- Командир! - Обветренное лицо Кавбуха засияло удивлением и радостью. - Вы здесь?.. А мы и след ваш потеряли. Дайте же мне вашу руку, я ж еще вас с Героем не поздравлял.
- И я тебя от души поздравляю с орденом Ленина, - обнял Кавбуха Игорь и тут увидал под меховым воротником куртки в петлице Добрыни рубиновый кубик. - Ого, да тебя с младшим лейтенантом! От всей души, Добрыня Никитич!.. Варя, познакомься. Это тот самый былинный герой, мой боевой товарищ, - с радостным возбуждением представил он Кавбуха сестре.
- Я догадалась, - сказала Варя и протянула руку несколько смущенному Кавбуху. - Игорь мне много о вас рассказывал.
- Это моя сестренка, Добрыня. Вот, собирается бежать на фронт - на Бородинское поле. Какова, а? Берегись, фрицы!.. Ну а ты каким образом сюда? Как там Тула? Держится? И будет держаться!.. - спрашивал и сам отвечал, не умолкая, Игорь.
- Тула держится - это верно, только наша бригада сейчас уже не там, - ответил Кавбух, мельком бросая на Варю неловкие взгляды.
- А где же? Ну, рассказывай! Где катуковцы? - нетерпеливо атаковал Игорь. Его радости не было предела, и он не сдерживал своих чувств - был весь на виду, душа нараспашку.
- Здесь, под Москвой. Своим ходом шли - прямо из боя в ремонт. - Добрыня кивнул на танки. - Армия Рокоссовского. Волоколамское направление.
- Ну вот, а Варя собралась в пятую армию. Давай к нам, сестричка, к Рокоссовскому.
Они и не заметили, как вышел из проходной Трофим Иванович, подойдя к ним, без особого любопытства взглянул на танки, которые теперь почти ежедневно прибывали на завод прямо с фронта и, отремонтированные, снова направлялись в бой, сказал:
- Порядок, дети, до трех часов я свободен.
- Отец, познакомься - младший лейтенант Добрыня Никитич Кавбух. Вместе воевали. Из нашей бригады. Оказывается, они сейчас под Москвой. Так что я теперь отсюда вместе с ними буду добираться. Повезло как. Ты когда думаешь обратно? - Игорь все еще не мог остыть, был излишне суетлив и по-мальчишески возбужден, как из пулемета, стрелял словами, бомбил вопросами.
- Чем быстрей, тем лучше, - ответил Добрыня, догадавшись, что отец Игоря работает здесь, на заводе. Прибавил, кивая на железные заводские ворота: - Все от героического тыла зависит, как они успеют нас подлечить. У моего-то делов не много, часов за пять можно управиться, - кивнул в сторону танков, - а вот у приятеля посложней. Но я его ждать не стану. Нет, как только мой будет готов, так я туда. Там, знаете, - он почесал затылок, - жарко.
- Вы только что оттуда? - приглушенным голосом спросил Трофим Иванович.
Теперь все трое Макаровых и шофер санитарной машины с напряженным вниманием смотрели на Добрыню, ожидая его ответа. Добрыня кивнул.
- А этот прорыв, о котором сегодня по радио говорили, очень опасен? - В голосе Трофима Ивановича звучала тревога.
Добрыня подумал, лицо его было озабоченно, но ответил твердо:
- Остановим! - Словно он был по меньшей мере командующим фронтом. - Вы только мне насчет ремонта посодействуйте. Чтоб не долго. Чтоб сегодня хотя б к вечеру быть уже там.
Он смотрел на Макарова-старшего с такой настойчивой просьбой и мольбой, будто перед ним был не мастер цеха, а сам главный инженер завода. И слово "там" теперь звучало как-то по-особому приглушенно, с тревогой, потому что включало в себя глубокий и едва ли не самый главный смысл происходящего. "Там" значило "на фронте", где решалась судьба каждого и всех, судьба Отечества.
Теперь Игорь тоже смотрел на отца выжидательно и с просьбой, которую ему не пришлось высказать вслух. Трофим Иванович все понял, все уловил и сказал негромко, но тоже решительно, как и Добрыня:
- Хорошо. Постараемся. Ты вот что, Игорек, поезжай-ка с Варей к матери, а мы тут с твоими однополчанами поработаем. А когда будет готово - вместе за тобой и заедем. Прежде всего - дело, а остальное и потом можно. Я правильно говорю?
- Спасибо, отец, - сказал Игорь. И уже заторопившись: - Значит, я вас жду. Смотри, Добрыня, я жду, не подведи.
Опираясь на трость, он быстро заковылял к машине и, когда "санитарка" тронулась, сказал, обращаясь к задумчиво-грустной сестре:
- Послушай, Варя, а Волоколамск - это, кажется, недалеко от Бородинского поля? Да? Давай к нам, если ты серьезно решила идти на фронт. Ну зачем тебе пятая? Брусничкин Сашу пригласил? Да плюньте вы на Брусничкина. Может, и Олег твой в нашей. Я даже уверен. В палате один раненый говорил, что в армии Рокоссовского много ополченцев-москвичей.
Удивительно: армию Рокоссовского, в которой он еще не был, уже называл своей, "нашей", потому что совсем недавно, всего несколько дней, в составе этой армии сражались танкисты Катукова.
Варя молчала. Она думала о муже. А может, брат прав, может, в самом деле ее Олег в армии генерала Рокоссовского, и она встретится с ним. Встретится. Это не так просто - встретиться на фронте, даже в одной армии, где сражаются многие тысячи людей. А вместе с тем именно на фронте происходят самые неожиданные, казалось бы, невероятные встречи, вроде вот этой, невольной свидетельницей которой оказалась Варя, встречи брата с Добрыней Кавбухом.
Вот ведь Глеб почти твердо знал, что сын его Святослав воюет в одной с ним дивизии, совсем рядом, под боком, страстно хотел с ним повидаться, но обстоятельства складывались так, что не мог он отлучиться хотя бы на несколько часов. Даже Александра Гоголева, которого он любил по-братски, схоронили без него вблизи Багратионовых флешей. Потому что в это время шел жаркий бой, и главная тяжесть сражения ложилась на артиллерию, прежде всего на истребительные противотанковые полки. Когда на левом фланге дивизии немецкие танки совершили прорыв между железной и старой Смоленской дорогами и устремились в сторону станции Бородино, угрожая выйти в тыл дивизии, Полосухин позвонил Макарову и своим ровным, спокойным голосом, будто ничего опасного не случилось, сказал:
- Поздравляю тебя, Глеб Трофимович, с присвоением звания подполковника. Как там у вас обстановка? Терпимо?
- Вообще, нажимает, пытается, атаковать, но мы держим прочно и будем держать. Впереди нас - батальон майора Щербакова. Орлы, товарищ полковник. На них можно положиться. Да и коллеги наши - артиллеристы под стать им.
- Так вот слушайте, подполковник: коллеги ваши остаются на месте, будут поддерживать майора Щербакова, а вы со всем своим хозяйством развернитесь на сто восемьдесят и выйдите в район Багратионовых флешей. Прикройте левый фланг с юга и закройте брешь на линии железной дороги. Вы поняли задачу?
- Понял, товарищ комдив. Но у меня один дивизион находится в районе Утиц.
- Пусть там и остается. Там положение очень тяжелое. Давайте действуйте. И поторопитесь. Ваш сосед уже получил мой приказ, они займут ваши позиции, Я вас встречу на Багратионовых флешах, и там уточним задачу.
И через десять минут закрутилась, завертелась машина: полк менял огневые позиции.
Трусоватый и хитрый Чумаев - ординарец Глеба - с беспокойством укладывал несложный багаж командира полка и вертел по сторонам своими круглыми, птичьими глазами, стараясь точно определить смысл происходящего. Главное, ему хотелось знать - отступление это или тактический маневр? В его понятии было три вида боевой деятельности: наступление, отступление и тактический маневр. А спросить не у кого: его приятель Акулов поехал хоронить своего комиссара. Чумаев доверял опыту и прирожденной сметке мудрого Акулова, хотя осведомленность Акулова объяснял его доверительными, почти дружескими отношениями с комиссаром, теми отношениями, которых не было и не могло быть у Чумаева с командиром полка. И все же, улучив подходящий момент, спросил:
- Мы, товарищ майор, отступаем или как? Я к тому, что сюда мы больше не вернемся?
- Мы меняем позиции, Чумаев. Так требует обстановка. Это - во-первых. А во-вторых, впредь называй меня подполковником.
Безбровое серое лицо Чумаева вытянулось от удивления и потом осветилось радостной улыбкой.
Весь день 15 октября батальон майора Щербакова вел жестокий бой с немцами за деревню Шевардино. В течение дня бесстрашный комбат трижды поднимал своих бойцов в контратаку, и трижды враг не выдерживал рукопашной - отходил в лес. Участок, обороняемый батальоном Щербакова, был для немцев своего рода костью в горле. В то время как им удалось потеснить наши части на правом фланге, отбросив их на восточный берег речки Война, к окраине деревни Бородино, и сделать глубокий прорыв на левом фланге, здесь, у Шевардино, сибиряки стояли неприступной скалой, о которую разбивались волны вражеских атак. К вечеру немцы подтянули танки и бросили их на батальон Щербакова.
Над батальоном Щербакова нависла угроза полного разгрома. Под прикрытием артогня Щербаков начал отходить в сторону Семеновского. Заняв Шевардино и таким образом вступив на Бородинское поле, немецкие танки не решились на ночь глядя, без поддержки пехоты преследовать батальон. Ночью отряд эсэсовцев вошел в деревню Шевардино. А в полночь под покровом темноты гитлеровцы, теперь уже без танков, попытались штурмом взять Шевардинский редут. Они атаковали с трех сторон, но, встреченные картечным ливнем, откатывались назад, оставляя на хрупком примороженном снегу десятки трупов. Решили ждать утра, чтобы бросить на дерзких артиллеристов одновременно танки и пехоту.
В полночь в просторный блиндаж, в котором разместил свой КП Глеб Макаров, прибыл командир дивизии Полосухин. Командир артполка и начальник штаба Судоплатов сидели за импровизированным столом и пили чай. Оба они только что побывали во всех батареях и взводах, изрядно наморились, продрогли и теперь отогревались крепким чаем и теплом от накаленной докрасна маленькой чугунной печки, возле которой сидел Чумаев и острием консервного ножа старательно царапал буквы на гильзе из-под снаряда.
- Ты, Егор, не спеши, но поторапливайся и делай все на совесть, - наставлял Глеб, глядя через стол на склонившегося над гильзой ординарца усталыми, воспаленными глазами. - Поглубже врезай, чтобы время стереть не могло. А не тяп-ляп.
- Да я и так чуть не насквозь прорезаю, товарищ подполковник, - ответил Чумаев и простуженно засопел носом. - Сейчас будет готово, все, как приказано.
Полосухин ввалился в блиндаж неожиданно в сопровождении своего адъютанта и мягким жестом руки остановил поднявшихся было командиров:
- Сидите, товарищи, сидите. Как у вас тепло! Неплохо устроились.
- Чайку с нами, товарищ комдив? - предложил Глеб.
- Не откажусь. - Полосухин азартно потер над печкой ладони крепких рабочих рук, а Чумаев, отложив в сторону гильзу и спрятав нож в карман, стал наливать в кружку кипяток из стоящего на печке чайника.
Полосухин взял в руки гильзу, поднес к горящей на столе плошке и прочитал выцарапанную Чумаевым надпись: "Здесь похоронен комиссар артиллерийского противотанкового полка Гоголев А. В. Героически погиб в атаке 14.10.41 г.".
- Хотим могилу покойного Александра Владимировича окантовать гильзами, чтобы не затерялась, - пояснил Глеб. - Придет время - благодарные потомки, может, памятник поставят.
- Это вы правильно решили, - одобрил Виктор Иванович, и в глазах его, обычно спокойных и сосредоточенных, появилась тихая грусть. Повертел в руках гильзу, осторожно поставил к стенке блиндажа.
Он вздохнул широкой грудью, расстегнул полушубок, отхлебнул глоток горячего чая и, прикрыв ресницами глаза, задумался. Избежать могил неизвестных солдат невозможно, когда ежедневно гибнут сотни и тысячи людей, когда трупы многих остаются на территории, занятой врагом. Ничего, придет время - воздвигнут памятники. Макаров прав. Думы Полосухина спугнул зуммер полевого телефона. Он вздрогнул и снова отпил глоток чаю.
- А может, чего покрепче? - предложил Глеб.
- Нет-нет, - решительно отмахнулся комдив. - И вам не советую. Нам надо постоянно иметь свежую голову.
Взявший телефонную трубку Судоплатов сообщил:
- Вас просят, товарищ полковник…
Полосухин сказал в телефон только два слова:
Хорошо, еду. - Положив трубку, обеспокоенно молвил: - Командарм вызывает. За чай спасибо. А теперь хочу обратить ваше внимание, товарищи: держаться до последнего снаряда. Будьте готовы к самому трудному. Возможно, это будет решающий бой. Особое внимание на левый фланг.
- Нам бы пехотного прикрытия немножко, хотя бы роту, - попросил Судоплатов.
Полосухин отрицательно покачал головой.
- Обойдемся, - сказал Глеб. - Пока что мы вроде бы во втором эшелоне. А там видно будет.
- Да, там видно будет - утро вечера мудреней. - Полосухин протянул на прощание горячую руку.
Командарм встретил комдива гневным вопросом:
- Почему оставили Шевардино? Кто позволил?
- Не смогли, товарищ генерал, - негромко, ровным голосом ответил Полосухин.
- Вы не смогли. Почему? Почему другие могут, а вы не смогли? Я спрашиваю вас, почему отошла пехота?! - Лицо командарма побагровело, голос срывался. Он смотрел на комдива снизу вверх, щуря маленькие острые глаза. Полосухин молчал. Он не хотел искать или придумывать какие-то причины для оправдания. Причина была одна, главная - не хватило сил. Поэтому оставили и Смоленск, и Вязьму, и сотни других населенных пунктов… А командарм сверлит душу тяжким и острым вопросом: - Ты что же, хочешь пропустить немца в Москву?
- Нет, я этого не хочу, товарищ командарм.
- Не хочешь? Тогда атакуй, немедленно верни Шевардино. Тебе известно, что лучший вид обороны - наступление? Немцы боятся наших контратак и не выдерживают. Артемки - вот тебе наглядный пример!
Полосухин все это знал и понимал. Знал он и то, что сегодня немцы снова заняли Артемки. Он приказал Воробьеву и Корепанову на рассвете штурмовать, в сущности, уже не существующую деревню и весь свой резерв уже бросил туда, на левый фланг. Он может отдать приказ выбить эсэсовцев из Шевардино, может даже сам пойти во главе батальона, погибнуть в атаке, как погиб комиссар Гоголев, но, будет ли достигнут успех, он не уверен. И в то же время он понимал правоту командарма: надо драться за каждый метр земли - позади Москва. И он повторил приказ:
- Есть, выбить немцев из Шевардино!..
Наступила напряженная пауза. Лелюшенко отошел от комдива в сторону и опустил голову, приблизился к столу, на котором была разостлана карта. Но не на карту он смотрел: и без карты знал хорошо весь этот участок, каждую рощицу и поляну. Он хотел остыть. И в этой тишине прозвучал спокойный голос комдива:
- Разрешите выполнять, товарищ командарм?
Лелюшенко вскинул на Полосухина быстрый взгляд:
- Чем будешь выбивать?
- Батальоном при поддержке сорокапяток. Больше у меня ничего нет.
- У меня тоже, - буркнул Лелюшенко, но уже совсем не сердито. Он так же легко отходил, как и вспылял. И вдруг уже совсем мягким, доброжелательным тоном: - Вот что, Виктор Ивановичу пушки сопровождения - это хорошо, это правильно. И атаковать надо не в лоб, а с флангов. А перед атакой я их залпом "катюш" накрою. Тут вы на них и набрасывайтесь, пока не успели опомниться. А теперь иди. Но впредь смотри - ни одного рубежа без приказа не оставлять. И почаще контратакуйте, не давайте им спуску. - Он еще подумал, заговорил, размышляя вслух: - Да, ведь там танки и батальон эсэсовцев. А на подходе моторизованный и армейский корпуса. Надо поспешить. Пожалуй, без поддержки танков… рискованно. А?
- Да, танки б выручили, - согласился Полосухин, зная, что у командарма в резерве есть танковая бригада.
- Ну вот что, комдив, - решительно сказал Лелюшенко, - даю тебе еще роту танков. У Орленко возьмешь. Но чтоб к рассвету Шевардино было у нас. Понял?
- Есть, товарищ командующий, все понятно.
- О начале атаки доложишь, чтобы я мог тебя "катюшами" поддержать. И действуй, не теряй минут.
Прохладное морозное утро 16 октября на Бородинском поле оповестили не восход солнца, не алая заря на востоке, а темная стая "хейнкелей", с угрожающим ревом плывущих с запада. Они шли тремя волнами с дьявольской самоуверенностью в своей неуязвимости, не обращая внимания на торопливую скороговорку зениток и крупнокалиберных пулеметов. Освещенные еще не взошедшим солнцем, они с наглым вызовом слегка покачивались, точно нежась, купались в первых, только им доступных розовых лучах. Казалось, они насмехаются над белесыми хлопками разрывов, что лопаются и тают, как дым папиросы, над ними в голубом просторе холодного неба. Но их форсу хватило ненадолго. Когда головная группа пересекла линию Шевардино, одновременно от прямого попадания снаряда один "хейнкель" взорвался в воздухе в мелкие щепки, а второй вслед за ним, волоча темный, подрумяненный солнцем хвост, кувыркаясь, упал в лесок, что между железной дорогой и Багратионовыми флешами. Ночью в этот лесок с юго-западной стороны, перейдя железную дорогу, прорвалось несколько немецких танков. Они затаились с выключенными моторами, выжидая момент, чтоб сделать молниеносный прыжок на Багратионовы флеши с последующим выходом в тыл Полосухину. А пока что они сторожили узкий коридор вдоль железной дороги, который разрубил надвое оборону 32-й дивизии. К ним-то и угодил сбитый зенитками ас из 2-го воздушного флота.
Фельдмаршал Кессельринг заверил Бока, что в эти решающие дни битвы за Москву вверенный ему 2-й воздушный флот камня на камне не оставит от обороны русских, после чего танкам Гёпнера и пехоте Клюге останется лишь добить раненых и взять в плен уцелевших.
Дружный и довольно меткий огонь зениток нарушил строй самолётов, а с ним и планы хвастливого воздушного фельдмаршала. "Хейнкели" поспешили избавиться от опасного груза, их штурманы не очень-то заботились о целях: несколько бомб упало на деревню Шевардино, занятую батальоном СС. Головорезам Гиммлера совсем не понравилась "неуместная шутка" Геринга. Они-то ожидали танков и минометов, чтобы в начале нового дня срезать Шевардинский редут вместе с окопавшимися на нем невероятно живучими артиллеристами. Они ждали, что сотни бомб упадут на курган и вместе с орудиями разнесут и маячащий на нем обелиск, и еще многого они ожидали в это утро. Но когда в небе появились эскадрильи наших "ястребков", "хейнкели", очевидно крепко запомнив предыдущий воздушный бой над Бородинским полем, сочли за благоразумие повернуть.