- А вы бы не хотели находиться сейчас там, где делается величайшая из историй нашего народа - на фронте? - мягко сказал Щербаков.
Брусничкин покраснел, слегка прищелкнув каблуками, ответил четко, даже браво:
- Я солдат. Как будет приказано!
- Да-да, конечно. - Щербаков, как бы соглашаясь, закивал головой и поднялся. Полный, тучный, похожий на Пьера Безухова, а поднялся легко, молодцевато. Сказал очень спокойно и доброжелательно: - Я думаю, товарищ Брусничкин, для вас, как для историка, да и для Родины было бы куда полезней быть на передовой. Кстати, сейчас идут бои на историческом плацдарме - на Бородинском поле. Поезжайте в пятую армию к генералу Лелюшенко. Там не хватает политработников. Штаб армии и политотдел находятся в Можайске. - Он присел к столу, достал блокнот и на листке написал несколько строк на имя начальника политотдела армии. Подавая Брусничкину записку, сказал: - Должность вам там найдут. Высокую должность - не пропустить фашистов к Москве. Завтра же и явитесь в политотдел. Время не ждет.
Ошеломленный, растерянный Брусничкин все же смог взять себя в руки - он вообще умел при всей вспыльчивости характера владеть собой в тех случаях, когда его невыдержанность могла ему повредить.
- Есть, отправиться в распоряжение политотдела пятой армии! - стукнув каблуками, отрапортовал он четко вдруг охрипшим, сухим голосом.
- Завтра же, - напомнил Щербаков и, простившись, уехал.
Когда за ним закрылась дверь, Брусничкин, растерянно глядя на Остапова, пожал плечами и произнес только одно слово:
- Фортуна.
Что оно означало - радость или разочарование, Борис Всеволодович так и не догадался.
Остапов понимал, что нужно организовать проводы комиссара на фронт. Жил Брусничкин в Москве один - жена эвакуировалась еще в сентябре, родные - тоже, поэтому Борис Всеволодович предложил от чистого сердца:
- Может, вечерком по случаю вашего ухода соберемся у меня дома?
- Буду весьма признателен, - машинально согласился Брусничкин. Предложение Остапова было для него неожиданным.
Остапов позвонил на службу жене и попросил ее сегодня не задерживаться - мол, будем провожать Леонида Викторовича на фронт.
- Давно бы пора, - сказала в телефон Наталья Павловна. Она недолюбливала Брусничкина, возможно, за то, что он не был медиком.
По совету Бориса Всеволодовича Варя пригласила на вечер и Сашу, чтобы не оставлять ее одну наедине со своим горем. Пришли все вместе втроем сразу с работы. Брусничкин из госпиталя ушел раньше и к Остаповым заявился позже других с бутылкой коньяку и банкой кетовой икры. Он вел себя возбужденно, шумно, как человек, мечта и желания которого наконец-то исполнились. За ужином он быстро захмелел и при каждом тосте со всеми энергично чокался, приговаривая:
- Кто знает, возможно, в последний раз видимся.
- Да будет вам отпевать себя заживо, - говорила Наталья Павловна с таким невозмутимым спокойствием, как будто и не шли тяжелые, кровопролитные бои в сотне километров от Москвы и словно каждый прожитый день не уносил тысячи жизней.
- По правде говоря, я вам завидую, Леонид Викторович, - с безупречной искренностью развивал мысли жены Борис Всеволодович. - Я хотел бы тоже туда. - Он ерошил свою коротко стриженную с проседью бородку, этот широкоплечий богатырь, и сверкал стеклами очков, за которыми искрились добрые, внимательные глаза.
- Чему завидовать, - сорвалось у Брусничкина, и мятущийся взгляд его скользнул по сидящим рядышком Саше и Варе.
Остапов посмотрел на комиссара удивленно.
- Как чему? Вы идете на Бородинское поле! Вы будете защищать Россию вместе с Кутузовым, Багратионом и Раевским.
- Ах, какая разница, на каком поле воевать - в степи под Херсоном или под Москвой, - ответил Брусничкин и глубоко затянулся дымом папиросы.
- Ну не скажите, - возразил Остапов, хмурясь. Он откинулся на спинку деревянного кресла - это было его постоянное, "тронное" место за обеденным столом, - могучий, крутогрудый, с черной седеющей гривой. Повторил твердо: - Не скажите, Леонид Викторович. Бородино для России - это символ и святыня. Это, знаете ли, тот стяг, который поднимают ратники перед решающей битвой.
Остапов не хотел уязвить Брусничкина, но тот почувствовал себя уязвленным. Он посмотрел на Остапова со снисходительным укором и заговорил своим бойким звенящим голосом:
- Ах, оставьте вы историю и разные там символы. И красивые словеса. Все это в прошлом. Времена другие, товарищи. История делается сейчас на полях сражений от Черного до Баренцева моря. Не символы нам нужны, Борис Всеволодович, а танки, самолеты. Нужны грамотные, умные командиры и обученные солдаты. И думаю, для Александры Васильевны совершенно безразлично, где погиб ее муж. Лучше, если б он был жив.
Остапов и Варя обратили сочувственный взгляд на Сашу, а Наталья Павловна посмотрела на Брусничкина осуждающе. Сама Саша увидела эти взгляды, поняла их и заговорила глухо и холодно:
- А я решила идти на фронт. Это твердо и окончательно, Борис Всеволодович… На Бородинское поле.
- Великолепно! - торопливо, с преувеличенным восторгом воскликнул Брусничкин. - Значит, вместе в пятую армию? И завтра же, давайте завтра. А?
- Завтра не успею, - задумчиво и серьезно ответила Саша. - Мне надо Колю пристроить.
- Это как-то неожиданно, Александра Васильевна, - стушевался Остапов. - Уверяю вас - вы здесь тоже нужны. Воинам нужны, раненым героям. Так что, я думаю, вы поторопились в своем решении.
- И сын у вас, - вступила в разговор Наталья Павловна, озадаченная неожиданным решением. - Отца нет - это еще полбеды. Сколько их теперь осталось без отцов… А если с вами, не дай бог, что случится? Тогда что? Нет. Это вы не дело надумали.
- Извините меня, я решила окончательно и передумывать не стану, - с холодным ожесточением отозвалась Саша.
Белая кожа ее лица приняла матовый оттенок, движения стали резкими, зеленые глаза излучали решительность. Она сидела прямая и гордая, и было столько непреклонной величавости в ее осанке, что никто уже не осмелился ей перечить, понимая, что всякие уговоры бесполезны.
Изрядно захмелевший Брусничкин смотрел на нее восхищенно осоловелыми маслеными глазами. Он сказал:
- На Бородино - это хорошо, чудесно. Я буду вас там ждать. Вы спросите меня в политотделе армии. Я для вас приготовлю хорошую должность.
Эта фраза, произнесенная сегодня Щербаковым, сорвалась как-то невольно, но не обескуражила Брусничкина. Он ждал насмешливой реплики Остапова, но ее не последовало. А Варя, бросив на Брусничкина кроткий взгляд, объявила:
- Вы там заодно и для меня должность припасите.
Прозвучало это робко, как будто и не всерьез, но все обратились в ее сторону: свекор с удивлением, свекровь, пожалуй, даже с осуждением, Брусничкин с открытой радостью, Саша с сочувствием заговорщика. И в этой натянутой неожиданной тишине стоящие в углу высокие часы гулко отбили девять раз.
- Мне пора, засиделась. Спасибо вам, извините, но меня ждет сын, - спокойно сказала Саша.
Ее не стали задерживать, и вместе с ней поднялся Брусничкин, сказал, что ему тоже нужно еще собраться в "путь-дорогу фронтовую".
Саша и Брусничкин вышли вместе. На улице было скользко: днем прошел небольшой дождь со снегом, а теперь подморозило. Брусничкин поскользнулся, едва не упал - Саша вовремя его поддержала, и теперь они шли, поддерживая друг друга.
- Я вас провожу, Александра Васильевна, - галантно предложил Брусничкин.
- Не стоит, Леонид Викторович, вам же надо собраться в недальний путь, - сказала Саша.
- Вот именно - в недальний. А какие сборы? Все собрано.
- Но вы же сказали…
- Это я так, чтобы вместе с вами уйти. У нас с вами, Сашенька, - позвольте мне так вас называть - теперь одна дорога, одна судьба. Я вас буду ждать там, на фронте. Вы прямо в Можайск приезжайте, спрашивайте политотдел пятой армии и меня. Вы найдете, вы умница. Хотите, откровенно признаюсь, я всегда вами восхищался. Я вас провожу, Сашенька, только сначала зайдем ко мне на минутку. Хорошо?
- К вам? Это зачем же? - без удивления, глухо и отчужденно отозвалась Саша.
- Поймите меня, дорогая, человек уходит в бой, возможно, на смерть. Возможно, мы с вами больше никогда не увидимся.
Он вдруг умолк, поднял на Сашу печальный взгляд и после непродолжительной паузы протянул ей руку. Сказал с чувством:
- До встречи.
- До скорой, - ответила Саша, пожимая его горячую ладонь.
- Там, на Бородинском поле, - негромко прибавил он. Саша мягко высвободила руку, круто повернулась и быстро-быстро зашагала по улице,
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
День и ночь 15 октября не утихал бой на всем участке обороны пятой армии. Зарницы пожаров, огненные хвосты реактивных снарядов "катюш", пунктиры трассирующих пуль жестоко и беспощадно чертили небо. То там, то сям над Бородинским полем и южнее его, над автострадой в районе Артемок и Утиц ярко освещали холодную, стылую землю подвешенные немецкими самолетами фонари. Днем 15 октября выпал мокрый снег, а ночью его схватил морозец, и теперь в воздухе и на земле гудело, грохотало гулко и оглушительно - разрывы снарядов и мин, орудийные раскаты и ружейно-пулеметные скороговорки, лязг гусениц и грохот телег, стук железных колес, шорох обледенелых шинелей, хруст снега под ногами.
Прошедшие сутки были суровым испытанием для 32-й дивизии. За день боев немцам, сосредоточившим мощный танковый и моторизованный кулак на левом фланге, удалось вклиниться в боевые порядки дивизии почти на всю глубину и разрубить надвое ее оборону. Прорыв был совершен по линии железной дороги. На левом фланге в районе Артемок фашисты не прекращали атак ни на один час. Стоящая на автостраде деревня уже несколько раз переходила из рук в руки. Обескровленный, малочисленный отряд майора Воробьева и разведбатальон капитана Корепанова, поддерживаемые танкистами и артиллерией, упорно отражали непрестанные атаки гитлеровцев и то и дело бросались в яростные контратаки. Связь Воробьева и Корепанова с командиром дивизии была неустойчивой. Полосухин находился на своем НП недалеко от кургана Раевского и фактически был отрезан от своего левого фланга прорвавшимися вдоль железной дороги танками неприятеля. Телефонная связь непрерывно рвалась. Со стороны деревень Фомкино, Ельня и Волуево немцы тоже перешли в наступление. К счастью, только что покрывшиеся тонким ломким льдом речушки Война и Колочь, а также мелкие ручьи несколько затрудняли продвижение их танков, бронетранспортеров и артиллерии, а бросавшаяся в атаку пехота, попав под шквальный пулеметный огонь из дотов, неся большие потери, откатывалась назад, ожидая ночи, чтобы под покровом темноты ворваться в наши траншеи и окопы и обойти доты с тыла. Избегавшие прежде ночного боя гитлеровцы теперь сами пытались отрядами автоматчиков атаковать наши артиллерийские позиции и доты ночью. Фельдмаршал Бок решительно требовал от командующих армиями не останавливаться ни на минуту - наступать, наступать и наступать, до последнего вздоха. Он считал, что каждый час задержки и промедления на руку русским. По его убеждению, Москву необходимо захватить с ходу, любой ценой, не давая неприятелю ни малейшей передышки. Когда ему докладывали о тяжелых потерях в танках и людях, он недовольно морщился и, не желая дослушивать до конца, прерывал генерала ядовитой репликой:
- Мы потеряем гораздо больше, если не возьмем Москву до начала большой русской зимы.
Утром 16 октября Игорь Макаров в госпитале по радио услышал тревожное сообщение Совинформбюро: "В течение ночи с 15 на 16 октября положение на западном направлении фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска, бросив против наших частей большое количество танков и мотопехоты, на одном участке фронта прорвали нашу оборону".
Игорь уже ходил без костылей, опираясь на легкую, изящную трость, которую подарил ему Остапов. Выслушав сообщение, он, не теряя времени, направился в кабинет главврача. Борис Всеволодович, тоже только что прослушавший сообщение Совинформбюро, встретил Игоря сурово-вопросительным взглядом. Игорь же старался быть веселым и беспечным, чтобы только не выдать своего замысла. Учтиво поздоровался и на вопрос главврача, как он себя чувствует, бодро ответил:
- Великолепно! Думаю, что через день-другой смогу вернуть вам эту клюшку из-за ненадобности. Я к вам, Борис Всеволодович, с большой просьбой. Родителям моим не терпится видеть меня со Звездой. Ну, сами понимаете, старики гордятся. Не могли бы вы отпустить меня ну хотя бы часа на два-три домой.
- Когда? - спросил Остапов, ничего плохого не подозревая в такой естественной просьбе.
- Сейчас. Отец сегодня в вечернюю смену, и мама дома, - солгал Игорь.
Остапов согласился. А спустя полчаса Игорь, нарядившись в военную форму, с Золотой Звездой, орденом Ленина и медалью "За отвагу" на гимнастерке в сопровождении несколько недоуменной, но обрадованной Вари на санитарной машине выехал из госпиталя. Но поехал он не домой, а на завод "Борец", где работал Трофим Иванович.
- Ты ж сказал, что папа дома, - насторожилась Варя.
- На всякий случай. Откуда я знаю. Я предполагал, - ответил Игорь, и Варя успокоилась.
Она, как и Борис Всеволодович, не подозревала, что Игорь решил таким образом бежать на фронт. Это решение зародилось в нем с тех пор, как он стал на костыли, окончательно созрело, когда Щербаков вручил ему орден Ленина и Звезду Героя, и он с той минуты искал удобного случая, вернее, благовидного предлога, чтобы выйти за ворота госпиталя.
В городе Игоря и Варю поразило необычное оживление. У подъездов многих домов суетились люди, торопливо вытаскивали на улицу тяжелые чемоданы, пузатые узлы и впопыхах грузили в машины. Во всем чувствовалась атмосфера нервозности.
- Непонятно, что все это значит? - сказал Игорь, удивленно глядя на суматоху у подъездов. По улицам мчались грузовики, "эмки" и даже санитарные машины, груженные всяким барахлом. У Игоря было хорошее настроение человека, который вдруг вырвался на свободу, в жизнь.
- Да, что-то странное, - недоуменно отозвалась Варя.
Когда рано утром они ехали на работу, ничего подобного не было.
Шофер, пожилой мрачный человек с небритым лицом, сказал:
- Сводку Информбюро слышали?
- Ну и что? - не сразу понял Игорь.
А Варя не слышала сводку, спросила с настороженным интересом:
- А что передали? Что в сводке?
- А то, что Гитлер фронт прорвал, - ответил водитель.
Тревожное положение на фронте толкнуло Игоря сделать этот решающий шаг, к которому он готовился: бежать на фронт. Сердцем бывалого воина он чувствовал, что сейчас там, в этом невиданно грандиозном сражении, дорог каждый человек, а тем более танкист, прошедший, как он считал, огни и воды.
В Марьиной роще, где расположен завод "Борец", в узких улочках и переулках, мощенных булыжником, среди деревянных домов и бараков не было той атмосферы панического бегства, которую они наблюдали, проезжая по Садовому кольцу. В бюро пропусков возле проходной завода ему не долго пришлось дожидаться отца. Он вышел в замасленном ватнике и черной цигейковой ушанке, оценивающим глазом осмотрел сына с ног до головы, задержав взгляд на его инкрустированной трости, сказал, обнимая:
- Ну, поздравляю, сынок. Жив, и слава богу.
И, конфузливо пряча мокрые глаза, он как-то неловко засуетился, не зная, что еще сказать. Потом кивнул на трость, спросил:
- А без посошка, выходит, еще не можешь?.. Ты, как я понимаю, выписался, излечился, а теперь куда?
- На фронт, отец, - ответил Игорь, задорно кося смеющимися глазами в сторону Вари.
- И когда ж думаешь? - скрывая внутреннее волнение, спросил Трофим Иванович.
- Сегодня. Вот заехал проститься.
Игорь всегда удивлял своими неожиданными поступками, но такого Варя от него не ожидала. Она смотрела на брата широко раскрытыми глазами и вдруг, к своему ужасу, все поняла, разгадала его уловку. Она стояла в немом оцепенении, не в силах что-либо сказать, а Игорь продолжал:
- Может, отпустят тебя на часок? Как там у вас обстановка?
- Обстановка, считай, серьезная. Народ возмущен, потому как кто-то панику поднял. Говорят, на дорогах к востоку от города кутерьма творится. Бегут паразиты всякие. А наши рабочие хотят заградительные отряды выслать.
- Это еще зачем? Пусть бегут, - легкомысленно ответил Игорь.
- Как это - пусть? - Мохнатые брови отца сурово сдвинулись, голос зазвучал твердо и властно: - В городе и так не хватает рабочих рук, а шкурникам, выходит, скатертью дорога? Забирайте транспорт, грузите свое добро и спасайте шкуры? Так, по-твоему, получается?
- Ну, на это есть милиция, НКВД, - уступчиво ответил Игорь. - А рабочие что могут сделать?
- Рабочие? Рабочие перво-наперво революцию сделали, советскую власть отстояли и теперь Отечество спасают, не шкуры свои, а Отечество. А у милиции и так забот полон рот. Да и какая она теперь, милиция? В юбках. А мужчины, кто помоложе да поздоровей, те в окопах.
- Ну ладно, отец, не будем время терять, считай, что ты прав, а я беру свои слова обратно. Пойди к начальству отпросись. Или, может, мне с тобой сходить?
- А у тебя это тут, при себе?
Трофим Иванович дотронулся корявой в ссадинах ладонью до груди сына. Под меховой курткой звякнул металл. Игорь лихо дернул "молнию", распахнув полы, и на груди его гимнастерки сверкнули награды, а круглое лицо довольно и озорно улыбалось.
- Ладно, - решил отец. - Один пойду, а то, пока тебе пропуск закажут да выпишут, час пройдет. Ждите меня, я мигом.
Придя в себя, Варя набросилась на брата с упреками, что он, мол, поступает нечестно по отношению к Борису Всеволодовичу, что поступок его мальчишеский, глупый, что он сошел с ума, что рана его еще не зажила и ему обязательно грозит осложнение. Но он смотрел на нее с веселой улыбкой, упрямо шевеля пухлыми девичьими губами, и, улучив паузу, быстро и твердо заговорил, обнимая сестру за плечо:
- Милая моя, добрая, восхитительная сестричка…
- Между прочим, ты эти слова говорил уже Саше, - перебила Варя. - Кстати, и с ней не простился, невежа, - с досадой упрекнула Варя. Красивое лицо ее сердито морщилось, а серые родниковые глаза смотрели ласково и снисходительно.
- Это неправда, - краснея, возразил Игорь. - Александре Васильевне я говорил другие слова. И поверь - от всего сердца, ни капельки не преувеличивал. А проститься, сама понимаешь, не мог. Не хотел рисковать.
В это время, гулко стуча по булыжнику, к воротам завода подошли два танка, две тридцатьчетверки, притом одна тащила на буксире другую. У той, что шла своим ходом, выделялась сильная вмятина, заклинившая башню, - это Игорь определил с первого взгляда. А когда из люка показалась тяжелая голова с круглым курносым лицом и затем широкоплечий детина с необычным для его коренастой фигуры проворством соскочил на землю, Игорь опешил. Они столкнулись лицом к лицу.
- Добрыня! - негромко, точно боясь ошибиться, воскликнул Игорь.