- Не девяносто, а тридцать, - твердо сказал Лаврененко. - Надо считать, один к трем. Потому что, во-первых, мы в обороне. Наступающий должен иметь трехкратное превосходство числом. А во-вторых - и это главное, - мы на родной земле. Тут каждый кустик за нас. Понял, как надо врага считать?
- Да его, может, и совсем не надо считать, - хитровато сказал Кавбух. - Пускай Гитлер считает-недосчитывается или этот Гурдиян.
- Гудериан, - поправил, смеясь, Игорь.
- А все равно - у них, у фашистов, все на "ге": Гитлер, Геббельс, Геринг, Гиммлер, Гесс, вот и этот Гурдиян, - ответил Кавбух.
- Ты прав, Добрыня Никитич, чего-чего, а "ге" у них навалом, - сказал Игорь.
- У нас в деревне учитель был Адольф Гумно, - по какой-то странной ассоциации вспомнил Кавбух. - Сменил. На законном основании поменял имя, Александром стал называться.
- А фамилию так и оставил - Гумно? - улыбнулся Игорь.
- Фамилию оставил. А что в ней такого, чтоб менять? - удивился Кавбух.
- Лейтенант Макаров, почему задерживаетесь? - послышался из кустов властный голос капитана.
- Уходим, - ответил Игорь и энергично протянул Лаврененко руку: - Ну, Митя, держись. Бей наверняка. Первым снарядом сбрасывай гусеницу, а вторым сверли подставленный бок.
- Постараемся одним снарядом сверлить два танка, - заулыбался Лаврененко, крепко пожимая Макарову руку.
- Ну, ребята, а вы идите к своим, - обратился Игорь к пограничникам, - Найдете. Спасибо вам, и будьте живы.
Лейтенант Макаров по рации связался с капитаном Гусевым и получил приказ засесть в засаду в небольшом кустарнике. Это была узкая полоска кустов, тянущаяся метров на двести вдоль неглубокой балки с юго-востока на северо-запад по диагонали к фронту. Зеленая, а вернее, уже золотисто-багряная полоска кустов не была сплошной - она в нескольких местах обрывалась. Свои танк Игорь поставил -впереди, Кавбуху приказал замаскироваться на противоположном конце, уступом назад. Нельзя сказать, что их позиция была достаточно удобной для засады: полоска кустов довольно жиденькая и не сплошная, а по обе стороны ее - открытое, изрезанное неглубокими балками и впадинами поле. До соседа справа - лейтенанта Лаврененко - добрых два километра, а левый фланг открыт гудериановским танкам.
Яркими, золотистыми флагами полыхали молодые клены. Широкий кленовый лист устилал землю, падал на башню и на гусеницы танка, и Макаров приказал экипажу набросать багряно-золотистых веток на маскировочную сетку, под которой был укрыт танк.
Ждать пришлось недолго… Немецкие танки двигались развернутым порядком. Они держались несколько правее той позиции, которую занимал Макаров, их острие, как казалось Игорю, было нацелено на рощицу, где засели в засаде Дмитрий Лаврененко и его товарищи.
Игорь стоял на башне танка. Золотисто-желтые листья рябины и кроваво-спелые гроздья ягод сквозь маскировочную сетку касались его шлема. Танки врага шли по стерне, освещенные низким, слабо греющим солнцем, и их шахматный строй был хорошо виден с пригорка, на котором стоял танк Макарова. А позади, где проходил передний край нашей обороны, медленно, но неотвратимо поднималась огромная туча. Она затянула почти полнеба. Освещенная солнцем, иссиня-аспидная, тяжелая, она казалась зловещим знамением. Быть может, в другой раз, в мирной время, где-нибудь на загородной прогулке или даже на занятиях на танкодроме, такая туча вызвала бы в Игоре Макарове своей зловещей величавостью, необычными формами и красками какие-то эмоции. Сейчас же, глядя на нее, он подумал лишь об одном: как медленно она надвигается. Быстрей бы, быстрей закрыла б весь небосвод плотным и низким пологом, чтоб не могли летать самолеты. Но, как назло, именно в этот момент, когда он подумал о самолетах, стая "юнкерсов", обгоняя свои же танки, пронеслась над Лаврененковой рощицей - так теперь Макаров называл рощу, где сидел в засаде Дмитрий Лаврененко, - и сбросила бомбы где-то дальше, южнее рощи, ближе к Мценску, на позиции пехоты.
А танки врага шли без остановки, и гул их нарастал с каждой минутой, но по всему было видно, что своим правым крылом они не заденут балку и узкую полоску кустов, в которой поджидал неприятеля взвод лейтенанта Макарова. И Игорь с досадой подумал, что неудачно выбрал позицию, оторвавшись от своих на столь значительное расстояние. И не чувство одиночества мучило его, а то, что враг пройдет мимо, стороной, навалится всей своей массой на Лаврененкову рощу, а он, Макаров, может оказаться вне игры либо вступить в бой в невыгодных для себя условиях. Конечно же он вступит в бой, ударит врагу во фланг, выскочив на открытое поле, но это уже будет далеко не равная схватка. Ведь полковник Катуков, говоря о тактике подвижной обороны, ставил перед своими танкистами совершенно ясную и четкую задачу: бить врага из засад, наносить молниеносные, но чувствительные удары и, не давая себя втянуть в затяжное сражение с численно превосходящим врагом, быстро отходить на новые скрытые позиции для новых ударов из засад.
Но что это? Игорь видит, что танковая армада отклоняется вправо; теперь острие ее вонзится не в Лаврененкову рощу, а пройдет по открытому полю между рощей и балкой. По телу пробегает тревожная дрожь, напрягаются каждый мускул, каждый нерв. Игорь охвачен азартом предстоящего сражения. Он насчитал не менее полсотни машин, за которыми следом идут бронетранспортеры и грузовики с солдатами. Решает: несколько прицельных выстрелов - и затем сразу отходить, прикрываясь полосой кустарника. А что там, на небольшой высотке, где кончаются кусты, он не знает. Может, линия обороны нашей пехоты. А может, и пустота, открытый фланг, и он двумя своими танками должен прикрыть его. Ведь за спиной - Мценск, маленький русский городишко, о котором он впервые услыхал, читая Лескова. Полковник Катуков объявил танкистам приказ товарища Сталина: дальше Мценска немцев не пускать. А это значит, что от подвижной обороны надо переходить к жесткой, зарыться в землю и стать неприступной скалой перед танками Гудериана. Но скалы почему-то не получалось, лейтенант Макаров вот уже который месяц задает себе этот вопрос - почему мы продолжаем отступать? - и не находит ответа.
В стороне рощи послышались выстрелы, и Макаров понял: Дмитрий Лаврененко вступил в бой. А вон и первые результаты сражения: на подступах к роще дымятся два фашистских танка. Но другие идут, не сбавляя темпа, с тупым упрямством; их движение кажется каким-то неотвратимым, как лава извергнувшегося вулкана.
Быстро убрали маскировочную сетку, и Макаров захлопнул люк. Головные немецкие танки уже прошли мимо машины Игоря, и наводчик сопровождал их медленным движением ствола пушки - все ждал команды. Но ее не было. Макаров медлил - далековато. Он хотел бить наверняка. Как опытный охотник с терпеливым хладнокровием поджидает своего зверя, так ждал лейтенант Макаров, не отвечая на встревоженно-недоуменный вопрос наводчика. И дождался. Самый фланговый танк направился к балке. Он шел прямо на кусты, в которых притаился танк Макарова, шел стремительно, уверенно и, когда их разделяла какая-нибудь сотня метров, вдруг резко притормозил, стальной хобот его пушки описал в воздухе дугу. "Обнаружили", - решил Игорь и подал команду, которую так напряженно ждал весь экипаж. Фашистский танк был поражен с первого снаряда, но шедший следом за ним открыл огонь по танку Макарова. Началась дуэль. Расстояние между противниками метров четыреста. Сходиться они не решались, стреляли с места, выставив навстречу друг другу толстую лобовую броню. Экипаж Макарова ощутил два сильных толчка, что означало два попадания в башню. Несколько вражеских снарядов пролетело мимо. А фашист казался неуязвимым. Макаров нервничал, приказывал наводчику целиться в гусеницу. Но не так просто попасть в гусеницу с такого расстояния. Он увлекся дуэлью, посылая во врага снаряд за снарядом. Он не знал, что гусеница у его противника давно сорвана, и теперь танк прикован к земле, как не знал и того, что один из головных немецких танков повернул назад и заходит ему с тыла.
Удар в спину - самый коварный и страшный удар, как правило, с роковым исходом. Так и случилось на этот раз. Посланный фашистом снаряд продырявил тридцатьчетверку лейтенанта Макарова.
Очнулся Игорь возле танка Кавбуха. Очнулся от холода и острой боли и не сразу сообразил, где он и что с ним. Он лежал на спине и, когда открыл глаза, увидал над собой кусок тяжелого, мрачного неба и башню танка. И хотя это тоже была тридцатьчетверка, но по каким-то лишь танкистам известным приметам, самым неуловимым для постороннего глаза, Игорь понял, что перед ним не его, командирский, а другой танк. Усилием воли он напряг память, пытаясь собраться с мыслями. В это время грохнула пушка танка. Игорь вздрогнул и, как солдат по команде "Подъем!", попытался встать, но резкая боль в ноге остановила его. И в это время он услышал голос своего механика-водителя, новенького, который был в его взводе всего второй день, щупленького, неказистого на вид паренька:
- Лежите, товарищ лейтенант. Это старший сержант Кавбух фрица угощает.
Шутка механика-водителя показалась Игорю неуместной. Ему хотелось задать сразу дюжину разных вопросов, но он спросил о том, что, по его мнению, было главным:
- Где наш танк?
- Сгорел, товарищ лейтенант. Усманов и Голубев - убиты. - Усманов был наводчиком, Голубев заряжающим. - А вас контузило. Вы были без сознания… И нога у вас… ранена.
Игорь не видел говорящего, он только слышал его голос, тихий, мягкий и шепелявый. Он ощупал свою ногу. Штанина выше колена была разрезана, под ней бинты. Ранен, контужен, танк сгорел, двое из экипажа убиты. Как это все случилось? Когда? Сколько времени прошло? Игорь прислушался. Где-то вдали шел бой, судя по грохоту взрывов и отчаянной, взахлеб, скороговорке пулеметов, - жаркий, жестокий бой. Потом выстрел невдалеке - и в ту же секунду свист снаряда совсем рядом, над головой.
- Это откуда? - встревоженно спросил Игорь.
- Фриц. Из танка. По нашему танку лупит. Сейчас старший сержант ему ответит.
И опять в голосе механика-водителя послышалась какая-то неуместная беспечность, обыденность, неестественная для данных обстоятельств.
- Подойди сюда, помоги мне встать, - позвал он механика-водителя.
Тот подошел и встал, прислонясь спиной к танку. Все лицо его было забинтовано, оставлены только три отверстия - для глаз и рта. В руках он держал вынутый из кобуры пистолет и гранату.
- Что с тобой? - спросил пораженный Макаров.
- Обгорел малость. Лицо вот повредил, - был спокойный ответ.
- А я как тут очутился?
- Я вас доставил. На себе донес.
- Как же ты донес? - Он хотел сказать "такой слабачок", но сказал: - Я ведь тяжелый.
- Нести ничего, не тяжело. Трудней было из танка вас вытащить.
Опять грохнула пушка, и потом вслед за ней длинная пулеметная очередь из танка.
- Где немцы? Кавбух где? Да помоги же мне встать, - приказал Игорь, и в голосе его уже звучали властные нотки.
- Сейчас я старшего сержанта кликну.
Он постучал пистолетом по броне, и тотчас же из танка появился Добрыня. Вид у него был угрюмый и злой, в глазах решительность и ожесточение, которого прежде Макаров не замечал.
- Очнулся? Ну, значит, будем жить, командир, если сумеем отсюда выбраться, - сказал Кавбух, опасливо выглядывая из-за танка туда, куда была направлена пушка.
Уже без посторонней помощи Игорь поднялся на локтях и сел, ощупывая раненую ногу.
- Болит? - спросил Добрыня.
Вместо ответа Игорь сказал:
- Доложи обстановку.
- Обстановка такая: куда ни кинь - везде клин, - мрачно ответил Добрыня и присел на землю рядом с Игорем. - Вы были без памяти. Вон Кирюха вас из клыков у смерти вытащил. - Он кивнул на механика-водителя. - Если б не Кирюха… - Он не закончил фразу, вздохнул.
"Значит, новенького Кириллом звать", - мысленно повторил и взглянул на своего спасителя виновато и благодарно. И чтоб скрыть это смешанное чувство признательности, неловкости и угрызения совести, спросил Кавбуха:
- Где немцы?
- Главные силы ушли на Мценск, так что мы оказались у них в тылу. Но это еще полбеды. Беда в том, что мы двигаться не можем. Обезножели.
- Что случилось?
- Аккумуляторы полетели. Намертво, - сказал как отрубил Добрыня.
- А не пытались снять с моего танка?
Горькая гримаса исказила темное, измазанное копотью, грязью и соляркой лицо Добрыни.
- Там все внутренности сгорели. Одна коробка осталась.
Над ними снова пролетел снаряд, совсем невдалеке в кустах разорвался.
- Откуда это? - спросил Игорь.
- Да все "кум" никак не угомонится, - ответил Добрыня. - В гости идти побаивается, издали гостинцы шлет. А мы и отблагодарить как следует не можем: снаряды у нас кончаются. - Он встал и, хоронясь за танк, стал смотреть в сторону противника.
- Весь боекомплект? - встрепенулся Игорь.
- Так времени сколько прошло. Им тоже досталось. Вон они, наши крестники. - Добрыня кивнул в поле. - Стоят, голубчики, молчком. И уже не вякнут.
- Помогите мне, Кирилл, - попросил Игорь.
Ему помогли подняться. Опираясь на одну ногу и на плечо подхватившего его Добрыня, Игорь подошел к танку, навалился на радиатор, всматриваясь в открытое поле. Он увидел совсем невдалеке три немецких танка. Они стояли на значительном расстоянии друг от друга, как бы образуя полукруг; два из них тупо глядели в эту сторону стволами пушек, не проявляя ни малейших признаков жизни. Третий, самый ближайший, стоял задом, из разверзнутого, искореженного радиатора еще дымилась тонкая струя.
- Эти что - мертвецы? - спросил Игорь, кивая в сторону танков.
- Покойнички, - подтвердил Добрыня. - Вот тот, левофланговый, вас подсадил. А потом мы его. Отлично горел. До сих пор еще смердит.
- А "кум"?
- "Кум" далеко. Вон на краю балки, почти у среза кустов.
Теперь и Игорь рассмотрел вдалеке четвертый немецкий танк. Проговорил негромко:
- Так это, кажись, тот самый, мой крестник. Мы с ним состязались. А где-то недалеко от него, левее, не видно из-за кустов, должен быть самый первый, который с первого выстрела просверлили. А второй, выходит, все еще жив?
По кустам, запыхавшись, бежал заряжающий второго танка, которого Добрыня посылал разведать южный край балки. Взволнованно доложил:
- Товарищ командир… - но, увидев Макарова, запнулся и уже к нему: - Товарищ лейтенант, там немцы. Сюда идут. По кустам.
- Много? - быстро спросил Игорь.
- Точно невозможно определить - в кустах.
- А приблизительно? Два, двадцать или двести?
- Я видел человек десять, - смутился боец.
- Где десять, там и сто, - мрачно сказал Добрыня и посмотрел на Игоря преданно-спокойным взглядом. - У нас, товарищ командир, для пехоты есть несколько картечных снарядов, да и патроны - почти полный боекомплект. Будем отбиваться. А вот ежели кум со своей родней пожалует, тогда песню про "Варяга" запоем.
- Пограничники в первый день войны, когда шли в смертельную атаку, пели "Интернационал", - отчеканил Игорь. - Я видел этих ребят на границе и сегодня видел, как лейтенант Гришин - запомни его фамилию - за несколько минут до своей гибели сбил "юнкерс" из противотанкового ружья.
Почему он вспомнил сейчас этого лейтенанта? Может, вдруг почувствовал свой долг перед его памятью, священную обязанность отплатить врагу. Он сейчас пожалел, что отпустил тех двоих оставшихся в живых пограничников, свой "десант", как назвал их Дмитрий Лаврененко. Как бы они сейчас пригодились, именно сейчас, когда по узкой гряде кустарника к ним крадется отряд врага. И еще ему захотелось пойти к своему сгоревшему танку и собственными глазами увидеть все, что с ним сталось, убедиться, что наводчик и заряжающий убиты и сгорели в танке, что все произошло именно так, как доложил ему этот маленький, щупленький Кирилл, его спаситель, которого он при первой встрече не то что невзлюбил, а принял с холодком, и теперь не мог избавиться от досадного чувства неловкости и стыда. Он посмотрел на Кавбуха долгим, пристальным взглядом и вдруг увидел в Добрыне нечто новое, чего раньше не было или не замечалось: спокойствие, хладнокровие и презрение к опасности. И еще - уверенность и ответственность хозяина. Мелькнула мысль: таким Добрыню сделали последние часы боя, когда он, Игорь Макаров, лежал контуженый, без сознания. Но эту мысль оборвало непреодолимое желание пойти к своему танку, хотя он и понимал, что это невозможно: во-первых, раненный в ногу, он не может идти, боль по-прежнему не утихала, очевидно, задета кость, и, во-вторых, там, возле его танка, теперь немцы. И тогда он с какой-то жестокой злостью и от физической боли и оттого, что враг возле его танка, приказал:
- Давай, Добрыня Никитич, шрапнелью по кустам!
- А может, вы, товарищ лейтенант, в танк? - предложил Кавбух.
Игорь отрицательно замотал головой, и Добрыня понял: уговаривать бесполезно. Приказав двум танкистам оставаться здесь с лейтенантом, сам полез в танк и уже через несколько минут ударил по кустам шрапнелью. Пулемет пока молчал: Добрыня берег патроны. Отозвался и "кум", сразу тремя снарядами, по-прежнему не двигаясь с места. Один снаряд упал в нескольких шагах от танка, и Игорь слышал, как осколки клевали броню. Когда он говорил о пограничниках, которые в первый день войны умирали с пением "Интернационала", он думал о судьбе своего взвода и о том, что почти не было шансов на благополучный исход. Но не возможный трагический исход боя пугал Макарова - Игорь не был трусом, тревожило ранение, которое делало его беспомощным.
Случилось то, что должно было случиться: встреченные шрапнелью фашисты залегли и не решались двигаться вперед, на советский танк; обезноженный "кум" не спеша посылал снаряд за снарядом, но значительное расстояние не позволяло ему точно поразить танк, тем более лобовую броню. Вот тогда-то и появились еще три немецких танка. Только шли они с другой, противоположной стороны, от Мценска, где то ненадолго затихал, то снова гремел бой. Там действительно создалось тяжелое, критическое положение. Дивизия генерала Лемельзена, несмотря на урон, двумя колоннами продолжала наступать параллельно справа и слева от шоссе. Ее передовые танки вклинились в нашу оборону и потеснили стрелковые части генерала Лелюшенко, которые, понеся потери и опасаясь окружения при открытых флангах, вынуждены были отойти на южную окраину Мценска.