Обе повести - "Французские тетради лейтенанта Рябова" Н. Пронина и "Операция "Бальденич" С. Гладкого и Д. Фьюмары рассказывают об участии советских людей в движении Сопротивления Франции и Италии. Авторы - советский и итальянский журналисты, ученый-историк (Гладкий С.). Рассчитана на массового читателя.
Содержание:
Николай Пронин - Французские тетради лейтенанта Рябова 1
Сергей Гладкий, Джузеппе Фьюмара - Операция "Бальденич" 34
Примечания 57
Бойцы Сопротивления
Политическая консолидация сил Сопротивления во Франции позволила в начале 1944 г. создать внутренние вооруженные силы, наиболее боеспособной и активной частью которых являлись руководимые коммунистами франтиреры и партизаны.
Борцы Сопротивления внесли значительный вклад в победу над фашистскими захватчиками.
Они срывали планы нацистского руководства по превращению Западной Европы в надежный и устойчивый тыл. Патриоты наносили ощутимые удары по коммуникациям и гарнизонам противника, дезорганизовывали работу промышленных предприятий, отвлекали на себя часть вооруженных сил гитлеровской коалиции. Они уничтожали десятки тысяч вражеских солдат и офицеров, изгоняли оккупантов и их пособников из населенных пунктов, городов и обширных районов, а в некоторых странах (Югославии, Греции, Албании, Франции) освободили почти всю территорию или значительную ее часть.
Значение движения Сопротивления не исчерпывается лишь его военной стороной. Оно явилось и важным морально-политическим фактором борьбы против фашизма: даже самые скромные по своим масштабам акции были обращены против всей системы "нового порядка", укрепляя моральные силы народов в борьбе против фашизма.
История второй мировой войны. 1939–1945. Т. 12, с. 85.
Николай Пронин
Французские тетради лейтенанта Рябова
Пролог
Он появляется на стройке регулярно, раз в неделю, обычно во второй половине дня. Совсем седой, с глубокой сеткой морщин на лице, но еще статный, прямой, высокий. Он шагает по площадке, ко всему внимательно приглядываясь, словно проверяя, что сделано за то время, пока он отсутствовал, как продвинулись дела на объектах. Спускается в котлованы, вслушивается в трескотню компрессоров, гул бульдозеров, экскаваторов, многоголосый говор строителей… Подолгу вчитывается в надписи на монтируемом оборудовании всевозможных фирм, покачивает головой, удивленный сложностью машин и механизмов, их размерами. А когда устанет, идет к вагончику, в котором размещаются работающие на стройке французские специалисты, или, как их зовут здесь, - шеф-пурьены, садится на скамейку, умиротворенный, вслушиваясь в доносившуюся до него через открытую дверь французскую речь, чему-то улыбается…
В Оренбурге много других строек. Почему же он выбрал именно эту, возводимую в сорока километрах от города в степи, недалеко от границы Европы и Азии, куда и добираться приходится долго, попутным транспортом? И чему улыбается, слушая непривычную для здешних мест французскую речь?
На стройке его знают. И когда я заговорил о нем с прорабом, тот задумчиво сказал:
- Этот человек частый гость у нас. Хотите знать, кто он? О, это целая история… Познакомить с ним? - И, не дожидаясь ответа, подвел меня к все еще сидящему у вагончика седому мужчине, представил: - Иван Васильевич Рябов…
Стоило только нам начать разговор, как я сразу понял, почему прораб считает, что эта строительная площадка для Ивана Васильевича не рядовой объект - в годы второй мировой войны Рябов сражался во Франции, командовал русскими партизанскими отрядами, узнал и полюбил простой народ этой страны, и мирный объект, возводящийся под Оренбургом с помощью французских специалистов, предстал как символ продолжающейся дружбы двух народов…
В первый вечер мы проговорили допоздна… И если бы не документы, письма товарищей по Сопротивлению, боевые награды Франции и СССР, в то, о чем рассказывал мне Рябов, трудно было поверить. Не единожды говорили мы и потом. Я написал и опубликовал об Иване Васильевиче очерк. Однако оставалось ощущение, что чего-то не доделал, не довел до конца. И я продолжал сбор материалов, еще что-то уточнял, до чего-то старался докопаться. Однажды смущенно и чуточку краснея, словно сообщая о себе нечто предосудительное, Рябов признался:
- Вообще-то во Франции я вел дневник. Может быть, он поможет вам? - И тут же забеспокоился: только вот разберетесь ли, в записях? Ведь им тоже досталось немало!
С этими словами он вынул из шкафа сверток, развязал крест-накрест перевязанную бечевкой серую оберточную бумагу и подал мне несколько пухлых тетрадей в коричневых клеенчатых корках. Страницы их были испещрены убористым почерком, от времени пожелтели, пожухли, скрючились, как кожура бобовых стручков. Кое-где бумага оказалась подмоченной, местами склеилась. Читать их было трудно и потому, что то и дело встречались сокращения, вместо имен стояли лишь инициалы, а то и отдельные, на первый взгляд произвольно взятые буквы. Расшифровка всех этих загадок потребовала немало времени… Но в конце концов оказалось, что записи стоили этих больших затрат.
Кроме дневников, в архиве Рябова отыскалось несколько его личных заметок, связанных с пребыванием во Франции, которые Иван Васильевич подготовил по памяти после войны. Много для восстановления давних событий дали мне его нынешние воспоминания, а также работа в архивных учреждениях страны, переписка и встречи с его товарищами по борьбе в рядах французского Сопротивления.
Повесть "Французские тетради лейтенанта Рябова" документальна. И если ныне действующие лица выступают не всегда под своими, а под вымышленными именами (этого требовали в те времена строжайшие условия конспирации), то, по возможности, в большинстве случаев псевдонимы расшифровываются. Так, сам Иван Васильевич в подполье и в партизанском отряде носил имя Александра Колесника…
Тетрадь первая
"3 января 1944 года.
Наконец-то мы вырвались на свободу. Идем на запад, к Атлантическому побережью в район города Дулана. Там намечено создать базу для будущего партизанского отряда. Там собираются русские парни, бежавшие из разных лагерей военнопленных и так называемых "перемещенных" лиц, то есть из лагерей, где размещаются угнанные фашистами из родных мест молодые люди для работы на шахтах, военных предприятиях, строительстве военных сооружений. Нас ведет француженка - Андреа, связная, проводница местного подполья.
Идем медленно, обычно по утрам и вечерам. Мои спутники Николай и Геращенко ворчат: "Плетемся как черепахи". Однако, я думаю, что время для нашего передвижения Андреа выбирает не случайно, именно в эти часы на дорогах особенно многолюдно и мы меньше привлекаем внимания".
(Из дневника Александра Колесникова - Ивана Рябова)
В конце недели Андреа вдруг изменила своему правилу. Утром едва группа Александра Колесника вышла из села, как повалил мокрый снег, по земле поплыла белесая мгла. В такую погоду порядочный хозяин собаку из дома не выгонит, а они шли и шли… Шли весь день. Под вечер впереди в полумраке стали проступать какие-то пятна. "Боваль!" - почему-то шепотом объявила Андреа. И они затоптались на месте, словно перед препятствием.
Об этом селе они уже кое-что слышали. Андреа рассказывала, что рядом с селом ведется секретное строительство, в Бовали полно немцев. А дальше мост. Ночью через него не пройти. Поэтому ночевать им придется в селе. И хотя в темноте на улицах Бовали они не встретили ни одного немца, но, несомненно, ощущали их присутствие… Тревожную ночь провели у фермера, знакомого Андреа. Рано утром, когда они подошли к берегу реки, то от моста уже тянулся длинный шлейф из автомашин и телег. Все ждали, когда наступит час переправы…
Но вот из будки вышел мордастый фельдфебель, зевнул, лениво махнул рукой солдату. Тут же поднялся шлагбаум, и с обоих берегов реки навстречу друг другу одновременно ринулись машины, повозки и люди. Документы проверяли наспех, и им удалось проскочить мост без помех. Настроение у Андреа сразу поднялось, напряжение с лица спало. "Теперь все, - сказала она весело, - теперь мы у цели". И впервые за всю дорогу улыбнулась.
На хутор Левиконь беглецы пришли в полдень. Но по земле все еще плыл белый, словно молоко, туман. Наверное, они и так бы проскочили хутор незамеченными, однако Андреа повела их задами, через сады, огороды. На ферму господина Булена они проникли с тыла. Миновав какие-то постройки, подошли к длинному помещению, напоминающему склад. Как потом выяснилось, это был коровник. По узкой лестнице поднялись наверх, попали в мансардную комнату, словно ласточкино гнездо прилепившуюся к крыше хлева. Первым, кого они увидели здесь, был Петриченко. Он что-то разыскивал в ворохе сваленной в углу сбруи. На скрип двери круто повернулся, увидев гостей, в первую минуту оторопел, заморгал глазами, видимо, еще не веря в реальность происходящего. Но тут же его лицо расплылось в улыбке. Со словами: "Кого я вижу! Наконец-то! А то мы уже все жданки поели, елки-моталки", - кинулся к гостям, принялся их обнимать.
Когда очередь дошла до их спутницы, Петриченко развел руками:
- Ну а вас, дорогая Андреа, не только обнять, расцеловать мало!
- Учтите, что на это рассчитывают и другие, - подал голос Николай. Петриченко круто повернулся в его сторону, весело мотнул головой.
- Ты смотри, едва выбрался из клетки, а уже облюбовал девушку, и какую! Ну, орел…
Все заулыбались, у Андреа во все щеки вспыхнул румянец. Петриченко бережно пожал ей руку, помог снять пальто, усадил поближе к голландке, ласково сказал: "Отогревайтесь" - и, бросив на товарищей удивленный взгляд, ворчливо обронил:
- А вы чего дожидаетесь? Раздевайтесь, и к столу!
И тут же засуетился: куда-то убегал, возвращался назад, что-то приносил, ставил на стол, между делом окидывал гостей изучающим взглядом, недовольно крутил головой, видимо, что-то в них ему не нравилось.
В этот момент ему очень хотелось угостить их, угостить, что называется, на славу, но где и что возьмешь в такое голодное время? Впрочем, на столе появился сыр домашнего приготовления, крохотный кусочек ветчины, вино, без которого не обходятся французы. Это уже немало! Петриченко поднял рюмку, снова окинул товарищей радостно-возбужденным взглядом и с волнением сказал:
- За встречу, друзья, за свободу!
Они выпили. Вероятно, от непривычки, от слабости у Александра закружилась голова.
Андреа только чуть-чуть смочила губы и, смешно сморщив нос, тут же поставила рюмку на стол, поднялась со своего места, несмело объявила:
- Ну, мне пора возвращаться, а то дома уже заждались… Сегодня бы до Бовали добраться, а там будет легче…
Они мысленно представили только что пройденный путь и согласились: да, это действительно, пожалуй, самый опасный участок дороги… Петриченко незаметно сунул в карман пальто Андреа какой-то сверток, а Николай неуверенно предложил:
- Может быть, я вас провожу?
Девушка минуту колебалась, но затем решительно отказалась.
- Нет, одна я лучше проскочу хутор незамеченной.
Они распрощались с ней, пожелали ей всяческих благ. Вместе с Андреа выскользнул из комнаты и Николай, но тут же, смущенный, вернулся назад. Петриченко внимательно посмотрел на него, задумчиво обронил:
- Многим я обязан этой девушке. Если бы не Андреа, еще неизвестно, был бы я здесь…
- Разве и тебя она тоже вела сюда? - спросил Геращенко.
- Она!
Что-то вспомнив, Петриченко улыбнулся, добавил:
- Если рассказать, как я добирался до хутора без документов - не поверите. Целая одиссея!
В эту минуту внизу что-то скрипнуло, кажется, ворота ограды, послышалась французская речь. Петриченко выглянул в окно, нахмурился:
- Хозяин прикатил! Вот тебе и поговорили. Ну да ничего, это даже к лучшему: скоро ребята вернутся, тогда разом и потолкуем. Ночь в нашем распоряжении… Вы отдыхайте, а я пойду, у меня еще дела.
- А если хозяин к нам заглянет да поинтересуется, кто мы такие? - спросил Геращенко.
- По документам вы кто? - в свою очередь, спросил Петриченко.
- Поляки-эмигранты!
- Поздравляю, - улыбнулся он, - мы тоже выдаем себя за них. Господин Булей, правда, догадывается, что мы за поляки, но я думаю, что все будет в порядке. Он человек хороший. Так что отдыхайте спокойно!
* * *
Немного повозившись, Николай и Геращенко вскоре утихли, а глаза Александра продолжали изучать мансарду… Вид ее был довольно убогим: наклонный потолок с закопченными балками, из которых торчали какие-то крюки, давно не беленные стены; посреди комнаты - колченогий стол, несколько грубо сколоченных табуреток. Вправо от двери сиротливо прижалась к стене обшарпанная, отслужившая век и потому выброшенная из хозяйской квартиры кушетка. Когда открывалась дверь, было слышно, как внизу вздыхали, жуя жвачку, коровы, где-то кудахтали куры, хрюкали свиньи. В мансарду врывался запах навоза, сена и парного молока. Стояла та удивительная тишина и тот давно забытый сельский покой, которые всегда несли с собой какую-то блаженную расслабленность и умиротворение. В памяти Колесника тотчас всплыло Оренбуржье, родное Сакмарское, далекое, невозвратное детство. И в нем самом начали происходить какие-то странные, необъяснимые перемены. Вначале он даже не понял, что это за перемены, но ему стало как-то непривычно легко, уютно, радостно. "Так это же свобода! Сво-бо-да!" - повторил он вслух.
Это было как открытие. Только сейчас, спустя неделю после побега из неволи, он ощутил ее - свободу - по-настоящему, с него словно бы свалилась какая-то тяжесть, которая давила давно, долго и мучительно. Он думал, что вслед за этим тут же начнет отодвигаться в прошлое, как бы размываться в зыбком тумане то, что было вчера, позавчера, и в его жизни начнется новая полоса. Но пережитое отступать не спешило, наоборот, оно бесцеремонно и даже нагло тут же начало напоминать о себе. Картины былого четко, в назойливой последовательности - день за днем - начали вырисовываться в голове.
Чтобы отделаться от тягостных дум, Колесник пытался уснуть. Но долго это ему не удавалось. А когда наконец забылся, сразу же увидел до мелочей знакомый сон… Вновь они кидались на врага, но натыкались на сплошной заградительный огонь, в ярости откатывались, залегали, чтобы тут же подняться и снова идти в атаку… Из окружения их полк тогда так и не вырвался…
Сколько времени уже прошло с тех пор, а ярость все еще кипит в нем, преследует и поныне. Лишь только он забывается - все повторяется сначала. Он кричит: "Ура!", бежит, падает, вновь поднимается и бежит, бежит…
Проснулся он весь в холодном поту, пришел в себя не сразу. "Кошмарные сны, наверное, еще долго не оставят нас в покое", - подумал он. Геращенко похрапывал, Николай во сне что-то бормотал. Но вот он перевернулся на другой бок, сладко причмокнул губами и утих… А мысли Колесника вновь вернулись к пережитому…
…Это был его третий побег из неволи. Первый он совершил в начале сорок второго.
В начале сорок третьего он совершил второй побег. Вместе с ним ушли Геращенко и Попов. Цель их была одна - отыскать французских подпольщиков и партизан, чтобы взяться за оружие.
Когда они еще находились за колючей проволокой и жадно ловили слухи о диверсиях, проводимых франтирерами, то все представлялось проще простого: стоит только вырваться им из лап врага, а отыскать партизан - дело немудреное. Но как только они очутились на долгожданной воле, то оказалось все это гораздо сложнее, чем они думали.
Им, плохо знавшим французский язык, местные жители, видимо, не доверяли, а может быть, и не понимали, что они хотят…
Как-то им повстречался поляк - Антек. Он работал батраком на ферме у бельгийца, неплохо знал русский язык. Когда они попросили его связать их с партизанами, просьбе нисколько не удивился. Однако внимательно выслушав, сказал:
- В буа франтиреров и партизан вы не найдете. Разве вы не видите, какой здесь лес? В нем не скроешься. Поэтому французские партизаны обычно живут на квартирах, порой числятся на работе, а по ночам выходят на операции. Чтобы отыскать их, нужна связь с подпольем, а у меня ее, к сожалению, нет!
Они удивленно переглянулись - так вот в чем причина их неудач. Настроение сразу упало.
- Все, что я смогу сделать, - продолжал Антек, - это устроить вас батраками на фермы. Может быть, даже без документов, но не всех сразу…
Однако в них еще жила надежда на удачу, на неожиданную, что ли, встречу с партизанами, и беглецы вновь зашагали на восток. А через день - уже на бельгийской границе - их схватили жандармы.
В иное время в другом месте их, возможно, и расстреляли бы, но "блицкриг" дал осечку и на деле оказался утомительной войной, требующей не только новых солдат, но и множества рабочих рук, а их уже не хватало. Вот гитлеровцы и сохранили беглецам жизнь. Их жестоко избили и вновь водворили в лагерь для восточных рабочих.
Тяжело переживали они свою неудачу. Но как только им удалось остаться втроем, Попов, тяжело вздохнув, упрямо сказал:
- А я все равно сбегу. Вот только немного отдышусь и сразу - под колючую проволоку. - И повернулся в сторону Колесника: ему важно было услышать его мнение. Колесник усмехнулся.
- И опять застрянешь! Нет, брат, теперь уже ясно - лбом стены здесь не прошибешь. И потом, побег для нас может быть и не самое главное…
- А что же тогда самое главное? - встрепенулся Попов.
На этот раз Колесник заговорил не сразу.
- Думаю, что нам важно сейчас найти свое место в общей борьбе, определить, где мы всего нужнее. Ты помнишь, что сказал Антек? "Без подполья контакта с франтирерами не установишь!" А почему? Да потому, что в одиночку, как говорят, не сдвинешь и кочку…
- А если в лагере нет подполья? Тогда как? - озадаченно спросил Попов.
- Нет? Значит, его надо создать! - твердо сказал Колесник. - На первых порах хотя бы группу.
- Ну, это не так просто, - недоверчиво покачал головой Попов.
- Разумеется, - согласился Колесник. И тут же спросил: - Ты в армии кем был?
- Командиром взвода!
- Вот-вот… А ты обратил внимание на то, что у нас в лагере в основном молодежь, угнанная из Польши, Белоруссии, Украины, которая и в армии-то никогда не служила. И если не мы, то кто же еще организует ребят и поведет их за собой?.. А создав группу, мы сможем хоть как-то и здесь, за колючей проволокой, помогать Родине, - продолжал Колесник. - Только с помощью крепкого подполья можно по-настоящему развернуть диверсионную работу в шахтах. Через него у нас будет ближе путь и к франтирерам, потому что тогда легче будет установить нам контакт с французским Сопротивлением.
На первых порах их было трое. Потом стало пятеро. А там каждый из них, в свою очередь, создал свою пятерку. Группа начала расти…