Первая задача, которую они поставили перед собой, была поднять настроение у молодых ребят, угнанных из родных мест, убедить их в том, что поражение фашистской Германии неизбежно, а следовательно, и неизбежно их возвращение на Родину. Однако они не должны, не имеют права быть здесь пассивными рабами гитлеровцев. И здесь, в лагерях, работая на шахтах, они могут внести свой посильный вклад в общее дело борьбы с врагом, ускорить его гибель. И потому возникала вторая задача - вовлечь молодежь в активную борьбу, чтобы организовать диверсии на шахтах, выводить из строя оборудование, заваливать породой инструменты, резиновые шланги, по которым подается сжатый воздух к пневматическим отбойным молоткам, портить транспортные средства… Короче, делать все, чтобы сократить добычу угля на шахтах… Каждая тонна недоданного угля - это их удар по врагу!
Конечно, все это было делом непростым. Надсмотрщиков в шахтах и лагерях было хоть отбавляй. Но скоро ребята научились "работать" так, что и комар носа не подточит…
Борьба с общим врагом постепенно сблизила их с французами, которые тоже работали в этих же шахтах, была налажена связь с их подпольем. Оно ввело русских в курс политической жизни страны. Через французское подполье стало известно, что центр антигитлеровского движения Сопротивления, возглавляемого генералом де Голлём, находится в Лондоне - руководимый им нелегальный комитет "Сражающаяся Франция" признан Советским правительством. На Восточном фронте плечом к плечу с русскими сражается не один десяток французских летчиков. А здесь, во Франции, еще в сорок втором году с де Голлём французские коммунисты установили соглашение о совместных действиях.
Снабжало подполье русских и нелегальными газетами "Юманите" , "Франс де'Абор" . Поэтому они неплохо теперь знали не только о событиях в стране, но и о положении дел на советско-германском фронте.
Как-то при очередной встрече секретарь коммунистической ячейки шахты Антуан сказал Колеснику:
- Последнее время ваши парни здорово активизировались. То, что, например, за минувший месяц угольная компания "Карвен" недополучила почти пять тысяч тонн угля, вы вправе отнести на свой счет. Но ныне одних диверсионных акций уже недостаточно. Наша партия взяла курс на объединение всех антигитлеровских сил, начала подготовку к Национальному вооруженному восстанию. И теперь очень важно иметь как больше… как это по-русски?.. Комбатант… Одним словом, меня попросили узнать, не найдутся ли среди русских парней желающие пойти во франтиреры - в партизаны? Мы поможем им при побеге…
Добровольцы, разумеется, нашлись, и немало. В числе первых по решению подпольного центра бежал Попов. За ним - группа молодых парней… А спустя некоторое время от тех, кто ушел в партизаны, до подполья дошли радостные вести: воюют, и отлично воюют. И это было неудивительно. Ведь среди тех, кто бежал, были и такие, кто прошел суровую школу войны, приобрел богатый опыт на полях сражений.
День, когда удавалось организовать побег очередной партии людей в партизаны, был для подполья праздником. Но это случалось нечасто. Попасть в ряды франтиреров было нелегко. Эти отряды были немногочисленны и действовали небольшими группами. В конце сорок третьего, несмотря на репрессии немцев, ряды Сопротивления начали быстро расти. Создавались новые отряды и партизанские группы. Но все равно принять всех русских, пожелавших участвовать в их борьбе, французы не могли. Вот почему у Колесника и его товарищей по подполью родилась идея создать свой, русский, партизанский отряд.
В те дни, когда их только что привезли во Францию и у них не было ни контактов, ни связей с французским подпольем, а главное, они не знали языка, об этом не могло быть и речи. Однако за полтора года пребывания русских в лагерях Франции в их жизни многое изменилось. И это был прежде всего результат тех перемен, которые произошли на Восточном фронте.
К концу сорок третьего года Красная Армия одержала ряд крупных побед на фронтах, разгромила фашистские полчища под Сталинградом и на Курской дуге, вышла на Днепр, освободила большую часть советской земли. Предприниматели, наживающие капитал на даровых рабочих руках, уже не могли, как прежде, получать военнопленных, когда и сколько хотели. И они принялись лавировать - наряду "с кнутом" стали использовать "пряник". Восточных рабочих по-прежнему кормили плохо, но уже дифференцированно. Те, что выполняли норму, - "честные рабочие" (терминология шахтовладельцев), могли рассчитывать и на дополнительный паек, а некоторые даже получали право выхода в город.
Еще в те дни, когда русские работали вместе с французами (француз-забойщик, два-три русских помощника), между ними начали устанавливаться контакты. Правда, потом немцы спохватились, отделили "остовцев", заставили их трудиться самостоятельно. Это несколько сократило возможность общения русских и французов. Зато теперь, когда кое-кого из восточных рабочих стали выпускать за колючую проволоку, контакты эти возобновились, начали быстро крепнуть.
К этому времени легче стало совершить и сам побег из неволи. Английская и американская авиация все чаще проводила налеты на Германию, бомбила и французские города. Обычно при налете в лагере объявлялась воздушная тревога. Восточных рабочих выгоняли из бараков, заставляли прятаться в отрытых щелях, укрытиях. Однажды во время такой суматохи несколько смельчаков ушли не в укрытие, а подползли под колючую проволоку, принесли с соседнего поля картофель. У них нашлись последователи.
"Добытчиков" нередко ловили, жестоко избивали. Но опять-таки из-за нехватки рабочих рук им сохранялась жизнь. И вылазки под колючую проволоку продолжались… Вот почему мысль о создании русского партизанского отряда уже не казалась неосуществимой.
Идея эта получила одобрение и у французского подполья, которое подсказало место дислокации будущего отряда - район города Дуллана. Вскоре в его окрестностях начали собираться русские, бежавшие из лагеря. Те из них, кому французское подполье успело изготовить документы, устраивались батраками на фермы. Однако большинство прятались где придется. Этих людей нужно было объединить в отряд, позвать на активную борьбу с фашизмом. Еще осенью с этой целью бежал из лагеря Петриченко. Однако он ушел в спешке, без документов. Уверенности в том, что он добрался до базы, не было. И вот тогда Колесник решил, что надо ему самому уходить из лагеря.
* * *
Неожиданно его размышления были прерваны: скрипнула дверь - это вернулся Петриченко. Некоторое время он что-то разыскивал в темноте, то и дело натыкаясь на какие-то предметы, что-то ронял, чем-то гремел и чертыхался при этом. Наконец ему удалось зажечь керосиновую лампу, которая осветила крохотный уголок мансарды. Заметив, что Колесник лежит с открытыми глазами, спросил:
- Как отдыхалось?
- Спасибо, хорошо!
- Скоро придут ребята, - объявил Петриченко. - Правда, не все. Все соберемся потом, особо. Жаль, конечно, что вы и отдохнуть-то как следует не успели, но очень уж хочется скорее поговорить… Заждались мы вас… С осени ждем. А тут и зима наступила, а вас все нет и нет. Думали, не случилось ли что?
В прошлом Петриченко кадровый командир. Во время военных маневров повредил себе позвоночник и по состоянию здоровья был уволен из армии, работал председателем колхоза на Киевщине, показал себя способным организатором. Перед приходом немцев в его родное село успел сделать все: и скот эвакуировать, и мастерские демонтировать, вот только сам уйти не успел. Он попал в лагерь военнопленных. Однако неволя не сломила этого человека. В подполье Петриченко умело направлял диверсионную работу в шахтах, а когда задумали организовать партизанский отряд, одним из первых добровольцев ушел под колючую проволоку…
- Мы тоже за тебя переживали, - после некоторого молчания заговорил Колесник. - Все беспокоились, добрался ли ты до места или нет? На что Никифоров - человек на редкость уравновешенный, и то последнее время начал проявлять беспокойство.
- Без документов первое время было нелегко, - признался Петриченко. - Но потом я все же приобрел их. Правда, не очень надежные, но достал. Очень уж беспокоила меня партизанская база. Как, думаю, там дела у земляка? Это, видимо, и помогло мне пробраться через все кордоны. А Загороднев оказался молодцом: сам обосновался прочно и многих парней пристроил…
- Где он сейчас?
- На соседнем хуторе, скоро придет.
- Насчет задержки ты прав, - сказал Колесник. - Бежать я должен был еще в октябре. И французы пообещали мне помочь с документами… Но именно в этом месяце началась забастовка шахтеров Острикура. Вскоре ее поддержали углекопы всего севера Франции. Начались аресты. В числе арестованных оказались и те, кто изготовлял документы. Французы, правда, предупредили нас, что подбираются новые специалисты, просили подождать. Но сколько ждать - никто не знал. И это нас угнетало…
Внизу послышался какой-то шум. Петриченко быстро спустился с чердака посмотреть, что там произошло. А Александр продолжал вспоминать…
В один из вечеров Никифоров шепнул ему: "Завтра иду в город. Возможно, удастся выяснить что-нибудь насчет документов…"
Никифоров работал в ревире санитаром. Врач-француз О'Пети выхлопотал ему пропуск за колючую проволоку. Утром у Никифорова нашелся предлог пойти в город по делам ревира. А это значило, что, возможно, ему удастся побывать на конспиративной квартире, выяснить насчет документов…
Весь день Колесник думал о том, что к их приходу из шахты Никифоров, вероятно, уже вернется из города, принесет свежие новости, скажет: "Все в порядке. Можете уходить", или еще проще: "Вам повезло, документы готовы". Но смена тянулась и тянулась, казалось, ей не будет конца, а встреча все откладывалась и откладывалась. А когда рабочий день уже был на исходе и они собрались уходить, в лаве вдруг появился штайгер Мюллер, позыркал вокруг злыми глазами, поводил носом, словно принюхиваясь к чему-то подозрительному, лицо его налилось кровью, он стал кричать, что они плохо работали, обозвал их "русскими свиньями", объявил, что из шахты они не выйдут до тех пор, пока не выполнят норму, и их вновь задержали в подземелье еще на несколько часов.
В лагерь их пригнали, уже когда начали спускаться сумерки. По плацу прогуливалось несколько "остовцев". Среди них Колесник увидел и Никифорова. Однако сразу к нему не подошел. Заглянул в барак, потолкался некоторое время здесь, только тогда незаметно нырнул в дверь, вроде бы случайно оказался рядом с Никифоровым.
Как ни умело маскирует этот человек свои чувства, на этот раз выражение лица и глаз, излучающих свет радости, выдавали его с головой. Колесник сразу подумал о том, что, вероятно, готовы документы, и тоже заволновался. Однако, пройдясь вокруг настороженным взглядом, Никифоров заговорил совсем о другом:
- Для руководства боевыми делами советских людей, оказавшимися вдали от Родины, Компартия Франции создала Центральный Комитет советских военнопленных…
Сказав это, он сделал паузу, вновь бросил настороженный взгляд вокруг. В первую минуту Колесник оторопел, не поверил и охрипшим от волнения голосом переспросил:
- Комитет, говоришь?
- Да, - подтвердил санитар. - Из Парижа приехал один из его членов, чтобы провести совещание представителей подпольных групп лагерей, расположенных в окрестностях Острикура. На совещании должен быть и ты…
- Вот как, - усмехнулся Колесник, - даже должен! Возможно, ты и пригласительный билет мне принес?
- Пока нет, не принес, - ответил Никифоров серьезно, - но что-нибудь придумаем…
Новость Колесника ошеломила. Он знал, что таких лагерей, как их, в которых содержатся "остовцы", на севере Франции десятки. За последние полтора года немцы нагнали в них немало русских людей для работы в шахтах и на военных предприятиях. Но трудиться на врага они не хотят, при первой возможности бегут из лагерей, многие вливаются в ряды Сопротивления. Для руководства ими и создан специальный Комитет. А это значит, что их участию в антифашистской борьбе Компартия Франции придает большое значение. "Следовательно, - размышлял Колесник, - надо как можно скорее выбираться из-за колючей проволоки и браться за оружие". Однако, когда он сказал Никифорову, что хочет, как и Петриченко, уйти без документов, тот нахмурился, недовольно посмотрев на него, буркнул:
- Ты руководитель, ты и решай! Но если хочешь знать мое мнение, то делать это я тебе не советую. Да и подполье, ты знаешь, будет против! Ты здесь больше нужен.
Некоторое время Никифоров о чем-то сосредоточенно думал.
- А не советую тебе потому, - помолчав, заговорил он, - что нами здесь уже сделано немало по организации будущего партизанского отряда. Сейчас на базе собралось порядочно парней. Но ты сам прекрасно понимаешь: без документов они долго не протянут. И если Петриченко не дошел до места, его схватили, что вполне возможно, то организация отряда, судьба этих парней всецело зависит от тебя и только от тебя… Так что рисковать ты просто не имеешь права… - Сказав это, он вдруг забеспокоился: - Ну, мне пора, а то я торчу здесь порядочно и в ревире меня, наверное, уже хватились.
И тут же исчез.
"А он, конечно, прав", - подумал Колесник. Но едва он вернулся в барак, как в дверях показался встревоженный Голованюк. Озабоченно прошелся мимо, словно бы разыскивая кого-то, повернулся назад, незаметно сделал знак Колеснику и зашагал к двери…
Вообще-то Голованюк не должен был делать этого. С тех пор, как он стал работать в канцелярии, ему категорически запрещалось вот так, почти открыто, встречаться с кем-нибудь из членов подполья. Но, видимо, на этот раз было что-то очень срочное…
В уборной он торопливо зашептал:
- "Фон" что-то уж очень интересуется тобой… Сегодня несколько раз упоминал твою фамилию. Дело, по-моему, очень серьезное, и арест может произойти в любую минуту…
"Фон" - это заместитель коменданта лагеря, полковник царской армии Косарев. Свое прозвище он получил за то, что перед своей фамилией требовал непременно произносить приставку "фон", означающую, что он немецкий дворянин. Подполье знало: кроме своей основной работы, Косарев выполнял еще и обязанности осведомителя гестапо. Не случайно его побаивался даже сам комендант. "Если Голованюк говорит, что интерес Косарева ко мне не случаен, - продолжал размышлять Колесник, - значит, так оно и есть. Ни с того ни с сего этот парень не запаникует". С Голованюком Колесник познакомился еще на Винничине. Голованюк в совершенстве знал немецкий и французский, и "фон" взял его своим переводчиком, конечно не подозревая, что Голованюк - активный подпольщик. Пользуясь своим положением, он нередко предупреждал товарищей об опасности. Однажды сумел даже установить, что гестапо заслало в лагерь провокатора, которого они раскрыли и, конечно, обезвредили. Не сомневался Колесник, что и на этот раз он поднял тревогу не напрасно, немедленно рассказал об этом Никифорову. Тот сразу забеспокоился:
- Раз так, - сказал он глухо, - тебе надо действительно бежать, причем немедленно, этой же ночью. Документы в крайнем случае подождете на конспиративной квартире. Твоих товарищей я предупрежу… Ну а я, как решено, пока останусь здесь для вывода людей в отряд.
Сказав это, Никифоров, зашаркав деревянными сабо, ушел.
Готовясь к побегу, они не теряли даром времени. Как-то во время воздушной тревоги Николаю удалось подползти к забору, наполовину оторвать от него две доски. Кроме того, они прихватили с собой кое-какой инструмент.
Уходили втроем. Вместе с Колесником бежали Николай и Геращенко. Обо всем, что было связано с побегом, договорились заранее. Поэтому сразу после отбоя разбрелись по баракам.
Забравшись на нары и закрыв глаза, Колесник принялся ждать наступления условленного часа. Повезет ли, благополучно ли они выберутся за колючую проволоку? Обстановка этому вроде бы благоприятствовала. Шел последний день декабря. Зная повадки охранников, они были уверены, что о рождестве-то они не забудут, если даже окажутся на дежурстве - все равно пропустят по рюмочке-другой, следовательно, бдительность будет уже не та, а может быть, еще и объявят воздушную тревогу. Тогда было бы вообще здорово.
Лежа на нарах, Колесник ждал: вот-вот послышится гул моторов самолетов, заухают зенитки, в лагере отключат электричество, начнется суматоха. Никаких часов у него, разумеется, не было. И нужно было ориентироваться во времени без них. Как только, по его расчетам, наступила полночь, он накинул на плечи шинель и, будто бы в туалет, шмыгнул за дверь. Первое, на что он обратил внимание - лампочки над территорией лагеря не горели. Значит, власти боятся налета авиации и отключили свет. Было темно.
Его уже ждали Никифоров и Николай.
Некоторое время они вслушивались в тишину, стояли втроем, затаив дыхание. Но, кроме завывания ветра, ничего не могли уловить. Все больше расходился снег с дождем.
- Пожалуй, пора, - сказал Никифоров и посмотрел на Николая.
Тот лег на живот прямо в грязь со снегом и, извиваясь ужом, пополз в сторону забора и колючей проволоки.
Они долго смотрели в сторону, куда исчез Николай, потом перевели взгляд чуть левее, где должна быть вышка с часовым, но ни вышки, ни часового в эту минуту не было видно. Вдруг в одном из бараков скрипнула дверь, послышались торопливые шаги, хлопанье сабо о мерзлую землю. Кто-то вприпрыжку пробежал в туалет.
Все стихло. Но вскоре вновь послышались шаги. На этот раз в их сторону шел кто-то осторожно, почти неслышно… Когда тень приблизилась, они узнали в ней Геращенко.
С того момента, как Николай уполз в сторону забора, прошло не меньше получаса. Наверное, он уже за колючей проволокой. Никифоров подтолкнул Колесника, охрипшим от волнения голосом сказал:
- Ну, ни пуха ни пера!
Теперь пополз Александр…
"Главное, за что-нибудь не задеть, чем-нибудь не брякнуть, - лихорадочно думал он, - и в то же время нельзя терять из виду след-борозду, оставленную Николаем, иначе могу сбиться с пути". След, проложенный Николаем, он еле различал.
Колесник спешил… Под колючую проволоку прополз довольно удачно, но как только полез под забор, одна из досок несильно стукнула, и ему показалось, что на вышке завозился часовой. Он затаил дыхание, вжался в снег - боялся, что вспыхнет прожектор. Так неподвижно пролежал Александр минут пять. Однако вокруг было тихо. Тогда он двинулся дальше - осторожно миновал наружный ряд колючей проволоки и еще энергичней заработал руками и ногами. Быстрее, быстрее!.. И вот тут он и потерял след-борозду, оставленную Николаем. Этот след должен был идти прямо, однако на его пути вдруг вырос какой-то бугорок, а след пропал. Он тревожно заметался туда-сюда и тут же обнаружил, что Николай обошел бугорок слева, чтобы он оставался между ним и часовым - в случае чего, за него можно было укрыться. "Молодец, - подумал он, - сообразил как надо".
Прополз еще немного и уперся в ограду усадьбы. Рядом проступало темное пятно.
- Это ты, Николай? - спросил он с волнением.
- Я.
Пока дыхание приходило в норму, они лежали рядом, вслушиваясь в обманчивую тишину, ждали Геращенко. А вот и он. Не обменявшись ни единым словом, они поднялись на ноги и бегом кинулись прочь от усадьбы.