Они жалобно смотрят друг на друга.
- Ничего, - смиренно сознаются они, - мы вовсе ничего не поняли, мать рек русских! Будьте так безгранично добры, просветите наши темные мозги двух старых ощипанных пичужек!
- Я все поняла, - говорит Волга, - и поэтому, mein Herr, я, к сожалению, не могу больше позволить вам цепляться за эту ветку. Мне уже не смешно.
- Nein! Nein! - кричит несчастный захватчик.
- Ja, ja! - торжествующе каркают оба приятеля, а Волга тянет своего нового ухажера на дно и держит его там, пока немец вдоволь не напьется…
А два приятеля уже летят дальше. Они осторожно приближаются к какому-то телу, которое с необычайной нежностью несет на руках Волга.
- Хм? - неуверенно хмыкает Илья Осипович.
- Хм! хм! - подбадривает его Акакий Акакиевич, и они медленно начинают спускаться… Но Волга вдруг испускает такой крик, что оба приятеля взмывают к небу, изо всех сил махая своими старыми крыльями.
- О господи, я чуть не помер со страху! - каркает Илья Осипович. А у Акакия Акакиевича перья встали дыбом до самого клюва.
- Вон отсюда, стервятники! - кричит Волга и покрывается пеной от злости. - Разве вы не видите, что это русский солдат?
- О господи! - восклицает Илья Осипович. - Какая ужасная ошибка!
- Какое трагическое недоразумение! - подхватывает Акакий Акакиевич.
- Прости наши старые глаза, мать рек русских!
- Что с нас взять? Мы ведь уже на ладан дышим!
- Не могли бы мы чем-нибудь помочь ему, мать рек русских?
Но мать рек русских отвечает им на богатом и звучном русском языке таким страшным ругательством, что приятели в ужасе переглядываются, зарывают головы в перья и улетают в лес…
- Ничего страшного, - лепечет Илья Осипович, встряхивая взъерошенными перьями, - я и не думал, что матушка Волга умеет так выражаться!
- Я хочу уснуть и обо всем забыть, - с отвращением шепчет Акакий Акакиевич. - Клянусь своим родовым гнездом! Вот чему она научилась у паромщиков и казаков.
- Не горюй, мой маленький Васенька-Васенок, - нежно шепчет Волга, неся белокурого солдата на своих материнских руках. - Есть погосты намного печальнее Волги. Я отнесу тебя в укромный уголок, куда еще не ступала ничья нога, ни человека, ни зверя, в зеленые камыши одного островка, - и ты сам, мой Васенок, станешь волной, камышом, мягким песком и островом, что, в конечном счете, намного приятнее, чем служить удобрением для картошки или лука…
И она тихо поет ему старую казацкую колыбельную:
Спи, младенец мой прекрасный,
Баюшки-баю…
Тихо смотрит месяц ясный
В колыбель твою.…
Позднее, когда они вышли пройтись по мосткам над замерзшим болотом, чтобы в синей ночи, под сверкавшим тысячами победных огней небом остудить разгоряченные головы, Янек спросил у Добранского:
- А ты любишь русских?
- Я люблю все народы, - сказал Добранский, - но не люблю ни одной конкретной нации. Я патриот, но не националист.
- А в чем разница?
- Патриотизм - это любовь к своим. А национализм - ненависть к другим. К русским, американцам, ко всем… В мире нарождается великое братство - мы обязаны немцам, как минимум, этим…
32
После Сталинграда несколько недель они жили в счастливом опьянении, и голод казался им не таким мучительным, а мороз - не таким жгучим. Но к концу февраля запасы продуктов окончательно иссякли. Янеку пришлось раздать свою последнюю картошку, и вскоре они вынуждены были рыться онемевшими руками в снегу в поисках каштана, желудя или шишки. По ночам братья Зборовские бродили по деревням, выпрашивая милостыню или угрожая, но всегда возвращались с пустыми руками, а пару раз их даже избивали изголодавшиеся крестьяне. Некоторые одиночки уже сдались немцам, доведенные до полного отчаяния партизаны выходили из леса и бросались под пули немецких дорожных патрулей… Но вскоре поползли слухи, что в лесу видели Партизана Надежду: главнокомандующий пришел, чтобы лично участвовать в борьбе. Они были убеждены в том, что слух правдив, поскольку такой поступок был в духе этого человека. Он имел привычку внезапно появляться там, где борьба становилась особенно трудной, и почти всегда вливался в ряды бойцов, когда их вот-вот могли покинуть надежда и мужество.
- Махорка божится, что видел его на железнодорожных путях, в том самом месте, где Кублай дал свой последний бой, - сообщил им Громада. - А потом он видел его в часовне Святого Франциска перед алтарем - там, где убили отца Бурака. И слышите: он был в мундире польского генерала - и это среди бела дня!
Добранский улыбнулся.
- Не знаю, видел ли его Махорка на самом деле или же он по обыкновению врет, - сказал он. - Но я знаю, что он здесь, среди нас, в этом я уверен.
Янек обнимал Зосю. Они сидели у костра, накрывшись овчиной, доставшейся им от Тадека Хмуры. Он посмотрел на студента с некоторой иронией: Янек уже начинал понимать, кто их легендарный командир. И теперь он знал, где тот прячется.
- Я сам видел его, - спокойно заявил он.
Громада застыл с разинутым ртом.
- Что? Где? Где ты его видел?
- Здесь. Я видел его здесь. Мало того, вижу его сейчас. Он сидит рядом с тобой.
Громада нахмурил густые брови.
- Слишком ты молод еще, чтобы подтрунивать над стариками, - пробурчал он.
Но Добранский был поражен. Он посмотрел на Янека долгим взглядом, затем наклонился, обнял его за плечи и молча, с любовью потрепал по спине.
Пережить зиму маленькому партизанскому отряду помогли чудом захваченные сто килограммов картошки. В тот вечер братья Зборовские спустились в землянку, как обычно, с пустыми руками.
- В Пясках убили пана Ромуальда, - сообщили они. - Сегодня утром в деревню прибыл карательный отряд.
- И это лишь цветочки! - проворчал Крыленко.
- Похоже, кого-то выдал Сопля. Немцы обещали сто килограммов картошки в виде вознаграждения…
Утром в округе бушевала метель, и вечером на улицах Пясок снег доходил до колен: немецкие гусеничные транспортеры были похожи на огромных, беспомощных, упавших на спину шмелей, а танк гауптмана Штольца, командира отряда, увяз посреди площади перед мэрией и не мог сдвинуться с места. Штольц вылез из танка - монокль у него в глазу напоминал льдинку, - выругался и дошел до дома пешком. Затем провел несколько бесед с наиболее известными жителями деревни. Но, несмотря на угрозы и брань, которыми эти беседы сопровождались, лица селян оставались такими же пустыми и ничего не выражающими, как заснеженная по man's land, где герр гауптман Штольц только что оставил свой танк. И только краткая беседа со столяром Соплей оказалась по-настоящему полезной. Сопля сразу же произвел на Штольца благоприятное впечатление: в отличие от лиц его предшественников, его лицо вовсе не было лишенным выражения: оно было усталым, покорным и бледным.
- Мерзкая погода, - для начала грозно сказал Штольц.
Сопля тотчас же рассыпался в извинениях. С дрожащим подбородком заверил он герра гауптмана, что, хоть метель и совпала с прибытием немецкой колонны, в этом не было никакого злого умысла и что, во всяком случае, он, Сопля, тут ни при чем. Он, Сопля, слишком уж обеспокоен судьбой своих детей и жены, которые вот уже двое суток ничего не ели, и ему недосуг чинить препятствия на пути герра гауптмана. Штольц счел такое начало многообещающим, разразился гневом, сказал о дерзости, диверсии и провокации, и, в конце концов, сам не зная, почему, несчастный Сопля пообещал заставить солнце светить, запретить снегу падать и, в порыве рвения, даже предложил лично остановить ветер и выдать его герру гауптману связанным по рукам и ногам. Будучи классным стратегом, Штольц быстро воспользовался этим первоначальным успехом, и полчаса спустя два немецких солдата отнесли в дом Сопли мешок со ста килограммами картошки. В восемь часов, когда на улице затвердел снег, из темноты вышел немецкий патруль. Солдаты шагали в ногу. Снег скрипел у них под сапогами, и Сопля, бежавший впереди, прижимаясь к стенам домов, и не успевший даже попробовать картошки, которую сейчас отрабатывал, с удивлением обнаружил, что точно такой же звук издают жующие челюсти. Он думал только об одном: поскорее закончить работу, вернуться домой и съесть целую тарелку дымящейся картошки. "Кубус на меня не обидится, - рассуждал он с абсолютной уверенностью, порожденной голодом. - Он верный и умный друг. Он меня поймет". Патруль возглавлял капрал Клепке из Ганновера. "В такую погоду и носа на улицу не высунешь, не говоря уже о том, чтобы дезертировать", - думал этот вояка с невыразимой досадой, отчасти вызванной тем фактом, что он воевал уже целый год и ни разу не был в увольнении.
- Здесь, - сообщил Сопля сдавленным голосом.
Клепке поднял фонарик; вверху над витриной висела дощечка с надписью: "И. Петрушкевич, Paczki, ciastka, woda-sodowa".
- Ну? - спросил Клепке. - Чего же ты ждешь?
Почерневшее, осунувшееся от голода и тревоги лицо Сопли сморщилось, как картошка:
- Будить его вот так… Из-за пустяков…
- Не из-за пустяков, - рассудительно заметил капрал, - а для того, чтобы пустить ему пулю в лоб.
Он подошел к двери и постучал. Они подождали немного, затем сонный голос спросил:
- Кто там?
- Свои! - жалобно ответил Сопля. - Открой, Кубус!
Дверь широко отворилась. Солдаты вошли внутрь, Сопля просеменил за ними. Петрушкевич был в ночной рубашке, надетой поверх брюк с волочащимися по полу подтяжками. У него было пухлое, грустное лицо.
- Апчхи! - чихнул он.
Сопля поспешно закрыл дверь и объяснил капралу:
- У него слабые легкие. В детстве он постоянно болел. Его бедная матушка еле его выходила. Ему бы в горах жить.
- Горы иногда помогают, - согласился Клепке.
Сопля подошел к другу.
- Ты не обижаешься на меня, Кубус?
- Нет. Сто килограмм картошки - это достойное оправдание…
- Откуда ты знаешь?
- Об этом вся деревня знает.
Сопля рухнул на табурет и расплакался.
- Ну-ну, не падай духом! - поддержал его кондитер.
- Я не знал настоящих виновников! - рыдал Сопля. - Я не мог указать на кого попало: они бы отомстили мне и моей семье… И тогда я стал искать того, на кого бы я смог положиться, верного, испытанного друга…
- Я благодарен тебе, - сказал Петрушкевич. - Можешь сделать кое-что для меня взамен?
- Все, что угодно, - сказал Сопля от простоты душевной.
- Эта картошка… Не мог бы ты прислать пару кило моей жене?
- Я принесу ее сам завтра же утром! - пообещал Сопля.
Капрал Клепке отдал приказания. Оба друга обнялись.
- Спасибо за картошку! - сказал Петрушкевич.
Сопля открыл рот, но не смог ничего сказать в ответ.
- Ну же, - ободрил его кондитер. - Будь мужчиной, Сопля.
Он взял из комода бутылку и пару рюмок.
- Выпей.
Сопля выпил.
- Выпейте и вы тоже, - предложил Петрушкевич солдатам.
- Вы так учтивы, - заметил Клепке. Он поднял свою рюмку. - Ваше здоровье!
- Взаимно.
Они чокнулись.
- Что ж, - сказал Клепке, - теперь, если позволите…
- Ну конечно, - поклонился Петрушкевич. - По крайней мере я не буду больше голодать!
Подавленный и шатающийся Сопля отвернулся и заткнул уши. Петрушкевич получил пулю прямо в грудь. Он крутнулся на месте, упал и застыл. Солдаты быстро вышли; капрал, уходивший последним, прихватил бутылку с собой. Сопля последовал за ними. Он понимал, что должен был остаться и утешить вдову друга, но решил сделать это завтра, когда принесет картошку. "Бедняжка будет так счастлива!" - подумал он. Они вновь очутились на улице, Сопля шагал быстро, спеша поскорее с этим покончить и мечтая о большой тарелке, ждавшей его дома: о нежной, белой, ароматной мякоти… Опьяненный этой картиной, он, не задумываясь, решительно постучал в дверь, когда фонарик капрала осветил вывеску: "Портной З. Магдалинский. Первоклассный покрой. Сиюминутная утюжка. Умеренные цены". Никто не открыл. Он постучал еще раз. Капрал Клепке с задумчивым видом смотрел на вывеску, так, словно бы спрашивал себя, не прогладить ли ему брюки по умеренной цене: увы, он не знал польского. Вне себя от холода, солдаты принялись колотить в дверь прикладами. За дверью тотчас раздался женский голос - видимо, женщина стояла там уже давно:
- Ну кто там?
- Мое почтение, пани Марта, - сказал Сопля. - Мы пришли к вашему мужу.
- Его нет дома.
- Хватит болтать! - закричал Клепке по-немецки. - Открывайте дверь!
Дверь отворилась. Наступила мертвая тишина: солдаты широко раскрывали глаза и поднимались на цыпочки, чтобы лучше видеть. Под хлопчатобумажным пеньюаром женщина была совершенно голой.
Казалось, ей совсем не холодно: напротив, замерзшие лица мужчин почувствовали исходившее от нее тепло. Те части ее тела, которых не было видно, нетрудно было себе представить, а те, которые были видны, не вызывали желания закрыть глаза. Пани Марта была высокой брюнеткой с большими, бесстыжими кошачьими глазами зеленого цвета и влажным ртом, словно бы распухшим от поцелуев.
- Mein Gott! - тихо, но отчетливо произнес самый молодой немецкий солдат.
- Отвернись! - строго приказал самый старший, знавший его родителей и обещавший им присматривать за мальцом.
- Молчать! - неожиданно приказал капрал сорвавшимся на фальцет голосом. Он кашлянул. - Молчать! - повторил он. - Где ваш муж?
- Его нет дома.
Женщина повернулась к Сопле.
- Иуда! - прошептала она.
Сопля хотел было возразить, но в ту же секунду услышал в глубине какой-то треск.
- Что это? - спросил Клепке.
- Откуда мне знать? - сказала женщина. - Кошка, наверное.
Она встала в дверном проеме. Клепке оттолкнул ее. Она упиралась, и у нее оголилась одна грудь с розовым торчащим соском, которую она даже не попыталась прикрыть. Самый молодой солдат и сосок посмотрели друг на друга: солдат опустил глаза первым.
- Асh! - глухо вздохнул он.
- Отвернись, несчастный! - велел старший. - Прикройся, ведьма!
- Я не такая, как твоя жена, - прошипела пани Марта, - и не стыжусь показывать того, что у меня есть!
- Вперед! - приказал Клепке.
Они оттолкнули ее и ворвались в дом. Комнату почти целиком занимала широкая кровать со съехавшими к подушкам простынями, сбившимися в кучу одеялами и свалившимися на пол перинами. В доме никого не было.
- Я же говорила вам, что это кошка! - закричала пани Марта.
В самом деле, послышалось очень тихое мяуканье.
- Кс-кс-кс! - позвал самый молодой солдат, любивший животных. - Под кроватью, наверно…
Он наклонился и засунул руку под кровать. Внезапно его взяла оторопь.
- Ach! - слабо вздохнул он.
Капрал Клепке быстро заглянул под кровать.
- Вылезай!
Оттуда медленно и нехотя вылез человек. Пожилой и тучный. Красивым его назвать было трудно. Он весь покрылся гусиной кожей.
- Котенок, да? - прохрипел Клепке.
- Но я умею мяукать! - обиженно сказал человек.
Клепке отдал приказ. Солдаты схватились за винтовки.
- Стойте! - вдруг закричал Сопля. - Это не портной Магдалинский!
- Mein Gott! - воскликнул самый молодой солдат, с уважением глядя на незнакомца.
Наступила пауза.
- Но тогда кто же это? - спросил Клепке.
- Не знаю. Он даже не из нашей деревни. Я никогда его раньше не видел.
Человек обмотался одеялом и обратился к капралу. Он говорил на чистейшем немецком языке.
- Моя фамилия - Шмидт. По происхождению - немец. Я работаю здесь на военные власти…
- Здесь? - в ужасе вскрикнул самый молодой солдат.
- Не слушай! - приказал старик. - Заткни уши!
- Я хотел сказать: в Вильно. У меня с армией контракт на перевозки. Я на очень хорошем счету у вашего начальства, капрал, и если хотите совет, уходите отсюда. Человека, которого вы ищете, здесь нет.
- Где же он?
Шмидт пожал плечами.
- Почем мне знать? Меня интересует не он, а его жена. Наверно, живет в лесу, с партизанами. Он разбойник.
Вновь наступила пауза. Потом Сопля завыл. Он уже давно трясся от злости. Ему было больно за своего друга Магдалинского. Значит, портной ушел к партизанам и служил своей стране. А тем временем его жена бесстыдно изменяла ему с вражеским шпионом. Соплю потрясли низость и подлость подобного поведения.
- Сука ненасытная! - завопил он. - Бесстыжая…
Но пани Марта не дала ему договорить.
- Мне не стыдно! - прошипела она. - Он приносит мне еду! Мой муж даже на это не способен! Ты тоже на это не способен, Сопля. Если бы твоя жена была лет на двадцать моложе, она занималась бы тем же, что и я!
Сопля боязливо попятился. А немцы во главе с капралом Клепке сначала улыбнулись, а потом захохотали. Пани Марта какое-то время смотрела на них с презрением. Потом ее охватил гнев.
- Над кем смеетесь? - закричала она. - Над собой? Вы же все как один женаты! Вы оставили своих жен и невест в Германии! И они, ваши жены, занимаются тем же, что и я! Да-да, мои голубчики! Одни - от скуки; другие - потому что им это нравится; а третьи - для того чтобы поправить свои дела!
Первым перестал смеяться капрал Клепке. В Ганновере у него осталась молоденькая жена. В начале разлуки он еще получал от нее письма. Но теперь они приходили все реже. И самое главное - изменился их тон. Она больше не просила своего Susser вернуться, как это было вначале, и перестала жаловаться на одиночество. Это поражало капрала Клепке, и в его душу закрадывались подозрения. Обычно он старался не думать об этом, но сейчас эта женщина… Остальные женатые солдаты предавались аналогичным раздумьям. Они враждебно смотрели на Шмидта и по-своему сочувствовали портному Магдалинскому. Он был, конечно же, партизаном и врагом, но они чувствовали свое родство с ним: родство мужчин, обманываемых своими женами, пока они сражаются на фронте.
- Ну, что? - спросила пани Марта. - Почему же вы не смеетесь?
Мужчины переглянулись. Ничего не сказали, не задали ни единого вопроса, но все одновре-менно поняли, что они сейчас сделают. Их соглашение было молчаливым и мгновенным. Даже победитель Клепке и жалкий побежденный Сопля переглянулись и поняли друг друга без слов.
- Ты уверен, что это не портной Магдалинский?
- Я не могу сказать точно, - ответил Сопля. - Я давно его не видел. Может, это он. А может, и не он. Не могу вам сказать.
- Рассмотри его получше.
- Вот я и смотрю, - сказал Сопля, искоса посматривая на него.
Шмидт забеспокоился.
- Что это за комедия? Документы у меня в порядке. Они в куртке. Я могу вам их показать.
- Ни с места! - приказал Клепке.