром, непременно с орденом, чтобы по вечерам, собравшись у правления колхоза, седобородые старики говорили о нем, как о Сабирове, и даже лучше: "Булат Гилмуллович - очень большой начальник". А невдалеке в кругу подружек будет стоять стройная, как газель, Кояш. Из мудрых уст самых уважаемых людей она услышит, что ее Булат в боях за Родину стал красным батыром и теперь вот сменит Хасана Фахреевича на посту председателя колхоза.
Думая о доме и о том счастливом времени, когда Красная Армия погонит фашистов в темную, как пещера, Германию, Сатаров забывал о мучительной боли. Ему, как полагал политрук, было самому стыдно признаваться, что ранен не в руку и даже не в грудь… Сатаров с симпатией относился к Жарданову: тот знал, что за рана у Сатарова, но в отличие от других шутить не пытался, более того, к ординарцу политрука проявлял подчеркнутое уважение: быть помощником начальника может далеко не каждый.
Политрук уже было раскрыл сумку, чтобы с Жардановым передать записку, но достать блокнот не успел, Из дота в траншею выскочил лейтенант Лобода:
- Немцы!!
Из-за поворота, словно нехотя, показался длинный с высокими брезентовыми бортами грузовик. Слева и справа от кузова у кабины чернели газогенераторные установки. Грузовик не ехал, а полз, оставляя за собой густое мазутное облако дыма.
- Хо, паровоз! - завязывая вещмешок, удивление произнес Сатаров. Дома он слышал песню: "Мчится, мчится в чистом поле пароход…" Теперь по щебенке - не по рельсам - катилось чудище.
- Авто. Дровами топят, - сказал лейтенант и вернулся в дот.
Автомобиль приближался. Уже было заметно, что груз у него не тяжелый, скорее хрупкий. В кабине - три головы: две в пилотках, одна - в фуражке. Немцы. Но дадутся ли они живыми? Из охраны узла - сорока фашистских солдат и офицеров - никто рук не поднял, и все они были уничтожены. Если б не внезапная для них атака, вряд ли сейчас мы обживали доты.
Расстилая по дороге копоть, грузовик уполз в лощину. Теперь он появится метров за сто от шлагбаума.
- Можно идти? - Жарданов терпеливо ждал. Он держал связку лопат и посматривал то на дорогу, то на Колосова. В его больших черных глазах не было ни тени беспокойства: машина как машина - одной гранаты достаточно.
Постукивая лопатами, Жарданов исчез за коричневыми стволами сосен.
Политрук вернулся в дот, а Сатаров по приказанию политрука отправился слушать полкового радиста: вдруг сообщит что-то важное. Не могло быть, чтоб капитан Анохин не догадался предупредить отряд о начале общего наступления.
Грузовик двигался медленно, как трактор. Не ведают, значит, кто здесь хозяин. Руки невольно тянулись к пулеметам. Две-три очереди - и эта черепаха вспыхнет, как банка с бензином.
Грузовик выполз на ближний пригорок и теперь катился к шлагбауму по инерции. Было заметно, шофер притормаживает, наверное, ищет неизвестно куда запропастившегося регулировщика.
И в этот момент из верхнего дота позвонил Кургин.
Лобода взял трубку и, не прекращая следить за грузовиком, передал команду:
- Приказано ударить… На выходе…
Решение было, безусловно, правильное. Обе дороги - и ту, что вела на Хюрсюль, и ту, что на Суоярви, - нужно было закупорить. Лучше всего это сделать грузовиком. Но куда он рулит, в каком направлении?
Густо коптя, грузовик свернул… на площадку. Два часа назад здесь стоял мотоцикл с коляской. Когда грузовик показал бок, на его сером брезенте отчетливо высветился крест, обведенный белым кругом, крест не желтый, не фашистский, а белый - санитарный. Грузовик принадлежал медицинскому ведомству, и шоферу грузовика узел дорог - место знакомое, иначе б он не завернул на площадку.
Из верхнего дота опять позвонил Кургин:
- Почему цацкаетесь?
- Передайте, - сказал политрук лейтенанту Лободе, - машина санитарная.
Из кабины выпрыгнули все трое: один - огненно-рыжий, в пилотке - с ведром направился к колодцу; другой, не иначе как шофер, открыл газогенераторный котел, принялся бросать в него чурки, третий - с погонами фельдфебеля - недоуменно оглядывал доты, то и дело поправляя на толстом животе кобуру из желтой кожи. Тишина и безлюдье его, видимо, озадачивали, но не настолько, чтоб тревожиться.
- Товарищ политрук! Глядите! - выкрикнул Метченко, дежуривший у пулемета.
По склону, не торопясь и не замедляя шага, со шмайсером в руке к грузовику приближался Хефлинг. Он был в нательной рубахе, брюки и сапоги - немецкие. То ли не успел переодеться, то ли не надел куртку, чтоб не тянуться перед фельдфебелем.
Немного сзади в полной форме, с оружием шел другой "немец". Не обращая внимания на грузовик, он закрыл шлагбаум, перепрыгнул через ровик и очутился в окопчике, вырытом у самой дороги.
- Во артист! - не удержался Метченко. - Во дает! Это же Усиссо, товарищ политрук. Наш эстонец.
Хефлинг деловито подошел к грузовику, заглянул в кузов и только после этого заговорил с фельдфебелем. Тот показывал пальцем на часы, Хефлинг показывал на дорогу.
Огненно-рыжий принес воду, через задний борт передал ведро в кузов. Фельдфебель и Хефлинг, нетрудно было догадаться, о чем-то спорили. Фельдфебель хватался за кобуру, Хефлинг поднимал шмайсер. Наконец немцы уселись в кабину, и грузовик, расстилая дым, вырулил на дорогу.
Хефлинг поспешил в дот.
- Товарищ политрук, там раненые.
- Пусть следуют своим маршрутом… Насколько я понял, их сопровождает фельдфебель?
- Так точно. Пообещал доложить коменданту гарнизона Хюрсюль, чтоб меня наказали. За неряшливый внешний вид.
Метченко хмыкнул:
- Во дает!
- Вы ему грозили оружием?
- Чуть-чуть, - сдержанно усмехнулся Хефлинг.
- Узнали, откуда раненые?
- Так точно. Это их наша авиация… И еще, товарищ политрук, фашисты готовятся к наступлению.
- Вам что - доложил фельдфебель?
- Санитар, который набирал воду. Говорит, войска вскоре будут в Петрозаводске. А его с командой раненых отправляют в тыл. Он жалеет, что ему не достанется трофеев.
И тут политрук запоздало подумал: "Ох, нужно задержать их! В грузовике могли оказаться медикаменты". Но поздно, время упущено. Грузовик скрылся из виду.
Слушая политрука и Хефлинга, лейтенант Лобода высказал предположение:
- А может, они все поняли?
Смысл сказанного дошел и до пулеметчика Метченко. Боец, поскучнев, раскрыл рот, и на его крупные мясистые щеки глубокой тенью легли морщинки: не дал политрук бойцу отличиться. А теперь, наверное, и сам не рад.
- Насчет Петрозаводска натурально брешут. Это мы наступаем. Верно, товарищ политрук?
- Верно, - подтвердил Колосов, думая о том, что новые сведения нужно срочно передать командиру, а заодно обсудить обстановку.
- Проследите, чтобы никто не покидал укрытие. Не исключено, немцы догадались, что мы захватили узел.
Сидя за аккуратно сработанным столом, лейтенант поднял улыбчивое лицо.
- Что вы, товарищ политрук! Они слишком самоуверенны. Вы заметили, они даже как следует не организовали оборону. Спасибо, хоть доты соорудили. Теперь нам тепло и удобно - сиди и отбивайся. Вы, товарищ политрук, обратили внимание: оба дота, по сути, прикрывают только одну, восточную дорогу. Западная и северная - открыты. Мы ударили от озера - вот и получилось.
В рассуждениях командира взвода прослеживалась важная мысль: фашисты могли нас ожидать с востока. Но местность Карелии - озерная, лесная, гористая - тем и хороша, что сплошной линии фронта установить невозможно - вот и нападай с любого направления, особенно - откуда не ждут.
Продержаться бы до завтра, до прихода наших! Не дать фашистам безнаказанно отойти и закрепиться! Думая о предстоящем бое и о том, как облегчить участь раненых, политрук говорил, обращаясь к Сатарову:
- Дождитесь сводку Информбюро. И с ней - прямо к сержанту Лукашевичу. Почитайте раненым. А заодно пусть сержант посмотрит вашу рану.
- А как же вы? - Сатаров готов был, сцепив зубы от боли, сопровождать политрука куда угодно. Как истый ординарец, он считал: без него начальнику не обойтись, тем более под пулями.
- Товарищ политрук, разрешите быть с вами?
- Выполняйте приказание, - жестко сказал политрук и тут же позвал: - Петраков!
Из блиндажа выглянул весь в ремнях старшина.
- Сатаров идет ухаживать за ранеными. Кто из разведчиков свободен?
Петраков сдержанно ответил:
- Всех свободных, товарищ политрук, я посадил. Диски набивают, - и, зная, о чем спросит политрук, с ходу принялся возмущаться: - Безобразие! Пятнадцать минут воевали, а сожгли полбоекомплекта. Разве это дело?
Петраков, конечно, перегибал. И в этом политрук усматривал хитрость, но хитрость наивную: политруку всего-навсего нужно было кем-то заменить Сатарова, лучше всего разведчиком. А разведчик не просто боец - универсал. Начальник себя чувствует уверенней, когда при нем инициативный и смелый боец, товарищ.
- Во всех взводах такая же картина, - напомнил политрук. - Так кто меня будет сопровождать?
- Боец Гулин. - Старшина показал на долговязого разведчика, это он захватывал немца в малиннике.
Услышав свое имя, Гулин молча поднялся на бруствер, поправил на груди трофейный автомат. На нем ладно сидела форма. Из-за голенища кирзового сапога, не иначе как для шика, выглядывала костяная ручка финки. Этой финкой он убил немца, когда тот, надеясь на свою силу, попытался освободиться. Гулин стройный, как танцор, и в броске - это видел политрук - стремительный, как рысь.
17
Верхний дот, при взятии которого погибло пять бойцов из взвода лейтенанта Иваницкого, немцы соорудили на восточном склоне горы. Она возвышалась над лесом серой горбатой глыбой, похожей на гигантский дирижабль. Трещины как стропы, а редкие корявые сосенки, чудом державшиеся на продутом ветрами и вымытом дождями камне, казались людьми, ползающими по дирижаблю.
Гора, довольно высокая и крутая, господствовала над зеленым простором. Справедливы оказались слова лейтенанта Лободы: оба дота своими амбразурами были нацелены на восточную дорогу. Значит, немцы меньше всего опасались нападения с тыла. "А теперь они пойдут нашей тропинкой", - думал политрук, поднимаясь по оголенному склону.
Еще недавно этот склон преодолевал взвод лейтенанта Иваницкого. Здесь от огня пулемета погибли товарищи.
- Надо было подняться повыше, чтоб ударить с тыла, - высказал он свою правильную, но запоздалую мысль.
- А вообще-то можно было прямо со склона, - отозвался Гулин. Этот все замечающий разведчик думал о том же… Отозвался и тут же себя поправил: - Видите, товарищ политрук, верхний дот прикрывает и подступы к нижнему, а нижний - к верхнему. На этом камушке человек, как на щеке бородавка: только слепой не заметит… Хорошо бы предупредить лейтенанта - пусть на всякий случай посматривает.
- А вы, Гулин, наблюдательны.
- У нас дома, в Сталинграде, - продолжал разведчик, - такой же вид с Мамаева кургана. Волга и Заволжье - как на ладони. А уж город… За два километра я узнавал знакомых. Утром каждая улица просвечивается солнцем, а вечером, наоборот, еще солнце катится по степи, а над Волгой - уже сумрак. Но все равно на воде пароходики - будто нарисованные. - Тронутый воспоминанием, Гулин вздохнул и закончил: - Здесь белая ночь - как у нас вечер…
Ему хотелось говорить, и политрук это чувствовал. Из рассказов бывалых людей он знал, что человеку, открывшему личный счет уничтоженным врагам, не терпится похвалиться. Видимо, хотелось похвалиться и Гулину. Далеко не каждый, даже отчаянно смелый, может вот так - стремительно-сильным рысьим прыжком - свалить врага наземь.
Об этом политрук не спрашивал, а разведчику, наверное, молчать было невмочь. И он рассказывал о городе, в котором родился и вырос и на виду которого несет свои вольные воды лучшая река в мире. Эту реку Гулин переплывал с товарищами-одногодками в ночь сразу же после выпускного вечера. Девчонки смотрели на него изумленно-восторженными глазами, и среди них была та, которую он уже называл своей любимой. Собственно, он плыл ради нее, Ларисы…
Девчонки разложили костер на пустынном холодном пляже, и ребята, мокрые и продрогшие, грелись у костра. Его майкой с эмблемой "Волгарь" Лариса растирала ему уже загорелую до черноты спину…
Вопреки ожиданию о своем первом уничтоженном фашисте Гулин терпеливо умалчивал - показывал характер. И тогда спросил политрук:
- Вы лучше расскажите о немце, как вы его…
- Вы же видели.
- Другим объяснить сумеете?
- Я лучше покажу. На следующем…
Опыт Гулина, как считал политрук, представлял собой ценность для всего отряда. Еще недавно, полтора года назад, ему курсанту Колосову, читали лекцию "Партийно-политическая работа в наступлении". Преподаватель, батальонный комиссар, помнится, говорил, что политработник обязан постоянно обобщать и распространять опыт отличившихся. И курсант Колосов - это он тоже хорошо помнил - подчеркнул слова: "обобщать и распространять".
"Вот и настал момент теорию применить на практике, - думал он, приближаясь к верхнему доту. - Впрочем, поучительного опыта вроде и не было. Гулин отчаянно смел. Так в отряде нашем все такие! За двадцать минут боя уложить почти сорок фашистов: для ста девяноста штыков - не так уж и плохо. И все же Гулин - боец особый".
Начатый разговор об убитом немце так и погас, не разгоревшись. Разведчик дал понять, что фашист был слишком самоуверен. Если б не Гулин, его прикончил бы Гончаренко…
В верхнем доте - следы недавнего боя: остро пахло сгоревшей пластмассой, ощущался горький привкус тротила. Он чем-то напоминал пыльную степную полынь, пропитанную дымом.
Пулеметчики Лыков и Косарь колдовали у трофейного станкача: на массивном деревянном столе разобранный затвор, банка с ружейным маслом. На ее крышке незнакомая эмблема - петух с ярко-красным оперением. Эмблема принадлежала какому-то европейскому государству, но только не Финляндии.
Кургин, уже побритый, со свежим подворотничком, встретил политрука обрадованно:
- За сорок минут организовали систему огня.
- А это? - Показал политрук на разобранный пулемет.
- Трофей не в счет… Кажись, гранатой попортили маленько, - и к бойцам: - Как, ребятки, получится?
У Лыкова лицо детское, курносое, а руки тяжелые, сильные: он поднимал пулемет, весивший два с лишним пуда, играючи.
- Его бы в мастерскую, к Григорию Карповичу, - говорил боец, продолжая возиться с затвором.
- Конкретней?
- К артмастеру, товарищ лейтенант.
- Без инструмента - все впустую, - поддержал товарища похожий лицом на Лыкова Косарь. - Тут и пружину менять надо. И вот эту хреновину… - Он показал фигурную деталь, на которой блестело масло.
- Хреновина - что… - сказал ему Лыков. - Тут не хватает еще одной хреновники. Она вот сюда заходит. Если на нее нажимаешь, получается автоматическая стрельба.
- А если не нажимать?
- Одиночная.
- Жаль, - заключил Кургин. - Без этой машины коробки с лентами - железо… Ладно, собирайте. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Если что - будем стрелять одиночными: прицельней и экономней.
Командир был не очень удручен, что трофейным пулеметом воспользоваться не удастся. Хватало своих - надежных и проверенных.
- У Лободы тоже есть трофейный, - сообщил политрук.
- А что, дело, комиссар, - понял Кургин и Иваницкому: - Посылай ребят к Лободе - ленты ему нужнее. И пусть прихватят банку с петухом. Масло - что надо.
- Французское, - вдруг вспомнил Колосов, какому государству принадлежит эмблема.
- Все равно трофейное, - легко согласился командир и высказал мысль, которая, видать, пришла ему уже после боя: - Неплохо бы изучить захваченное оружие. Все может случиться… Знаешь, как погиб Паршиков? Вот сюда, в траншею, он прыгнул с трофейным карабином, а из-за поворота - фашист. Пока Паршиков дергал затвор, тот перекинул автомат и прицельно выстрелил. Я приказал карабины заменить на автоматы. Оружие эффективнее…
Слушая, политрук ловил себя на мысли, что Кургин в данном случае рассуждал как чистейший военспец. Хотел он того или нет, но все у него сводилось к пулеметам, автоматам, патронам, гранатам и даже ножам. Сорок финок, снятых с убитых, распорядился отдать разведчикам и подвижной группе резерва.
- Удобные, - говорил он убежденно. - Я видел, как ударили Федорина. Лучше б никогда не видеть… Так он и стоит перед глазами! Немец руку выбросил вроде шутя. Федорин не успел даже прикрыться… - и снова о том, что наболело: - Как считаешь, комиссар, огневая точка нужна на вершине?
- Нужна. А заодно подумаем, чем лечить раненых.
Кургин посуровел. В его болезненном взгляде была тяжелая озабоченность.
- Выйдем, комиссар, на ветерок. Тут, понимаешь, жгли аппараты, что ли…
От запаха сгоревшей пластмассы першило в горле. Бойцы кашляли. Зато не было мошкары: едкий дым выкурил ее надолго.
В траншее, на свежем воздухе, разговор пошел легче, но все о том же: где добыть медикаменты? Потом подосадовали, что так нелепо потеряли радиопередатчик. Ободряло одно: завтра полк будет здесь, и тяжкие заботы отпадут сами собой.
- А если не будет?
- Ты что, комиссар! Сожгли уже патронов, знаешь, сколько?.. В бою я радовался, что мы своими активными действиями отвлекаем фашистов на себя. А теперь боюсь даже себе признаться, что нового боя не желаю. Воевать голыми руками - абсурд!
Кургин раскрыл планшетку, выдернул из ячейки остро отточенный карандаш, стал водить им по карте.