- Вот здесь, по всей вероятности, южнее Сямозера, будет наноситься главный удар. Отступающие попрут вот сюда… Нам, понимаешь, отходить нельзя. Не для того мы носом рыли болото… - Командир задумчиво умолк.
Политрук напомнил:
- Хефлингу удалось поговорить с санитаром.
- Надо было их к чертовой матери…
- Пожалели…
- Ну и что он, санитар?
- Готовятся брать Петрозаводск.
- Чушь! Геббельсова пропаганда.
- А если не пропаганда?
- Тогда зачем вы их не высадили из машины? Допросили бы!
- Раненых?
- Раненые подождали бы. Хотя… наших они терзают и раненых.
- То - они, а то - мы. Нам, дорогой командир, опускаться нельзя - иначе одолеют.
Политрук поднял голову. Со стороны Ладоги плыли тучи. Горизонт заволакивала белесая муть.
- Портится погода, - сказал Кургин, поглядывая на небо.
Колосов вспомнил примету:
- "Нет тумана поутру - к ненастью". Что же получается? Обман.
- Карелия, - заметил Кургин, захлопывая планшетку. - С одной стороны - мама Балтика, с другой - папа Баренц, и оба о себе напоминают циклонами. Ненастье для нас, пожалуй, благо: хоть бомбы не посыплются на наши стриженые головы!.. А заметил, комиссар, что-то не видно фашистской авиации. Может, она над Ленинградом? Гады отгрохали доты, а движения - никакого. Днем даже охрана отсыпается. Здесь, комиссар, что-то не то.
18
В сосновом бору бойцы лейтенанта Лободы нашли вытоптанный участок - многочисленные следы подбитых шипами подошв.
- Тут у них выдача горячей пищи, - предположил Лобода. - Значит, передвигаются по ночам.
Приходилось недоумевать: почему немцы не торопились предъявлять свои права на доты? Шли уже не минуты, а часы. Все вокруг дышало покоем.
Тишину нарушила перестрелка около дороги на Хюрсюль. Били из винтовок. Выстрелы сухо отдавались в шумевших на ветру соснах. Кургин позвонил Лободе. Ответил Метченко, дежуривший у пулемета:
- Какие-то немцы. Лейтенант выясняет. Перестрелка произошла в лесу. Значит, немцы не рисковали выходить на дорогу: то ли они скапливались для атаки, то ли им нужно было обойти узел и следовать дальше.
Тянулись томительные минуты ожидания - из нижнего дота все еще не докладывали. Кургин начинал нервничать: его смущала неясная обстановка. Ну атаковали бы сразу - и все стало бы на свои места. Люди настроены на бой, отходить не будут. Да и куда? Назад, в болото? Зато там, за линией фронта, услышат и поймут: рейдовый отряд достиг цели, сражается. И ему нужна главная подмога - наступление по всему фронту.
Об этом наступлении - только и разговоров. А слова немецкого санитара - может, и в самом деле геббельсовская пропаганда? Если санитар это знал, то он, значит, понял, что узел в руках красноармейцев? Поведение фашиста было благодушным. А фашисты, как уже давно убедился Хефлинг, насколько жестоки, настолько и трусливы. Немецкий же санитар вел себя естественно.
На фронте так бывает: одно неосторожно оброненное слово, что противоречит ходу привычных мыслей, сеет в душе сомнение. А выполнять приказ, сомневаясь в его целесообразности, - вещь опасная: хочешь ты или нет, но уже не вкладываешь в дело всю силу ума и ненависти. Это политрук знал пока лишь по книгам, которые он читал, будучи курсантом…
Сомневаться полезно в научной гипотезе, но в бою, когда со всех сторон противник, тут в правильности приказа не усомнись, действуй, твердо помня: чем больше уложишь врагов, тем ближе победа.
Командир и политрук, занятые одними мыслями, ждали сообщения от Лободы. В доте - отсюда, из траншеи, хорошо было слышно - комсорг Арсен проводил беседу. Не иначе как по памяти, он делал выкладки:
- …Каждого бойца, который держит в руке оружие, обеспечивают минимум десять человек в тылу.
"Почему именно десять…" - недоумевал политрук. Горячая речь Арсена звучала в стенах капонира доверительно и призывно: дескать, вы, ребята, постарайтесь и за тех десятерых, что вас обеспечивают.
- Товарищ лейтенант, на проводе нижний дот!
Кургин взял телефонную трубку. Прерывисто дыша, будто после бега, Лобода докладывал.
- Это связисты… Линейщики… Я там выставил пост. Вот они и наткнулись.
- Сколько их?
- Было двое.
- Что значит, - "было"?
Лобода оправдывался:
- Они открыли огонь… Убили Разумовского. Сквореня ранили…
"Еще потеря", - подумал политрук, стараясь представить, какой он из себя, Разумовский.
- Усильте наблюдение. Не исключено, немцы вышлют многочисленную группу.
- Есть предложение, - вмешался политрук. - Неплохо бы послушать телефонные переговоры.
- Идея, - согласился Кургин. И в трубку: - Вот тут комиссар предлагает подключиться. Пусть Хефлинг побеседует. Если что интересное, докладывайте немедленно.
В сопровождении стрелка Седова и пулеметчика Сорокина Хефлинг вышел на линию. В нескольких местах прозвонил кабель - пусто. Где-то был обрыв. Искать обрыв, удаляясь от узла, Сорокин как старший группы не рискнул, но и возвращаться ни с чем тоже не хотелось. Продолжали искать провода вблизи дороги.
В соснах шумел верховой ветер, и до слуха не сразу донесся гул моторов. По дороге со стороны Хюрсюля двигалась колонна.
- Отходим! - приказал Сорокин.
Отходить старым маршрутом уже было нельзя, и бойцы рванули через бурелом. Под ноги то и дело попадали давно сгнившие деревья. Наступишь - коричневой пылью взрывается труха или же остается мокрое углубление - отпечаток подошвы.
Сорокин бежал, оглядываясь, не давая товарищам передышки. Только бы успеть предупредить. Бойцы выбежали на опушку, где все еще паслись кони, и тут из нижнего дота их заметили, но уже из-за поворота выползал бронетранспортер, сопровождавший колонну.
- Немцы! Немцы! - кричал, размахивая руками, Хефлинг, забыв о том, что и сам он немец.
Бронетранспортер - стальная коробка на толстых резиновых колесах - приближался к перекрестку. Машину видели отовсюду: из амбразур дотов и со стороны землянок, где занимала оборону подвижная группа Забродина - главное подразделение отряда по борьбе с бронированными целями.
Пока бронетранспортер катил к закрытому шлагбауму, Забродин обратился к товарищам:
- Беру с собой двух добровольцев.
- Почему добровольцев? - резонно заметил Козютин. - Ты лучше спроси, кто дальше бросает связку. Это могу я и вот он. - Ладонью вытянутой руки Козютин показал на конопатого бойца в расстегнутой гимнастерке, из-под которой выглядывала флотская тельняшка. - Митька Пятак.
- Ошибки нет, - невозмутимо подтвердил конопатый боец, поднимаясь.
- Тогда - вперед! - скомандовал Забродин, и они втроем со связками гранат побежали навстречу бронетранспортеру. Их надежно укрывали валуны и высокий папоротник. Но вот кончился лес, а до перекрестка еще метров семьдесят. Тут нужен был рывок, и Забродин цепенел от мысли, что немецкий пулеметчик, взявший под прицел стену соснового бора, не даст им как следует махнуть гранаты.
У шлагбаума бронетранспортер остановился. За пуленепробиваемой стенкой немцы выжидали.
- Ломаются, сволочи! - шепнул лежавший рядом с Забродиным Козютин. Его еще не знавшая бритвы щека нервно подергивалось. Он лежал на животе, обдавая связку своим горячим дыханием.
- Ударить бы из окопчика! - мечтательно произнес Забродин, приподнимаясь на локтях. Вся его упругая, словно из тугой резины фигура, казалось, вот-вот взлетит над открытым пространством, и фашист, укрывшийся за броней, не успеет даже глазом моргнуть, как брошенная связка сделает свое дело. А пока сквозь узкую прорезь смотровой щели враг выискивал цель.
- Расползаемся, - шепотом скомандовал Забродин. - Сейчас он вспыхнет как спичка!.. Ну… пошел, - и первым круто отвалил вправо - к наполненному водой кювету.
Влево свернул Пятак. Козютин остался на месте. Он пристально следил за каждым движением ствола пулемета. Да, вражеский пулеметчик выискивал цель, но все живое, словно предчувствуя беду, спряталось и затаилось. Черными глазницами амбразур на дорогу смотрели доты. Там, как и везде, никаких признаков жизни. И только на опушке паслись кони. Время от времени они поднимали головы, словно удивлялись, отчего это так много пней?
Бронетранспортер стоял у шлагбаума. А из-за поворота, наполняя гулом окрестности, шла колонна. Грузовики с высокими кузовами, обтянутыми брезентом, отдаленно напоминали кибитки степных кочевников.
- Фашисты шумною толпою по Карелии кочуют, - вслух сказал себе Козютин и пообещал: - Ничего, мы их докочуем…
Фыркнув, бронетранспортер ударил по шлагбауму, и полосатый шест, выскользнув из-под скобы, под тяжестью противовеса принял вертикальное положение. Доты по-прежнему молчали.
Фашисты, чувствовалось, нервничали. Козютин заметил, как ствол пулемета качнулся в сторону вырубленного леса. Из него запрыгало, пульсируя, желтое пламя. Козютин не сразу определил, куда послана очередь. Он только помнил, что там, у вырубленного леса, наших нет. Не выпуская из виду бронетранспортер, боец оглянулся.
- Ах, вот оно что!.. - В голове не укладывалось: "Зачем?!."
Немец полоснул по лошадям. Три упали сразу, одна, раненная в шею, истово мотала гривой, словно хотела от чего-то освободиться. Брызгами разлеталась кровь. Две стреноженные кобылицы, напуганные стрельбой, по не задетые пулями, попрыгали вдоль опушки, высока подбрасывая ноги. Фашист не дал им далеко отпрыгать. Оглушительно ударила вторая очередь, еще одна лошадь упала, как споткнулась.
И тут Козютин не выдержал - выскочил из укрытия. Ствол пулемета дернулся. В последний момент боец, видимо, понял, что немец не даст ему бросить связку. Коротко, как пудовую гирю, он метнул ее из-за спины. Рано метнул. Навстречу брызнуло желтое пульсирующее пламя. Связка взорвалась, не долетев до цели.
Козютин, падая уже мертвым, второго взрыва не услышал. Это метнул гранаты Пятак. Он появился неожиданно для всех без гимнастерки, в тельняшке. Ему так хотелось быть похожим на краснофлотца! Связка угодила не совсем удачно - в колесо. Огрызаясь огнем пулемета, бронетранспортер дал задний ход, двигатель надрывно ревел, машина ползла по щебенке, пока не очутилась в глубоком кювете.
Метким оказался бросок Забродина. Связка разорвалась на броне. Двигатель заглох, но не загорелся. Забродин попытался отбежать, но пули веером брызнули под ногами, прижали бойца к земле.
19
За поединком наблюдали все, кто мог. Такое на войне ребята видели впервые. В новинку это было и для командира. Сначала ему показалось странным поведение фашистского пулеметчика, открывшего огонь по животным. Но, как только тот стал бить по землянкам, сомнение отпало.
- Провоцирует, паршивец, - разгадал Кургин его замысел. - Думает, мы ответим из винтовок. А мы его - гранатами!.. Кто этот, в тельняшке? Метнул правильно.
- Пятак, - объяснил Иваницкий. - Они вместе с Лыковым мечтали на флот. А их - в пехоту…
Бронетранспортер завяз метрах в двадцати от окопа. В том окопе, не обнаруживая себя, затаился Усиссо. Фашист, не видя целей, постреливал для острастки. Пули чертили воздух, оставляя в нем запах сгоревшего фосфора. По кювету можно было проползти к затаившемуся эстонцу и оттуда, из его окопа, поражать эту стальную, огрызающуюся огнем коробку. Кургин взял телефонную трубку:
- Лобода, посылай ребят на кухню. Там, говорят, бочка с керосином. Надо с броневиком кончать… А гранаты побереги.
Почему немец провоцировал на ответную стрельбу, выяснилось довольно скоро. Колонна автомашин, показавшаяся из-за поворота, затормозила, не дойдя до перекрестка километра полтора. Пока бронетранспортер вел огонь, из автомашин выскакивали серые комочки, похожие на сусликов, и тут же исчезали в зарослях осинника.
- Товарищ лейтенант! - из траншеи тенорком крикнул щуплый боец, которого Иваницкий оставил наблюдателем. В отряде не было биноклей, не оказалось их и среди трофеев, поэтому надеялись только на зоркость молодых глаз.
- Что там, Чубриков?
- Немцы что-то раскладывают… Трубы какие-то.
Стали всматриваться туда, где копошились серые комочки. Фашисты выгружали… минометы.
- Как, товарищ Косарь, достанем? - спросил Кургин, повернувшись к пулеметчику.
Дежуривший у пулемета боец, морща темный от пороховой копоти лоб, с готовностью ответил:
- Нарисую.
- Рисуй.
Косарь быстро поменял диски, объяснив на ходу:
- Тут у меня трассирующие. - И, прицелившись, дал короткую очередь. Оранжевыми шмелями пули помчались вдаль, но до колонны не долетели. Отрикошетив от дорожного покрытия, исчезли в пасмурном небе. Пулеметчик слегка качнул ствол чуть вверх, и вторая стайка оранжевых шмелей вонзилась в радиатор головной машины. Суслики-комочки - врассыпную.
- Ага! Забегали!
- Рисуй дальше! - входил в азарт Кургин.
Короткими, жалящими очередями Косарь выпустил полдиска. Над радиатором далекой машины весело заплясало пламя.
- Ну вот!..
Словно в отместку, прямо над головой, послышался нарастающий шелест - знакомый пугающий звук. Мина разорвалась на крутом склоне, градом посыпалась гранитная крошка. Вторая разворотила бруствер. Здесь одно спасение - дот. И бойцы, оставив траншею, бросились под его бетонную крышу. Мины ложились кучно. Две или три - было слышно - угодили в бетон. Немецким минометчикам в меткости отказать было нельзя. Цель они накрыли почти без пристрелки.
В доте стало тесно. С каждым взрывом тротиловый дым все туже пеленал высоту. От него до тошноты горчило. Люди кашляли, выглядывали из дверного проема, хватая воздух. Кто-то, не добежав, остался лежать на дне траншеи. После каждого нового взрыва его все больше засыпало крошкой. Не дождавшись конца обстрела, к нему пополз Гулин.
А в доте звонил телефон.
На этот раз лейтенант Лобода вызывал Колосова - посоветоваться по срочному делу.
- У меня пленный, - докладывал он.
- Знаю… Он что - желает дать показания?
- Наоборот!.. Нас обстреливают, а он на губной гармошке марши…
Сообщение командира взвода и рассмешило и раздосадовало: нашел время о чем докладывать!
- Как быть, товарищ политрук? - домогался Лобода. - Вы имейте в виду, мы у себя фашистской пропаганды не потерпим!
- Потерпите. Вот наши ударят, а вы послушайте, о чем он вам тогда запоет.
- Можно, мы отберем гармошку? Чтоб не издевался…
Вскоре фашисты перенесли огонь на нижний дот. Но били аккуратно, щадя свой бронетранспортер. Дот - укрытие надежное, только всех бойцов он вместить не смог. А мины рвались не столько на земле, сколько на соснах, и в открытой траншее не было от них спасения, как от шрапнели.
Лейтенант Лобода успокоился ненадолго. Он опять звонил, но на этот раз докладывал уже по другому поводу:
- Жду атаки. Вижу немцев. Много…
По узлу вела огонь по крайней мере минометная батарея. Это была самая обычная артподготовка. Минут через десять обстрел прекратился, и первая цепь атакующих показалась в отдалении. Треск автоматных очередей слился в густую барабанную дробь. Им дружно ответили наши "Дегтяревы".
- Чивадзе! - Кургин позвал разведчика. - Передайте Лукашевичу: вывести подвижную группу к дороге. Пока тут немцы атакуют, пусть он ударит по колонне.
Встреченные огнем ручных пулеметов, фашисты повторили минометный обстрел. А когда снова наступило короткое затишье, Лобода срывающимся от волнения голосом доложил:
- Двенадцать раненых, четверо убитых. Из моего взвода Божко, Васюков, Охрименко. Убит Бугаев - из управления.
Бойца Бугаева в отряде знали все. У него была эффектная внешность: не по годам коренаст, с широким, как расплющенная ложка, носом и темными курчавыми волосами. Вдобавок - смуглый до черноты. Еще сегодня он хвалился: "После войны подамся в артисты. Если меня чуть подкрасить, сойду за негра".
Не успел Бугаев стать артистом, не сыграл роли ни Отелло, ни дяди Тома… И Охрименко его уже не размалюет. Нет бойца!
Стрельба слышалась отовсюду. Короткими очередями татакали ручные пулеметы. "Наши", - безошибочно определял политрук. У лейтенанта Лободы - толковые ребята: Сабиров, Горячий, Задорин. Собственно, они в армию пришли уже ворошиловскими стрелками. Но лучше всех, пожалуй, работал на ручном пулемете Божко, сын черниговского портного. Его друг и земляк Давыденко, теперь уже тоже убитый, не без зависти говорил: "Тебе бы, Вася, пуговицы пришивать: четыре пули - четыре дырки".
Стреляли со склона высоты, где в землянках лежали раненые. Оттуда просматривалась просека: по ней зимой вывозили к дороге кругляк. За лето просека успела зарасти осинником, а там, где его не было, желтела песчаная промоина. Когда на нее выскакивали немцы, бойцы Лукашевича, засев за гранитными валунами, сажали их на мушку. На промоине уже лежало несколько трупов, и фашисты их не пытались даже оттаскивать.
Молчала только дальняя высота, приютившая в своих расщелинах полнокровный взвод сержанта Амирханова. Кургин послал туда связного Карпеца, чтоб тот строго-настрого предупредил командира не обнаруживать себя до последней возможности. На резерв - взвод Амирханова - возлагались особые надежды: завтра, когда наши перейдут в наступление, этот взвод перекроет фашистам дорогу.
"Наше дело, - рассуждал лейтенант Кургин, - не дать противнику отойти. Окружил - уничтожь. И так - везде. Великое дело - наступление: простор для инициативы…"
20
Сейчас наступали немцы. Около нижнего дота стрельба усиливалась. Кургин требовал докладов. Сначала отвечал командир взвода, но когда треск автоматных очередей вплотную приблизился к доту, отозвался кто-то из бойцов:
- У нас контратака… Немцы в траншее!.. - и бросил трубку. Отвечал Шабанов или Метченко. Когда отвечали, отчетливо выделялся сильный, вибрирующий звук мембраны. Кургин догадался: работал пулемет, и пулеметчику, конечно, сейчас было не до разговора.
- Я - в нижний дот, - сказал политрук Кургину. - Доложу по телефону, - и, найдя глазами разведчика, наблюдавшего за ходом боя, позвал: - Пойдемте.
Выбираясь из траншеи, Гулин остановился около убитого бойца, высвободил из его оцепеневших рук еще теплый от стрельбы карабин, передал политруку:
- Возьмите. На всякий случай.
Тут же на грязном носовом платке лежали четыре обоймы с патронами. Гулин сунул их вместе с платком себе в карман. Пуля попала бойцу под правый глаз, исказила юное безусое лицо со следами комариных укусов. Голубые широко распахнутые глаза убитого еще смотрели осмысленно и сосредоточенно. Они и мертвые, казалось, все видели.
- Это, товарищ политрук, Хахалкин, - объяснил Гулин. - Ну тот, который на дне реки поймал нашего радиста Шумейко, - и скорбно усмехнулся: - Если б не он, Зудину некого было пилить…
"Шумейко тонул с передатчиком, - вспомнил политрук. - Откуда Хахалкину было знать, что за спиной радиста не вещмешок с продуктами, а часть аппарата, без которого рация - не рация". Теперь уже не выяснить, кто из них сбросил вещмешок - Шумейко или Хахалкин…
Пока спускались по изрытому еще дымящимися воронками откосу, политрук и Гулин искровенили руки, изодрали локти и колени. Не камень, а наждак. Под ногами одна за другой тюкнули несколько пуль. Пришлось отползти за валун, осмотреться.