Переступили через черту совести на плоскость беззаконной вседозволенности, и тем самым попали в разряд находящихся вне человеческого и Божественного закона те, кто воровал людей для рабского труда и занимался производством и транзитом героина, кто взрывал дома в мирных городах и снимал на видео отрезанные головы и плачущую девочку, у которой отрубают пальцы. Это апостасия…
А те, кто торговали оружием, из которого убивали наших товарищей, и продавали нас "с потрохами" на марше, предоставляя противнику возможность сделать хорошую засаду? Те, кто сидя в кремлёвских кабинетах, по правительственной связи, или по спутниковому телефону обсуждали с полевыми командирами проблемы совместного бизнеса? И это отступление тоже…
Война обладает не только чёрно-белой контрастностью, пугающей, но понятной. Она очень часто соткана из размытых полутонов. Когда перестал быть своим и стал чужим тот солдат, которого "брали" ФСБэшники на Ханкале в начале 2000-х годов?
Он нёс службу на одном из блок-постов, расположенных на дороге Грозный-Аргун, совместно с представителями местной милиции. "Лихие" ребята, вчера нападавшие на колонны, а сегодня надевшие на себя для прикрытия погоны, легко просчитали этого сельского паренька, который не прочь был побаловаться анашой, и быстренько "переключили" его на героин. Он, в свою очередь, "посадил на иглу" несколько срочников, которые на Ханкале таскали ему оружие в обмен на дозу. При обыске в палатке, под койкой у этого негодяя, был обнаружен схрон, в котором он прикопал целый арсенал. А сколько оружия он уже смог переправить "коллегам" на блок-пост?
Срок в четырнадцать лет, полученный за содеянное, смахивает не на правосудие, а на милосердие…
А "контрактник", бросивший спьяну гранату в соседнюю палатку? Это случайность, или проявление одного из звеньев цепи глобальной апостасии?
А официальная статистика Министерства обороны, по которой в 2007 году покончило жизнь самоубийством 340 военнослужащих, из которых половина - офицеры и солдаты контрактной службы? И причину ведь попытались просчитать теоретики-статисты, сваливая большинство случаев в кучу "нервного срыва, явившегося следствием командировок в Чечню".
Война - отступление от жизни, закрученная лабиринтом алогизмов, запутывает в череде взрывающих сознание проявлений беззакония, и, уткнувшись лбом в стену с осознанием того, что весь мир - дерьмо, человек в ослеплении нередко приходит к фатальному выводу: "Выхода нет".
А куда выход? В мир, который равнодушен и, следовательно, враждебен?
Один знакомый священник рассказывал, как он шёл рано утром на службу 1 января 1995 года. "Ещё продолжается пьяный разгул, народ пребывает в безумии праздника не думая о том, что в этот самый момент совсем рядом, в соседней Чечне, на улицах Грозного гибнут сотни солдат. И нет даже намёка на признак всенародного сопереживания трагедии войны. Это пир во время чумы".
Его кум - терский казак старший лейтенант Олег Миляев погиб при штурме Грозного 28 декабря 1999 года, а спустя несколько дней отец Василий - отец шестерых детей, отодвинув в сторону страх, поехал в недавно освобождённую от боевиков станицу Наурскую, что бы отслужить там Божественную литургию для тех, кто так нуждался в духовном окормлении.
Где был весь остальной мир, когда мы месили грязь чеченских дорог? Почему не шагнули на одну с нами тропу те, кто спорили о продажных политиках на кухнях за "рюмкой чая"?
Господа и товарищи обыватели, не закрадывалось ли вам в душу сомнение, что и вы продали нас, поменяв на тёплый сортир и грелку во всё тело?
И это тоже апостасия - отступление от Истины…
А в чём же тогда обывательская истина? Лежит ли истина нашей войны в плоскости истины их мира? Где объяснение сути происходящего? Мы, оказавшиеся на территории апостасии, сможем ли сделать верный шаг, что бы не провалиться в бездну и обрести под ногами землю спасения?
Сложно разобраться в происходящем, ведь войну придумали не мы, она сама пришла к нам…
Господь попускает проникновению в наш мир бесов не для нашего уничтожения, но для того, что бы увидеть, как мы боремся с ними.
Для Него важно не наше место в девятом вале глобальных процессов конфликта всех со всеми, но то, как каждый из нас держит удар обрушившегося негатива. Для Него важно спасение каждой человеческой души, но возможно ли спасение без испытаний и без подвижничества?
Только духовный подвиг сдерживает мир от проникающей во все сферы жизни ржавчины апостасии, даже если он и был совершён человеком сугубо мирским и даже неверующим. Жертвуя всем возможным, иногда и жизнью, отдавая всё "за други своя", солдат и совершает прорыв из плоскости смерти туда, где властвует вечно живая формула "смертию смерть поправ".
Низкий поклон тебе, Петя Юрченко, за то, что в бою за Орехово 29 марта 1996 года кинулся под плотным огнём противника на помощь упавшему пулемётчику РПК атаману Перепелицыну, и лёг рядом с ним, получив осколок в сердце…
В этом и есть кредо нашей войны…
"Смерть на войне способна весьма умилостивить Бога, потому что человек, павший смертью храбрых, жертвует собой, чтобы защитить других. Те, кто от чистой любви жертвуют своей жизнью ради того, чтобы защитить сочеловека, своего ближнего, подражают Христу. Эти люди - величайшие герои, их боится, трепещет и самая смерть, потому что от любви они презирают смерть и таким образом приобретают бессмертие, находя под могильной плитой ключ от вечности и без труда входя в вечное блаженство".
"Понаблюдайте и за теми мирскими людьми, которые проявляют такую жертвенность, какой нет даже у монахов… О себе такие люди не думают: они выбрасывают из себя своё "я". И, когда они выбрасывают его вон, в них бросается Христос".
Эти слова сказал наш современник старец Паисий, обретший духовный опыт не только в результате многолетнего молитвенного стояния и чтения священных книг. Когда-то и он был солдатом, и одним из отрезков его жизненного пути являлась война.
Ступая на воинский путь, человек в первую очередь побеждает самого себя, отодвигая на второй план вполне логичное спасение своей шкуры, когда вопрос стоит о спасении ближнего. Монах отказывается от собственной воли во имя Христа, воин отказывается от собственной жизни во имя жизни товарища.
Война соткана из парадоксов: начиная эту борьбу, мы уже обретаем победу… Обретаем в любом случае, даже не взирая на конечный результат…
Аскер
Мы приехали из Софии в Казанлык поздно вечером. Поезд приткнулся к перрону, и я с разочарованием смотрел в окно на заштатный городок, укутанный темнотой и разительно отличающийся от сияющей огнями столицы Болгарии. На перроне - пустота, станция, казалось, вымерла. Промозглая осень наконец-то брала реванш за те тёплые деньки, в объятьях которых мы блаженствовали ещё несколько дней назад, и загоняла всё живое в пределы тёплых жилищ.
Маленький грязный вокзал был полон ночующих прямо на полу цыган, большинство из которых спали вповалку, укутанные каким-то пёстрым тряпьём; немногие бодрствующие лениво переругивались, делая это, скорее, из понятия какого-то своего особенного порядка, нежели от злобы. Протискиваемся к окошку кассы, и узнаём от заспанного кассира, что добраться до Шипки можно только автобусом, что будет он не раньше шести часов утра, и что место его отправки находится рядом с железнодорожным вокзалом. Человек был явно нерасположен к разговору с нами, и на вопрос о том, где нам отыскать здешнюю гостиницу, ответил что-то неопределённое, всем своим видом показывая, что продолжать с нами разговор не собирается. Ситуация непростая, мы значительно вымотались, выехав ещё вчера из Варны в Плевен, и оттуда - в Софию, проделав эту дорогу практически без отдыха. Хотелось расслабиться и вздремнуть, а неуютный казанлыкский вокзал не оставлял нам шанса на хотя бы сравнительно спокойное ожидание утра в его стенах.
Мы вышли в промозглую моросящую ночь и окунулись в неё в поисках укромного местечка, в котором смогли бы скоротать несколько часов. Мы шли по прилегающим к станции улицам, в темноте которых все дома казались одинаково серыми, уснувшими в осенней ночи и от этого казавшиеся совершенно безразличными к нашей бесприютности. С завистью смотрю на своего спутника, одетого в черкеску, сшитую из плотного сукна, и понимаю, что моё ребячество ещё выйдет для меня боком - свою черкеску я оставил в Варне и отправился в поездку по Болгарии в одном бешмете, в надежде на теплую погоду. Впрочем, скитания наши по ночному Казанлыку были недолгими, и минут через двадцать мы уткнулись в светящуюся вывеску, свидетельствующую о нахождении за волшебной дверью островка уюта и чистоты.
- Ресторан… Работает "денно-ношно", а по-нашему - круглосуточно, - читаю я и с нетерпением толкаю дверь.
Внутри - полумрак, тусклый свет горит только у барной стойки и у одного из столиков, за которым сидят трое полицейских. Перед ними - стаканчики с ракией и маленькие чашечки кофе. Полицейские вполголоса разговаривают друг с другом, и наше появление лишь на мгновение перенацелило их внимание. Спустя мгновение они вернулись в круг своих обсуждаемых вопросов, тем самым подчёркивая, что до незнакомцев, одетых в странную одежду с кинжалами на поясе им совершенно нет дела, и их задача - не портить нервы себе и окружающим ненужными расспросами, а скоротать время до утра, и, сменившись, благополучно забыть о том, кого видели этой ночью и о чём разговаривали с товарищами.
Располагаемся за столиком в другом конце зала, перед нами появляется официант - молодой подтянутый парень. Он, как и полицейские, равнодушен к тому, кто мы такие, или же, по крайней мере, очень хорошо скрывает своё любопытство. Официант подчёркнуто вежлив, на его лице натянутая дежурная улыбка. Пытаемся завести с ним разговор, но он, виновато улыбаясь, пожимает плечами, показывая, что нас не понимает. Беру протянутое официантом меню, передаю своему спутнику, но он отмахивается:
- Выбирай сам…
Читаю, и не вижу ни одного знакомого названия, пока не дохожу до раздела холодных закусок и напитков. С облегчением откидываюсь на спинку стула, ткнув в меню пальцем:
- "Салат русский"… И водки…
Официант исчезает, но мы даже не успеваем как следует оглядеться - он появляется перед нами с подносом, на котором разместились две тарелки с салатом и несколько бутылок с водкой - он принёс все, которые были в баре.
- Вот это сервис! "Столичной" - двести…
Для понятности показываю пальцем на высоком стакане из тонкого стекла границу назначенного уровня. Налив водку, официант замирает, чуть нагнувшись к столику и вытянувшись в струнку, показным вниманием определяя неизменное кредо настоящего служки: "Чего изволите?".
Наугад выбираю из большого перечня неизвестное мне первое блюдо и закрываю меню.
- И ещё что-нибудь на второе, по своему выбору. Мяса побольше.
Официант, кивнув головой, исчезает.
- Всё он понимает, - усмехнулся мой спутник. - Прикидывается…
Валентин Иванович Перепелицын - широкоплечий сибиряк под два метра ростом, получил от меня приглашение на поездку в Болгарию не случайно. Он был намного старше меня - родился в 1943 году, всю свою сознательную жизнь отдал строительству - говорят, в 70-е - 80-е годы был сначала мастером, затем - прорабом, в хитростях этого дела разбирался неплохо, а мне это и было нужно. А главное - он был родом из Канска, земляк, по воле судьбы много лет назад оказавшийся, как и я, на Кавказе.
- Кемеровская область? Кузбасс? - спрашивал он меня, когда мы познакомились. - Это рядом. Для Сибири тыщща вёрст - не расстояние…
Несколько месяцев назад в мои руки попало письмо с удивительным адресатом: "Ставропольский край. Казачество", в котором русская женщина, проживающая в Варне, написала о том, что на окраине этого прекрасного города находится братская могила русских воинов, погибших во время войны за освобождение Болгарии от турок. Надгробный мраморный памятник стал жертвой волны беспамятства, охватившей в начале 90-х годов всё постсоветское пространство: под покровом ночи неизвестные мерзавцы зацепили его тросом, низвергли на землю, пытались расколоть, оставив на мраморе глубокие шрамы, и в итоге пошли на святотатство - отпилили и похитили металлический крест, венчающий памятник.
Письмо попало в правление Минераловодского казачьего отдела случайно - вся международная почта, адресованная Ставрополью, идёт через аэропорт Минеральные Воды. Здесь, на сортировке, прочитав такой недостаточный адрес, по всей видимости, не ломали особо голову, и поступили следующим образом:
- У нас в городе есть казаки?
- Есть.
- Вот им письмо и дошлём.
Оно оказалось в моих руках опять же по воле случая - атаманил у нас в тот год Виктор Мороз, я же был у него одним из помощников, и он решил поручить это дело мне.
Деньги на поездку собрали довольно быстро - дело благородное, люди отозвались помочь охотно. Вот тогда то я и задумался о том, с кем в эту поездку отправляться. Перебрал все возможные кандидатуры, и остановился именно на Перепелицыне. И его возраст, и строительный опыт, и землячество были очень важными аргументами для меня, но и таилось в Валентине Ивановиче качество, которое являлось важнейшим - этот хитроватый умудрённый жизненным опытом казак был способен на поступок.
Я не знал его раньше - наше знакомство продолжалось чуть больше года, а то, что говорилось мне другими людьми, или же было пропитано явной, построенной на зависти ложью, или же являлось изложением анекдотичных случаев.
- Помнится, Валентин Иванович, как лет десять назад читал я заявление, которое на тебя твоя бывшая жена написала, - смеялся Мороз, бывший до недавнего времени сотрудником милиции. - А писала она вот что: "Приехал Перепелицын Валентин Иванович домой ночью, пьяный, в кожаном плаще, доставал из кармана пачки денег, подбрасывал их вверх, они разбивались об потолок, а он пел песню "Листья жёлтые над городом кружатся". Было дело?
- Это она со злости нацарапала, - смеётся Перепелицын, не подтверждая, но и не отрицая сказанного атаманом.
Не эти мифические истории в оценке его личности были для меня главным критерием. Валентина Ивановича не надо было уговаривать идти или ехать куда-либо, где, как ему казалось, вершилась судьба России, или же просто творилась несправедливость.
Он мотался в зону осетино-ингушского конфликта, был непримиримым борцом с напёрсточниками и иными мошенниками, вместе с другими казаками перекрывал железнодорожное сообщение по станции Минеральные Воды в августе 1993 года в знак протеста против бездействия Москвы в отношении изгнания русского населения из Чечни. Когда незадолго до нашей поездки в Болгарию Россия оказалась на грани гражданской войны - Ельцин залил кровью столицу в безумии противостояния с Верховным Советом, Перепелицын мрачно смотрел телевизионные новости, и говорил:
- Хасбулатову не верю. Он - чеченец, и мог бы повлиять на ситуацию с русскими в Чечне, а не повлиял. Если бы не он стоял во главе оппозиции - поехал бы Белый Дом защищать.
Среди казаков это мнение было распространённым: к Советской власти относились многие с противоречивыми чувствами - родовая память о том лихе, что хлебнули деды, была живучей, но к ельцинскому режиму относились не просто отрицательно - его ненавидели.
Когда я предложил Перепелицыну составить мне компанию для поездки в Болгарию, он сразу же согласился:
- Там ведь и Босния недалеко?
Горбоносый, скуластый, с прищуром глаз, в которых затаилась хитринка, широкоплечий при гвардейском росте Перепелицын, казалось, был вытесан из сибирской скалы, взирающей с высоты на поток протекающей у его ног реки жизни.
За многие столетия, предшествующие современной истории, пласты европейской и азиатской породы ползли, сшибались с треском, притирались друг к другу. Перемешивали их с магмой взрывающие поверхность земли извержения великих потрясений, и от процесса этого образовался удивительной прочности казачий гранит, в структуре которого, в душе и характере - Бог весть! - чего больше - Европы или Азии, но по внешности своей гранит этот отличался от других явным колоритом - налётом дикой воинственной азиатчины, проявившейся в глазах, скулах, горбинке носа, отточенных ветром по-восточному.
В феврале 1993 года мы шли с ним через весь Волгоград, участвуя в параде в честь 50-летия Сталинградской битвы. Он тянул ногу в коробке терцев впереди правофланговым, в мохнатой папахе, в широкоплечей бурке-кабардинке. Усы, взгляд…
Женщины, наблюдающие парад, млели:
- Гляди, Чапай…
Любил Валентин Иванович смех, шутку на грани куража, и делал это с такой артистичностью, что попавший в орбиту его хохмы человек не сразу мог понять, что его с серьёзным видом разыгрывают.
Однажды в казачье правление пришла старушка с жалобой на своего сына, её привели к Перепелицыну (на тот момент он был старшим должностным лицом), и она начала излагать свою просьбу:
- Сын пьёт, сейчас нигде не работает… Привёл бабу в дом, такую же, как и он сам… Сделайте с ним что-нибудь…
Вот за это "что-нибудь" Валентин Иванович и зацепился.
- Это мы можем. Идите в бухгалтерию, заплатите шестьдесят семь рублей пятьдесят копеек. Бухгалтер квитанцию выпишет, мне принесёте.
Перепелицын с важным видом, нахмурив брови, протирал носовым платком "Беретту" огромного размера, время от времени бросая взгляд поверх висящих на кончике носа очков на старушку. Она в недоумении смотрит на него:
- Платить-то за что?
- Как за что? За патроны, - Перепелицын серьёзен, ни один мускул на лице не дёргается. - Приедем, расстреляем. Что бы мать не обижал, подлец.
Старушка, охнув, присела:
- А может, по-другому как-нибудь сделаете? Поговорите с ним?
- А что с ним говорить? Расстреляем его, что бы вас больше не мучил.
Просительница сжалась, задумалась на мгновение, и вскоре, опомнившись, заторопилась к выходу:
- Ой, нет, я, наверное, пойду. Да и пьёт сын последнее время поменьше…
Случай этот анекдотичен по своей сути, но в нём очень верно передаётся то состояние дезориентации, которое под воздействием глобальных перемен охватило в начале 90-х годов всё наше общество, когда люди переставали чему-либо удивляться, и откровенный блеф принимали за чистую монету.
Мы отправились в далёкую Варну в последних числах октября 1993 года вместе с минераловодскими дальнобойщиками, идущими на загрузку в Воронеж, а оттуда в Грецию. Но не суждено нам было добраться с ними до конечной точки нашего путешествия - они вынуждены были остаться в Кишинёве, а мы пересели к бесшабашным весёлым парням, везущим на КАМАЗах товар из Тольятти в Болгарию.
Перед нами лежала разделённая многочисленными новоявленными пограничными, таможенными, милицейскими постами, растерзанная на независимые клочья страна, жители которой не могли ещё поверить в то, что ещё вчера ходили друг к другу в гости, а сегодня они уже враги, или же, в лучшем случае, объект коммерческого интереса. Многочисленные проверки документов, ожидания в многокилометровых очередях, и рыночки, рыночки, рыночки…
- Сколько стоит кучка рыбы?
- Один доллар…
- А сколько - бутылка водки?
- Один доллар…