* * *
Контору фирмы расширили в меру возросших потребностей. Берг выселил из примыкающей к конторе сторожки старую больную дворничиху, которая коротала свой вдовий век в непомерно большом для нее помещении. Сторожку продезинфицировали, отремонтировали и пробили дверь в контору.
В бывшей сторожке Берг поставил буфет, в котором сверкали хрустальные рюмки, расстелил на полу ковер, украсил стены панелями из разных пород дерева и начал принимать в этой комнате заказы у чопорных немецких офицеров. Заказы на многие миллионы военных злотых.
В конторе по столам были разбросаны каталоги фирм, производящих деревообрабатывающие машины.
Во дворе появились секторные пилы, в столярном цеху - строгальные станки, в механическом - сложные деревообрабатывающие станки с индивидуальным приводом, автоматизированные по последнему слову техники. Рядом с этими машинами старые, повидавшие виды станки на деревянных станинах производили впечатление анахронических чудищ.
Млодянек с недоверием ощупывал новые приспособления, он боялся работать на них и остался верен своей ветеранке-пиле.
Мастера Берги выгнали в шею, потому что тот не мог справиться с новым объемом работ; в его куриных мозгах царил полнейший хаос. Он путал размеры, породы дерева, сроки исполнения. Заметив в середине работы ошибку и стремясь ее исправить, запутывался еще больше. Он засиживался до поздней ночи над чертежами и под утро засыпал над рейсшиной. Днем он был совершенно вне себя, отвечал невпопад на вопросы, часто без причины впадал в ярость.
Когда его нерасторопность начала бить Бергов по карману, его уволили.
Вместо него появился щупленький, плохо одетый человек, страдающий болезнью мочевого пузыря. Он лез из кожи вон, чтобы справиться с порученной работой, и преуспел в этом, не тратя лишних слов и трудясь со знанием дела. Он никогда не кричал, но умел выжать из каждого столько, сколько ни до, ни после него никому не удавалось. Производство он знал великолепно. Он спрашивал, например: "Сколько ты сегодня рам склеил, Гжесь? А? Шестьдесят… Хм", - качал головой и уходил. И Гжесь в следующие дни клеил по восемьдесят. Новый мастер установил систему сдельной оплаты, причем, вводя мелкие усовершенствования, он снижал первоначальные расценки. Он умело играл на человеческих слабостях и добился того, что все работали с лихорадочной поспешностью.
Он не питал симпатии к Бергам, его не интересовало ничего, кроме работы. Он ни с кем не разговаривал, не занимался доносами. Но его порок вызывал у Бергов чувство брезгливости, хотя пил он в одиночестве и никогда не напивался до бесчувствия.
- Хоть бы поскандалил, - сердился Берг, - ходит как в воду опущенный.
И вот когда он ввел в мастерской новые современные методы труда и оплаты, наладил работу машин, Берги прогнали и его.
На место мастера был назначен старший Слупецкий. И тот показал, на что он способен. Ведь некогда он работал на огромном заводе, где применялись самые новые методы.
Берги делали носилки для раненых. Тысячи носилок, которые были сконструированы так искусно, что, когда их ставили друг на друга, получалось что-то вроде многоярусных нар. Слупецкому пришла в голову гениальная мысль использовать на производстве женский труд. Женщины сшивали суровыми нитками лямки для носилок и укрепляли на ножках металлические наконечники. То же самое делали новые ученики, которым нечего было и мечтать о настоящем ремесле. Женщинам платили поденно - меньше, чем подсобным рабочим, а ученики зарабатывали и вовсе гроши. Упрощенная до предела, похожая на конвейер, работа не давала ни секунды передышки.
Новоиспеченный мастер носился, как собака, по всем трем баракам и орал на нерасторопных.
Юрек и Стах с сочувствием следили за подростками, работавшими, как дятлы. Они без устали выполняли одну и ту же операцию, завершавшуюся всякий раз ударом молотка.
Худосочные девушки, все в клочьях пакли, вылезавшей из лямок, которые они сшивали, старались перекричать друг друга и стук швейных машин. Нужда озлобила их. Это была не остроумная, исполненная кокетства женская язвительность, а форменная грызня. Они ссорились, просили друг у друга прощения, плакали, пели хором сентиментальные песни. Потом опять из-за пустяков вспыхивали ссоры.
Юрек и Стах после каждого возвращения с "объекта" заставали в мастерской усовершенствования, убыстрявшие темп работы. Столяры молча склонялись над верстаками - ни песен, ни прибауток. Мастерскую загромождали шкафы, стулья, столы и комоды, которые начал выпускать Берг, не ограничиваясь производством носилок и саней, предназначенных для Восточного фронта.
Наученные горьким опытом, немцы придумали сани по образцу низких русских санок, с упряжкой в одну лошадь. Сани красила в маскировочный цвет бригада учеников. На дворе возвышались целые горы этих саней, отливающих белизной в лучах августовского солнца.
Такой халтуры не припоминали даже самые старые столяры, немало повидавшие на своем веку. Детали пригоняли друг к другу кое-как, вопреки всем техническим нормам. Размахивая буковыми полозьями, словно ветряная мельница крыльями, Гжесь звал Юрека и Стаха - своих подручных:
- Шиво, ребята, живо… Стах, оставь… Нечего бегать на склад, лей воду в этот поганый клей. Все равно все держится на соплях.
Размах производства вызывал у всех изумление.
- Откуда у него такие деньги? - размышлял вслух Стах, глядя на новенький фуговочный станок, недавно установленный в механическом цехе.
- Соображай сам… - шептал Родак. - Помнишь, ты плеснул водой на полированный шкаф? Вода впиталась - получилось пятно. Так вот с тех пор мы больше не покрываем мебель эрзац-политурой, а просто протираем ее морской травой для глянца. Оказалось, что политура ни к черту не годится. Но Берг по-прежнему получает по спецснабжению и спирт, и так называемый шеллак, а верней, просто канифоль. И все это продает налево. Чистая прибыль. А разве мы обо всем знаем? Он покупает машины в кредит. Машины уже работают на него, а кредит… Ведь он Kriegswichtig , поэтому сроки выплаты можно растянуть… Да… - сказал Родак и продолжал, взвешивая каждое слово: - Ты знаешь, что такое прибавочная стоимость?
- Сначала не понимал. Но Секула мне объяснил. Это значит, я работаю восемь часов, а он платит мне за два, отсюда - прибыль, чистый доход.
- Еще какой! Он тебе сейчас даже за час работы не платит. Слышал, что говорит Берг, когда наши просят в конторе прибавки?
- Говорит, что можем, дескать, идти работать в немецкую фирму, там платят в три раза меньше. Это правда, Родак. У меня есть знакомые парни у Лильпопа. Смешно сказать, сколько они зарабатывают. Крадут… а как жить иначе?
- Верно. Он даже говорит, что ему якобы угрожает концентрационный лагерь за то, что он платит выше установленных расценок. Пусть они, мой дорогой, болтают, что им взбредет в голову. Факт остается фактом - они обворовывают нас так, как до сих пор еще не обворовывали. Прикрываются немецкими циркулярами. Будто эти циркуляры только нас касаются. Маркс писал, что пролетарию платят ровно столько, сколько нужно для воспроизводства рабочей силы. А теперь нам даже и этого не платят. Страшные времена, Стах. Трудись, не разгибая спины, не то сдохнешь с голоду или загонят в Германию на работы. Трудись не трудись, все равно сдохнешь. Посмотри на ребят. Они или воруют, или изготовляют разные побрякушки, которые продают их жены. А ты что ешь? Одну картошку? Посмотри на Гжеся, у которого нет семьи. Ведь он уже не человек, а ходячий скелет. Нечего удивляться, что он пьет. Водка дешевле других продуктов. Он дешево платит за то, что его околпачивают. Да, Стах. Смотри и запоминай. Запоминай, потому что скоро придет конец и Бергам и фашизму. Все это до такой степени бесчеловечно, что скоро будет уничтожено.
После окончания рабочего дня Юрека остановил у ворот "третий" Берг. Он сидел на лавочке возле конторы, перед которой росли подсолнечники. Рядом стоял сифон с водой "виши". Берг пил минеральную воду маленькими глотками и отирал со лба пот. Глазки у него светились, как матовые электрические лампочки. Слишком много хватил он коньяку с майором Хапе. Теперь он отдыхал в холодке и, пытаясь унять отрыжку, предавался размышлениям о том, как гибка и богата оттенками человеческая речь. Вот ведь не скажешь этакому Хапе - юнкеру, чистокровному арийцу, владельцу большого поместья где-то в окрестностях Мальборка: "Господин Хане, берите взятку у меня, потому что больше вам никто не даст. О заказе мы уже договорились, я обязуюсь его выполнить в силу неписаного соглашения. Берите денежки: ни Смулковский, ни Липшиц, ни Струве и сын не дадут вам больше, да и то еще подумают хорошенько". Можно ли такому человеку сказать взятка? Взятку дают референту в арбейтсамте. А с майором Хане речь может идти лишь об участии в прибылях. "Участие в прибылях". - "Третий" Берг смакует эти слова.
- Пан Юрек, - заговорил он, отставив стакан, и схватился вдруг за нос - газы от только что выпитой воды с силой вырвались наружу. - Ну как, нравится вам теперь наша мастерская?
- Вы приобрели много новых машин…
- Вот именно… Вы понимаете… - Тут "третий" понизил голос и наклонился вперед, отклеив потные плечи от спинки скамеечки. - Мы увеличиваем национальное достояние. Вы понимаете, это все останется для нас, для Польши. Рабочие не хотят этого понять, ругаются… да… да… Это все останется… останется…
Он уселся поудобней, запустил руку в разрез рубашки и стал почесывать волосатый живот, мягким шаром покоившийся на коленях.
* * *
Однажды в субботу Стах остался в мастерской после окончания рабочего дня. Было тихо. Только ночной сторож ходил взад и вперед, постукивая своей можжевеловой палкой.
- Что делаешь, Стах?
- Чемодан.
- Сделал бы и мне. У меня точно такой был, когда взяли в армию на маньчжурскую границу. В середке был нарисован подсолнечник, а по бокам цветы коровяка, - это для того, чтобы с чужим не спутать. Сделал мне его брат, плотничал он у нас в деревне. Ну и парень был. Черный, усатый, горячий, как жеребец. Промышлял том, что крыл крыши. Любил крыши крыть, потому что, говорит, все кругом видно. Я говорил ему: "Куба, нарисуй мне петуха, красного петуха". А он смеется и говорит: "Ты знаешь, глупый, что значит красный петух? Огонь. Хочешь, говорит, чтоб у тебя чемодан сгорел?" Сгореть не сгорел, а украли его, в Томске…
Потом пришел Сильней Млодянек. Он изрядно нализался. Все время что-то напевал, притопывал деревянными подошвами, корчил рожи, подмигивал Стаху. Изо рта у него текли слюни, в уголках губ запеклась белая пена. Он беспокойно перебирал пальцами. Сначала пристал к Стаху, обругал его последними словами. Потом ни с того ни с сего принялся хвалить его, кривляться, стараясь обратить на себя внимание. Он мешал Стаху, и - самое главное - было непонятно, чего ему надо.
Стах ушел раньше времени. Сильвек испортил ему субботний вечер. А Млодянек-младший повалился на кучу стружек и захрапел. Заснул и дед Потшеба, которого всегда с вечера смаривал крепкий сон. Потому-то он и не заметил, как Сильвек часов около десяти, все еще хмельной, тяжелым шагом вышел из барака и поджег механический цех: вылил полбанки масла на сваленные в кучу около стены стружки и подпалил.
Старший Млодянек вышел по нужде из своего жилища и увидел оранжевые языки пламени. Он помчался через весь двор, срывая по дороге со столбов огнетушители. Старому механику удалось справиться с пожаром, прежде чем поднялась тревога.
Сына он настиг за штабелями досок возле сарая. Тот, наверно, убежал бы, если б нога не застряла в щели между брусьями. Отец начал избивать его. Схватил дубовую доску и стал лупить сына, покрякивая, как лесоруб. Сильвек вырвался, влез на доски, оттуда перебрался на крышу сарая, проделал лаз в колючей проволоке и, оставляя на ней клочья одежды и кожи, соскочил вниз, на соседний двор. Больше никто его не видел. Говорили, будто его вывезли в Германию на работы. Ходил также слух, что его схватили без документов и отправили в Майданен. Самые большие фантазеры добавляли, что он сделался там капо.
XI
Над железными воротами, расположенными в середине кирпичной стены, виднелась сделанная готическими буквами надпись - Winterhilfe - организация зимней помощи. С внутренней стороны стена была густо увита диким виноградом. Во дворе между булыжниками пробивались засохшие сорняки. Кирпичное здание, в котором раньше помещалась химическая лаборатория, занимало половину участка. Давно не мытые окна потускнели от пыли и паутины. Место было выбрано удачное. На тихой Фабричной улице движения почти не было. Дом сторожил мордастый охранник - фольксдойч , который ни слова не знал по-немецки, следовательно в разговоры не вступал, но приказы понимал. Его французский карабин был заляпан грязью, как сторожка, где он обитал, а длинный острый штык настолько проржавел, что накрепко сросся с дулом.
В конторе томились в ожидании дела злые, как ведьмы, бабы - тоже по происхождению немки.
Они разговаривали между собой по-польски, но когда в комнату входил Юрек, чтобы взять ключи от помещения, где устанавливали стеллажи, начинали на ломаном немецком языке предъявлять ему претензии.
Когда полки в подвалах и на первом этаже были готовы, все стало ясно. Придя в один прекрасный день на работу, столяры увидели горы сапог и калош, огромные тюки барахла, начиная от шапок и носков и кончая одеялами и коврами. Дом наполнился тошнотворным запахом дезинфекции. Немки из конторы бегали, попискивая, как мыши. На щеках у них выступили багровые пятна. Глаза алчно горели. Они рылись в вещах со знанием дела, вытаскивая из вороха тряпок все, что поценнее, и с восторгом показывали друг другу свою добычу. Можно было подумать, что они дорвались до отмели, усеянной жемчужницами.
- Знаете, что это? - задыхаясь, прошептал Родак, до боли сдавливая плечи ребят корявыми пальцами. - Это вещи евреев. Не смейте их трогать. Они ничьи, но вам париться на них нечего. Застукаю кого-нибудь, морду набью.
Ясь Кроне стоял в стороне - долговязый, толстощекий, с торчащими из коротких рукавов руками, которые, словно две тяжелые лопасти, болтались не в лад с движениями тела. Во взгляде его сквозила жадность, а на лице было написано разочарование.
- Столько всякого добра, столько добра, - ворчал он и пожимал плечами.
Родак торопил с работой, сопел и фыркал, как еж. Всем хотелось поскорее покинуть склад, где запах смоляных досок забивало вонью дезинфекции. Работницы бойко сортировали вещи по полкам: отдельно ползунки, отдельно мужскую одежду, женскую, рядом постельное белье.
Они работали обстоятельно, без спешки. Богатство стало для них повседневным явлением, осталась только скучная работа. Здоровенная фрау Круль, выпячивая усатую верхнюю губу, насвистывала "Lili Marien" и в такт песне перебирала руками. "Schmutzig ist das alles" , - сказала она, взяв двумя пальцами маленькую дамскую рубашку. Она, должно быть, от зависти порочила неизвестную женщину, которой хватало такого крохотного куска ткани, чтобы прикрыть наготу.
Столярам опротивело здесь работать. А работа тянулась до бесконечности. Немки открывали все новые и новые комнаты в верхних этажах, и казалось, этому конца не будет.
- Как во сне, - говорит Юрек. - Кончаем и никак не кончим. Печень Прометея, а не дом.
- Чья печень? - переспросил Стах.
В конце сентября Родак принес спрятанную под подкладкой "Трибуну вольности" , отпечатанную на четырех страничках папиросной бумаги. Строки просвечивали на обороте. Сложенную вдесятеро, укрытую под одеждой газету старый столяр пронес через город, который прочесывала полиция, устраивая облавы. И вот, сидя среди вороха одежды, Юрек читал вполголоса:
"…Как мы далеки сейчас от наивной воинственности тех дней, когда горстка безумцев призывала закоснелых политиков взяться за оружие вместе с рабочими и крестьянами. Как мы далеки сейчас от тех безумных дней, когда с несколькими револьверами вступали в борьбу с вооруженным танками и артиллерией противником.
Позади - месяцы зимних приготовлений и первое лето партизанского движения. Пора подвести итог нашим достижениям.
- Польское партизанское движение стало реальностью…"
Родак и его подручные усваивали географию Советского Союза; земли на запад от линии, соединяющей Кавказские горы с Ленинградом, были им известны до мельчайших подробностей. С надеждой повторялось название Сталинград. "Что-то долго ликвидируют там последние очаги сопротивления", - говорили они, боясь выразить вслух свои желания, чтобы не сглазить.
- Родак, скажите откровенно, признаете вы меня своим или нет? Или еще целый год будете присматриваться? Знаете, когда долго нюхают - нюх притупляется.
- Что ты мне, парень, голову морочишь. Кому я газеты приношу, фалангистам или своим? А что присматриваюсь я к тебе, это верно. Скажу прямо: будь ты рабочим, я бы тебя сразу раскусил, а так… кто тебя знает. Ты как туман.
- Во-первых, я рабочий, а во-вторых, коммунист…
- А в-третьих, глупый щенок. Вот что. Какое ты слово сказал? Коммунист. Знаешь ли ты, что это значит? Уж одно то, что ты говоришь о себе - коммунист, доказывает, что ты молокосос, а не коммунист.
Родак глянул на Юрека с непритворным гневом, подавляя резкие слова, которые просились на язык. Ругался он очень редко.
- Коммунист сопливый, - буркнул он с прозрением. - Ха… коммунист. Я только мысленно себя так называю, и то когда бываю доволен собой. А он туда же. Коммунист не любит трескучих фраз. Вот как. Прежде, чем скажет слово, три раза взвесит. Потому что сказать - у коммуниста означает сделать. Эх ты, гимназист, гимназист! Недаром Гжесь смеется над тобой, говорит, ты на ксендза похож, и правда. Те умеют пыль в глаза пускать. Принимайся за работу, смотреть на тебя тошно.
Через несколько дней, когда Родак немного отошел, Юрек спросил у него о Секуле.
- Ты лучше забудь, что был человек с таким именем. Его теперь зовут "Стройный". - Родак помрачнел и озабоченно добавил: - Мучается мужик и даже не пикнет. Настоящий товарищ. А ты потерпи немного. Скоро настанет ваш со Стахом черед. Я узнавал. Вы должны организовать пятерку. Так положено. Присмотритесь к людям, найдете.
- Погоди-ка… Значит, я могу себя считать членом Гвардии Людовой?
- Вот видишь, будь ты коммунистом, ты не стал бы задавать глупых вопросов. Ну, конечно, можешь… как это ты сказал? - "считать себя". - Родак улыбнулся.
Что говорить, это звучало далеко не патетически. Само собой разумеется, Юрек не думал, что при его вступлении в подпольную организацию будут бить в литавры, но все же он представлял себе этот момент иначе, торжественнее и поэтому обиделся на Родака, считая его человеком сухим и черствым.