СЛУШАЛИ солдаты, молодые офицеры рассказы бывалых десантников, и ка-ждый представлял, как его, обожженного афганским солнцем, запыленного, в выгоревшем берете и застиранном комбинезоне, обнимают детские ручонки, незнакомые девушки и женщины целуют, дарят цветы… Мужчины крепко жмут в объятьях. А та, самая родная, самая любимая, о которой столько раз думал в Афганистане, чьи глаза во сне и наяву заглядывали в истерзанную душу, та пытается протиснуться к нему, но не может, и она то смеется, то плачет… Стараясь перекричать радостный шум толпы, гром полковых оркестров, зовет: "Здесь я!.. Я здесь!.." А у него самого что-то подкатывается к горлу, отчего-то щиплет глаза… Он вспоминает тех, кто прилетел раньше, закованный в цинковую броню. Их уже так никогда и никто не встретит… Степанов думает о том, как он посмотрит в глаза жене Алешки Медведя, его сыновьям… Младший, конечно, сейчас ничего не понимает, но пройдет время и он может спросить: "Дядя, а почему ты вернулся, а мой папа нет?"
Мыслью о выводе жили и солдаты. Степанов подшучивал над Мартыновым, Седовым: "Ребята, ну вернемся. Вы же все равно будете в казармах. Какая разница, где сидеть - здесь на аэродроме или в военном городке?.." "Э, нет, - отвечал Коля Мартынов, - там совсем другое дело. Дома и казарма не такая. Я сейчас согласен пробыть целый год в лесу, пусть меня выбросят с парашютом одного в самую чащу. Лишь бы в родную Белоруссию. Срубил бы избушку, ходил бы на охоту. Эх, отдохнул бы!.."
В марте в Кабул пришли ракетчики противовоздушной обороны. Как-то вечером они засиделись в палатке десантников. Разговор шел опять же о возвращении в Союз. Дело было в июне. "Вам хорошо, вас выведут, - завидовали соседи, - а мы два года здесь трубить будем…" Десантники соглашались. Конечно, их-то выведут. Нельзя долго держать за границей ВДВ. Не зря батальоны, воюющие в отрыве, уже переодели для маскировки в общевойсковую форму…
Но получилось наоборот. Утром ракетчикам объявили приказ, они снялись с аэродрома и ушли в Союз. Выведены еще были танковые части. Десантники остались…
Следующий рубеж был назначен на второе августа. Связали его с пятидесятилетием воздушно-десантных войск. И опять потянулись долгие дни ожидания. Женам писали: "Потерпите чуть-чуть. Heмножкo… Еще месяц… Две-три недели"… И те верили. Они тоже среди разноречивых и самых невероятных слухов, ходивших по городу, выуживали главное - когда же все-таки вывод?..
Но прошло второе августа, миновала годовщина афганской "эпопеи", на которую возлагали особые надежды, съезд партии (думали, выведут накануне его открытия, чтобы был повод заявить о новых мирных инициативах) - десантники оставались по-прежнему в Кабуле. Когда же потеплело, надежды поубавилось - опять начались активные боевые действия.
Вопросы о выводе задавали и командующему, и другим воинским на-чальникам, а побывало их в Афганистане немало, - все говорили полунамеками, туманно, неясно. Однако чаще и чаще звучала мысль о том, что десантники еще здесь нужны. Дивизию наградили орденом Ленина, ее полки были отмечены тоже.
А жены все надеялись. Пo-прежнемy мечтали о выводе и десантники. И опять писали родным и близким, обещали, успоспокаивали, хотя знали: вряд ли надежды сбудутся. Но человеку нельзя жить без веры. А ее надо как-то поддерживать. По лагерю ходили одна "утка" за другой. Настроение то внезапно взлетало выше Гиндукуша, то так жe стремительно вдруг катилось в черную пропасть неверия, уныния и безысходной тоски. Потом все забывалось на время, чтобы вскоре с новой силой опалить измученные сердца солдат и офицеров.
Весной восемьдесят первого армия получила приказ на замену. Афганская "эпопея" вступала в новый этап. Убыла в Союз первая партия. А десантникам по-прежнему обещали, что их-де выведут в полном составе: "Вот немножко, еще чуть-чуть - и все…"
"Заключенный в тюрьме знает свой срок. Если будет себя хорошо вести - выйдет раньше. A мы… "Почетная миссия"… "Это ваша Испания"… Да сколько можно?!." - pоптали между собой.
Но вот пришел приказ на замену и десантникам. В три этапа. Так же, как и в армии. Но те настраивались на два года с самого первого дня, а эти все прошедшее время словно ехали в разбитом трясущемся вагоне: довезет - не довезет, куда и когда - не известно. Узнав, что дивизия остается, поняли: война будет долгой.
С грустной улыбкой вспоминал потом Степанов несбывшиеся надежды. Какие цветы, объятья?!. "Сколько привез? Много ли заработал? Нахапали вы… Теперь этакими фронтовичками прикинетесь? Броситесь в пьянство, в разгул, а службу по боку?.. Что нам ваш Афганистан… Там всем награды давали… по таксе. Да и вообще, чем вы занимались? Это афганская армия воевала, а вы охраняли объекты… Вот сейчас… Газеты пишут…" - подобное придется слышать нередко. А объяснять каждому - рвать сердце на части. Когда откроют Афганистан для прес-сы, о первых совсем забудут. Об их войне не писали, значит, они и не воевали.
Читает газету в Союзе даже тот же офицер, смотрит телевизор - все приглажено, окультурено, нет ни крови, ни вони, одни дружеские объятия да радостные улыбки. А попадет он в Афганистан… Только свистнет над головой пуля, рванет под гусеницей фугас - тут уж впечатление, будто небо на землю падает. Онo начинает казаться с овчинку. В самую пору закричать: "Да это же настоящая война… Братцы, вам повезло! Когда вы служили, такого не было. А что сейчас делается…"
Нет, было. И тогда, и потом. И до нас, и после. Только однажды Степанову понравится оценка афганской войны в прессе. И то, сделана она будет западным журналистом. Тот подчеркнет, что вся история Афганистана - длинная цепь войн племен. К такому выводу пришел и Алексей. Eщe в семьдесят девятом. Разговаривая с советниками, узнал, что воевали и при Дауде, и Захир-шахе, и Тараки, и Амине… "А тогда с кем?" - удивился он. "Между собой", - ответил один из советников. И рассказал, как с афганской частью пришел в горный, аллахом забытый кишлак… Старики по заведенному обычаю решили откупиться. Стали собирать мзду правительственным войскам. К ней должны были присовокупить вроде бы даже девушек…
Позже, в академии, Алексей познакомится с несколькими офицерами-афган-цами. Одного из них будут звать Хаятуллой. "Кто просил вводить советские войска в Афганистан? Если Бабрак, то это не имеет под собой никакой правовой основы. Почему ваши газеты о таких вещах не пишут?" - спросит тот. Трудно будет ответить Степанову. Отделается от каверзного вопроса газетным штампом. "Ведь вы Же убили нашего генерального секретаря Амина", - не отстанет от Алексея Хаятулла. "Я этого не знаю, - ответит тот, - но мне известно, что ваш Амин убрал Тараки… Видишь, у того самого было рыльце в пушку…"
Халтулла поведает о том, что знакомый старик рассказывал ему в детстве страшные вещи о русских. Этим небылицам афганский паренек не верил. Однако находились и такие, кто принимал все за чистую монету. Когда же вошли советские войска, пропаганда стала вестись в сто раз активнее и изощреннее. И вот результат - отвоевали уже первые девять лет столетней войны, как кто-то мрачно потом пошутит.
"Знаешь, Хаятулла, - скажет тогда Степанов, - во многом ты прав. Не сочти за обиду мое сравнение: грызется свора собак. Вдруг появляется медведь. Псы, забыв свои обиды, собачьи распри, бросаются на него и начинают дружно рвать. Причем так, что шерсть летит клочьями. Вот и у вас… Воевали племена, вошли мы, американцы и довернули их тонко и умело на нас. А учитывая забитость, неграмотность, сделать это было совсем нетрудно. Вот тебе и "джихат" - священная война".
В этом Хаятулла со Степановым согласится.
Алексей не раз будет вспоминать поговорку: "Афганистан можно пройти, но нельзя покорить". В правоте ее ему придется убеждаться постоянно. Девять лет потребуется, чтобы это поняли другие и вывели наконец войска. На долю последних и выпадут цветы, объятья и поцелуи, о которых мечтали еще первые, те, кто вошел в Афганистан в семьдесят девятом…
6.
Утреннее небо затянули серые облака. Ночью Степанов сильно замерз, хотя гостеприимный товарищ и уступил носилки и одеяло. Проголодавшись, завтракал с офицерами и прапорщиками батальона. На раскладном столике лежал нарезанный тот самый хлеб, который везли из Кабула. Другого не было. Да здесь и не приходилось думать о деликатесах…
После завтрака принялся за работу. Спрятавшись от начавшегося дождя в кунг автомобиля, тщательно изучал все представленные документы, говорил с офицерами. Работа была интересной, поэтому продвигалась быстро - в боевой обстановке бумаг меньше и написаны они короче. Кое-что пришлось неоднократно уточнять, но сделать это оказалось несложно: все на местах. Кроме, конечно, убитых и раненых. Но о них говорили командиры, товарищи. Вспоминали тепло и с затаенной болью. К полудню уже представлял целостную картину боевых действий батальона за прошедшие недели.
Мясников занимался своими делами. Его интересовала связь.
После обеда собрались под тентом у Лозинского. Сапер Федоров предложил переброситься в дурачка - у него была затасканная колода карт. Позвали Митрофанова. Дождь кончился, и Сашка подал идею вытащить ящики, заменявшие стол и стулья, на свет. Так и сделали. Устроились за крайней БМД прямо на поле у арыка. Федоров неторопливо и степенно раздал карты. Два дня назад он так же спокойно и невозмутимо шел впереди колонны, отыскивая и обезвреживая мины. Бронегруппа двигалась по ущелью. Постреливали засевшие в горах душманы. Вдруг идущая впереди БМД наскочила на мину. "Саперы, вперед!" - подал команду Ивановский. И Федоров со своими ребятами пошел. Пошел под огонь… Больше в том ущелье не подорвалась ни одна машина.
Много заслуг у сапера. Но все же начальство его недолюбливало. Не в чести был. За свой независимый характер, за то, что не тянулся, не щелкал каблуками и не смотрел преданно в глаза, мысленно держа при этом фигу в кармане…
- Леш, слушай анекдот… - вспомнил о чем-то во время игры Федоров.
Он был в паре со Степановым и как раз давил Лозинского, по старой дружбе подбрасывая тому один козырь за другим.
- Ты, наверное, знаешь начальника связи батальона Мишукова? Ну маленький такой, "карьерист" - в тридцать девять лет уже старший лейтенант… Вот вошли в кишлак. Народу - ни души. В Пакистан убежали или в горы… Не знаю. Одним словом, посмотрели все - пусто. А Мишуков дотошный мужик. Все отдыхают на окраине, а он исследует окрестности. Вдруг слышим выстрел. За ним второй, третий… Ивановский, лежа на броне, спрашивает Туманова: "Эдуардыч, что там такое?" Олег приподнялся и видит, как выбегает из-за дувала Мишуков. Бледный, испуганный. Лица нет. "Душманы в доме, - кричит, - душманы!.."
- Скорее всего поживиться чем-то хотел, - засмеялся Лозинский.
- Да нет, любопытство подвело, - отозвался Володя Митрофанов. - Сунулся к дому, а душман, видно, где-то прятавшийся до этого, не выдержал и стрельнул. Нервы сдали. Думал, ушли уже все, отсиделся, а тут русский офицер… Да eщe прямиком к нему. Не иначе что-то заметил…
- Попал прямо в ствольную коробку автомата, - вставил дополнение к рассказу Лозинский, - это только и спасло Шурика. А то сидела бы пуля в животе…
- Ладно, не перебивайте, дайте доскажу. Потихоньку, где перебежками, а где и ползком приближаемся к дому. Смалят изрядно. Их там двое оказалось. У одного потом нашли фотографию. В солдатской форме снят. Дезертир, совсем свеженький - только сбежал. Санька Лозинский изловчился и гранат пять в окно зашуровал. А те стреляют по-прежнему. Им все нипочем. Дом-то добротный, каменный. Тогда Ивановский говорит: "Мы их гранатами не выкурим. Федоров, подрывай стену." Мои быстро подтащили заряд. Подложили под глухую стену и ахнули. Не успели рассеяться пыль и дым, рванулись в пролом. Первым подбежал к душману Женька, переводчик. Афганец сидит, скрючившись и зажав намертво в руках карабин. Из носа и ушей идет кровь. Думали, концы. Второго точно, наповал. Голову камнем размозжило. Переводчик только взялся за карабин, чтобы выдернуть его из рук, а душман вдруг рывком распрямляется и упирает ствол прямо в грудь подбежавшему. Парень не растерялся. Рывком отвернул в сторону и тянет оружие на себя. На помощь к нему - Мишуков, разжимает пальцы душмана. А тот вцепился мертвой хваткой. Переводчик начинает бить афганца рукояткой пистолета. Шурик крутится и орет: "Так его, мать-перемать… Дай ты ему по голове… Ой, да не по этой!.." Подвернулся под горячую руку, переводчик и его… Мы потом полдня смеялись. А афганец точно оказался дезертиром. Передали хадовцам…
Все заулыбались. Вдруг у Степанова кто-то сзади выхватил из рук карты. Обернулся, чтобы обругать шутника и осекся - за спиной стоял Ивановский. Молча разорвав карты, он бросил их в арык и пошел неторопливым шагом к своей палатке.
- С чего бы это? - удивился Алексей. - Kaкая муxa укусила?
- Нашло на него, что ли? - поддержал и Лозинский.
- Ладно, в "преф" бы играли или еще во что азартное, а то в простого "дурачка", - разделил недовольство сапер.
Промолчал один замполит.
Настроение было испорчено. Все разбрелись по своии местам. Алексей пошел к приданным из пехоты минометчикам. Те начали пристрелку. На случай ночного нападения. Минометы, задрав свои самоварные трубы почти в самый зенит, изредка, нервно дернувшись, выбрасывали сизые облачка дыма от сгоревших пороховых зарядов, и тут же раздавался сухой и короткий звук выстрела. Повернувшись лицом к скалам, Степанов искал место попадания. Но того не было. Ожидание становилось томительным. А потом наконец где-нибудь на вершине или склоне появлялся небольшой серый всплеск. Грохот разрыва доносился тожe не сразу. Стреляли по очень крутой траектории - такими высокими были горы.
От наблюдения оторвал подошедший замполит батальона.
- Леш-Саныч, давай пройдемся, - по-дружески обнял за плечи Туманов.
- Эдуардыч, ни хрена нет настроения. Что за козел у вас этот Ивановский?
- Ну пойдем, пойдем, - настаивал товарищ.
- Не хочу, Олег.
- Ладно, скажу, Ивановский к себе приглашает, - наконец-то признался о причине своей настойчивости Туманов.
- С этого бы и начинал. Я сам с ним не прочь побеседовать. Кто мы, пацаны или офицеры?
Подошли к палатке. Это был простой кycок брезента, натянутый шалашиком на двух ветках над небольшим углублением в земле. Степанов шагнул в него и увидел майора. Приложив руку к берету, доложил о прибытии.
- Товарищ капитан, вы зачем сюда приехали? - задал вопрос Ивановский, так и не поднявшись с матраса.
- Прошу прощения: старший лейтенант, - поправил Алексей.
У него на комбинезоне были пришиты погоны с рубашки. Вот в полумраке замкомандира полка и принял эмблему за четвертую звездочку.
- Доложите, что вы сделали за день? - вновь пошел в наступление майор.
Степанов достал из полевой сумки тетрадь, раскрыл ее и заговорил. За двадцать минут нарисовал четкую реальную картину, которая сложилась в его представлении при изучении боевых документов и во время бесед с офицерами батальона. Докладывал по-штабному сухо, сжато и лаконично. За бесстрастными цифрами была та опасная и большая работа, которую провели десантники по подрыву троп и перевалов и прочесыванию ущелий на границе. Имелись и потери - тяжело ранены командир взвода Перов, замполит Дронов. Убит ротный Иван Прошин… Анализировал причины потерь, а перед глазами стоял черноусый красавец Прошин. Скромняга, хоть и разведчик, душа роты… Когда подорвалась на мине одна из машин и полетела гусеница, закрыл ее бортом своей "бээмдэшки" и вел огонь по склону горы, откуда били душманы. На ущелье обрушился весенний ливень. Триплекса заливали потоки воды. Трудно было прицелиться. И вдруг в БМД одновременно попадают из гранатомета и миномета. Кумулятивная струя ударила прямо в голову Ивану… Когда вытаскивали из машины тяжело раненного лейтенанта Дронова, замполита, он, обливаясь кровыо, шептал, теряя сознание: "Значит, не судьба… Значит, не судьба…"
Но ничего этого не было в докладе Степанова. Все осталось за кадром. Штаб не интересуют эмоции, нужны точные, математически выверенные данные, на основе анализа которых в будущем можно свести до минимума неизбежные на войне потери…
По мере того, как Алексей постепенно углублялся в детали, лицо Ивановского все больше и больше прояснялось - "академик", он оценил это по достоинству. Майор изредка вставлял реплики, голос его постепенно смягчался.
- Довольно, старший лейтенант. Есть у тебя штабная хватка, - совсем уже перешел на дружеский тон Ивановский, - думал, оболтуса прислали. Встречаются такие…
- Товарищ майор, извините, но я не понимаю случая с картами. Мы же в подкидного…
- А не подумали о том, что вас видят солдаты? Какой пример показываете? Забудем, дело прошлое, - примирительно ответил замкомандира, а потом добавил:
- Играешь с Митрофановым. Ты-то, оказывается, свое дело сделал. А секретарь комитета комсомола полка за месяц не провел ни одного собрания. Вернешься, зайди в политотдел и доложи об этом. Пусть его при случае пропесочат. Видите ли, дует он в карты…
- Товарищ майоp, зато справляется с обязанностью замполита. Митрофанов сейчас нужнее в роте. Воюет, рискует жизнью… Он сам показывает пример, а это главное. Помню, попал посредником на учения с боевой стрельбой в полк перед Афганом. Бегу в цепи, а замполит во весь двухметровый рост идет шагах в трехстах этакой прогулочной походкой и грызет травинку… Кстати, ему уже здесь послали документы на увольнение в запас по статье - за дискредитацию звания офицера… Я уважаю боевых политработников. А ваш Митрофанов как раз такой. Не бежит перво-наперво на кухню, в хозвзвод… Идет в цепь…