* * *
Дзик чувствовал возбуждение. Лицо и глаза его горели. Наблюдательный пункт он выбрал далеко от места засады. Отсюда он видел все как на ладони - поворот, откуда партизаны намеревались атаковать, и длинный ровный пролет шоссе в сторону Шибы, откуда должен был показаться "призрак смерти". Около Дзика лежал один из партизан. Не отнимая от глаз бинокля, Дзик напряженно всматривался в уходящий вдаль прямой отрезок пустынного шоссе.
Он переживал все предстоящее по-своему. Это была его операция. Он ее задумал, вел наблюдение, разузнал подробности, вызвал партизан. А что, если неудача?.. Что, если "призрак смерти" именно сегодня вообще не проедет, либо появится в сопровождении других, может быть, случайных автомашин? Как поступят тогда партизаны?..
Он не хотел думать об этом, хотя сомнения не покидали его. Если операция удастся, сколько поляков, русских, итальянцев в лагере Богуше останутся в живых!..
По воскресеньям движение на шоссе было менее оживленным, чем в другие дни. Проехало лишь несколько военных машин и мотоциклов. Пешеходы не появлялись.
Было уже два часа дня. Если до трех часов "призрак смерти" не появится, то засаду придется снять. В эту пору рано смеркается и можно допустить ошибку. В общем, все решают ближайшие минуты.
Дзик прислушался: со стороны Шибы доносился характерный рокот приближавшейся машины. Дзик прижал бинокль к глазам. Теперь он уже видел ее.
- Грузовик… - прошептал он партизану. - Едет очень быстро… Черный… Минуточку… номер СС 0649… Они! Давай сигнал! - почти выкрикнул Дзик.
Партизан свистнул. Семп приказал группе подтянуться к шоссе. Защелкали затворы.
Автомобиль миновал наблюдательный пункт Дзика. До слуха разведчика донеслись отрывки песни.
- Подождите, сейчас вам покажут… - бросил он вслед удаляющимся эсэсовцам.
Грузовик, мчавшийся на предельной скорости, на повороте даже накренился. Миновал участок шоссе, густо усеянный гвоздями, которые, как надеялись партизаны, проколют шины. И в этот момент три ручных пулемета затарахтели разом. Пули ударили по капоту мотора и кабине шофера. Одновременно раскатисто загромыхали длинные очереди автоматов и винтовочные залпы.
Грузовик на полной скорости, не выходя из виража, по инерции сбил каменный столбик на обочине дороги, слетел с насыпи и перевернулся. Гул прокатился по лесу.
Крики атакующих партизан перемешались с проклятиями эсэсовцев, барахтавшихся под брезентом перевернутого грузовика. Никто из них не мог выбраться из этой мышеловки. Партизаны открыли огонь по машине. Никто не отвечал на их стрельбу. Крики под брезентом вскоре смолкли. Партизаны подбежали к машине, чтобы забрать оружие, документы, мундиры. В шоферской кабине лежало два трупа: гаупштурмфюрера СС Штаммера и водителя. Их сразили первые же пулеметные очереди. Под брезентом лежали остальные.
Прибежал запыхавшийся Дзик. Он сорвал канистру с бензином и облил им разбитый грузовик. Все отскочили от машины: Дзик бросил зажженную спичку. Вспыхнуло пламя.
Семп собрал партизан. Операция длилась не больше пяти минут. Вскоре на шоссе было тихо и спокойно. Лишь из канавы на повороте временами появлялись языки пламени. Семп и партизаны распрощались с улыбающимся Дзиком. Они с трофеями уходили на Красное болото, а он уезжал на велосипеде в Граево.
* * *
В этот день комендант лагеря смерти в Богуше напрасно ожидал прибытия грузовика - "призрака смерти". А к лесу тем временем ежеминутно подъезжали машины, переполненные гестаповцами. Временно движение на шоссе было приостановлено.
На следующий день в назначенное время Дзик прибыл к месту работы. Когда монтеры заняли свои рабочие места, он осторожно, чтобы не вызвать подозрений, прошелся вдоль линии телеграфных проводов, от столба к столбу до места вчерашней засады. С любопытством осмотрелся. Остатки разбитого грузовика были увезены. Он не нашел никаких следов, которые свидетельствовали бы о вчерашнем происшествии. Лишь обгоревшие ветви ближайшего молодняка и желтый песок, которым было засыпано место, где сгорел грузовик, свидетельствовали, что это произошло здесь.
Ночью немцы уничтожили следы нападения на "призрак смерти". Гестапо запретило вести разговоры на эту тему. Немцы боялись, чтобы жителями Восточной Пруссии не овладел страх, страх, вызванный сознанием, что даже здесь, среди бастионов и многочисленных гарнизонов нельзя в 1943 году чувствовать себя в безопасности.
В ночной тишине…
Крытая соломой изба была низкой, покосившейся от старости. Из снега, толстым слоем лежавшего на крыше, торчала лишь черная труба, из которой временами шел дым. Деревья, растущие около избы, были покрыты инеем. Декабрьские сумерки быстро сгущались, окружающие предметы теряли свои очертания. Невдалеке чернел лес. От затемненных окон деревня казалась вымершей. И хотя был сочельник, в деревне не слышалось ни смеха, ни пения, как это всегда бывало прежде. Люди в домах разговаривали полушепотом, будто боясь звука собственной речи.
В одной из изб, прислонившись к печке, стояла женщина и, прикрывая фартуком лицо, сдерживая рыдания, временами подбрасывала дрова в огонь. Светильник бросал на стены комнаты слабые тени.
Двое детей, прижавшись друг к другу, лежали на скамейке около окна. Временами они тихо о чем-то между собой перешептывались, посматривая с любопытством на пахнущий сеном покрытый белой скатертью стол.
Женщина то и дело выходила на крыльцо. Прислушивалась. Но со стороны ближайшего шоссе доносился лишь шум моторов, от которого сжималось в страхе ее сердце.
"Где он может быть так долго?.. Что могло случиться?.. Ведь он же знает, что наступил сочельник…" - думала она.
Наконец она услышала хруст снега, скрип дверей в сенцах и увидела мужа. Она встретила его упреками. Он поставил в углу елочку, к которой с радостью бросились дети, тяжело опустился на лавку и тихо сказал;
- Лясковских сегодня взяли…
- Когда? - взволнованно спросила женщина.
- В полдень. Приехали на машинах, в которых было уже много арестованных. Лясковских били ремнями и травили собаками. Перевернули вверх дном весь дом, но не знаю, нашли ли что-нибудь. Связанного Лясковского тянули за веревку… В Бульке тоже устроили облаву. Говорят, что там много убитых, была какая-то стычка. Я не мог прийти раньше - везде облавы и засады.
Женщина извинилась, и вновь в избе был слышен лишь ее тихий плач, потрескивание головешек в печи и тихий разговор детей.
- О наших ничего не слышно?.. - несмело спросила женщина.
- Отряд ушел куда-то далеко в глубь леса. Связной вчера был у Дембовского. Лучше бы они не появлялись сейчас здесь: кругом сыщики…
- Ну, время ужинать… Где-то они оба справят сочельник?.. - захлопотала женщина.
* * *
- Юлек, я уже больше не могу. Нет сил… Этот чертов снег… Отдохнем, или я упаду…
- Дай свою винтовку, держи меня за пояс и возьми себя в руки. Зачем мы тогда шли? Праздничного пирога тебе захотелось? Двадцать километров по снегу зимой - не шутка.
- Но, Юлек…
- Иди быстрее, или они уже закончат праздничный ужин.
Они двигались по полю, словно призраки. Обходили дороги, мостики, места, где мог притаиться враг. Временами останавливались на минуту, отдыхали и прислушивались к ночной тишине. Ветер доносил до них приглушенные звуки выстрелов и ворчание грузовиков, мчавшихся по шоссе.
Наконец в сумерках перед ними показалась деревня. Они приблизились к ней со стороны поля и остановились под вербой около пруда.
- Винтовка наготове?
- Да.
- Гранаты переложи в правый карман, а пистолет засунь за пояс. Помнишь, как договаривались? Пять минут - еду в мешок, и снова в лес. Сейчас здесь слишком много шпиков.
Они вошли в деревню. Приблизились к своему дому. Некоторое время прислушивались, затем осторожно вошли в него. Мать бросилась обнимать сыновей, целовать их вспотевшие, заросшие, худые лица. Партизаны обняли отца, брата и сестренку и, обессилевшие, свалились на скамейку.
- Лясковских сегодня забрали… - сказал отец. - В Вульке сегодня был бой. Недавно арестовали Язевских, Станьковых и Яниковых… и уже расстреляли… Такие-то у нас новости… А как дела у вас?..
- Трудно, отец. Не будем говорить об этом в сочельник. Осталось уже недолго. Наступит весна, и конец…
Им тяжело было расставаться с домашним теплом и самыми дорогими людьми, Роман поднялся со скамейки первым, поцеловал брата, сестру и сказал:
- Ну, нам пора…
* * *
В школьном здании, окруженном колючей проволокой и блиндажами, за длинными столами, которые ломились под тяжестью закусок и напитков, привезенных почти со всех складов и погребов Европы, подвыпившие эсэсовцы горланили песни. Они провозглашали тосты за фюрера, за скорую победу, за завоевание мира. В пьяном угаре хвастались зверствами, поджогами, насилиями, совершенными на белостокской земле.
Внезапно их бахвальство было прервано резким окриком. В помещение вошел оберштурмфюрер СС Цандер и приказал:
- Второй и пятый взводы - по машинам!
- Что случилось? - спросил унтерштурмфюрер Флике.
- Получено сообщение из Ольшинки. Там появились партизаны.
- Успеем?
- Наверняка. Наш агент сообщил, что партизаны в деревне. Он уже давно следит за этим домом, а сегодня особенно внимательно: ведь сочельник.
- Быстрее, быстрее! - покрикивал Цандер на эсэсовцев.
Они хватали оружие и шинели, наручники и ремни. Во дворе завывали моторы машин, лаяли собаки, сдерживаемые на поводках.
* * *
- Товарищ командир, прибыл связной от польских партизан из самой Вульки, - доложил часовой.
- Давайте его быстрей сюда.
Через проход в землянку протиснулся измученный трудной дорогой, оборванный мужчина.
- Товарищ капитан, плохие новости. Сегодня в Вульке гитлеровцы столкнулись с нашими партизанами. Имеются жертвы с обеих сторон. Немцы вывезли из деревни всех мужчин…
- Что ты говоришь? А как эсэсовцы в Августове?
- Я наблюдал за ними целый день. Необычное движение. К вечеру они собрали все команды. У них елка, и сейчас с самого вечера идет пьянка. Паляч сообщил…
- Мишка! - крикнул командир отряда. - Готовь людей! Выступает весь отряд. Сможешь без риска проводить нас до шоссе Августов - Гродно? - спросил он связного.
- Так точно!
- Ваши поддержат?
- Наверняка.
- Покажем фрицам елку! Пошли! - бросил на ходу командир, проверяя оружие. - Ты пойдешь впереди, - кивнул он Мишке, - со связным. Остальное - как договорились…
Партизаны группами исчезали в лесной чащобе.
* * *
Одна часть гитлеровцев быстро отрезала отход к лесу, а другая - притаилась на поле. Деревня оказалась окруженной. Эсэсовцы держали собак на короткой привязи, чтобы они своим лаем не выдали засаду. Оберштурмфюрер Цандер и группа эсэсовцев приблизились к деревне. Они приостановились, услышав где-то вдали раздававшееся из затемненного окна пение, слов они не понимали.
Цандер показал, где установить пулеметы. Эсэсовцы подползли к избе, из которой доносились обрывки разговора. Цандер всматривался в постройки - обстановка совпадала с описанием агента.
Неожиданно со стороны леса загремели выстрелы, послышались крики, и в небо взвились ракеты. Цандер и его группа окружили постройки и избу. Оттуда послышался шум. Цандер швырнул одну гранату в окно, другую в дверь. Из дома открыли стрельбу.
- Роман - в окно и за деревню! В лес не беги! В поле!.. - крикнул кто-то.
Темный силуэт мелькнул между колодцем и хлевом. Автоматная очередь скосила его.
Эсэсовцы вновь бросились к избе и снова отпрянули под автоматным огнем и разрывами гранат. Цандер кричал эсэсовцам, что надо взять партизан живыми. Но среди фашистов не находилось никого, кто бы отважился броситься в дом. Партизан взобрался на чердак. Вскоре, однако, крыша запылала, и изба сотряслась от новых разрывов гранат.
Партизан сменил диск в автомате, раздвинул солому в крыше, осмотрелся и спрыгнул в снег. К нему бросились трое эсэсовцев. Он прижал их к земле автоматной очередью. Пробежал еще несколько шагов. Строения были уже позади. Партизан приближался к пруду и вдруг упал.
Он продолжал отстреливаться, пока не кончились патроны. Видя, как приближаются враги, партизан выхватил из-за пазухи гранату и, прижав ее к груди, крикнул:
- Да здравствует Польша!..
Гитлеровцы тащили по снегу к машине босого окровавленного человека. Это был Тыльвицкий - отец партизан. Мать и дети, раненные, уже не смогли выбраться из избы, которую все больше охватывали языки пламени.
* * *
- Две машины с эсэсовцами направились в сторону Липска, - доложил командиру связной разведывательной группы. - И польский отряд уже в пути…
Из темноты показался силуэт мужчины, одетого в польскую военную шинель.
- Здравствуйте, капитан Соколов! Мы успели присоединиться к вам, - сказал Лесной.
- Хорошо! Остановить отряд! - крикнул Соколов Мишке. Подождем их возвращения здесь.
Соколов вытащил карту. Вместе с Лесным они минуту внимательно разглядывали ее и сошлись на том, что место у мостика в этом молодом леске самое подходящее. Послышались команды, партизаны продвигались теперь весьма осторожно, потому что шоссе было совсем близко…
Залегли цепью в кустах на снегу. Ночь казалась на редкость холодной и долгой. Не раз ветер приносил далекое эхо выстрелов, взрывов гранат. Где-то далеко небо озарилось заревом пожара.
- Похоже, что в Ольшинке… - прошептал Лесной Соколову. - Туда ушли сегодня двое моих людей. Неужели нарвались?.. Да, точно, горит в Ольшинке. - Лесной не отрывал взгляда от зарева.
- Но как они могли попасться? - спросил Соколов. - Кто-то, видно, сообщил немцам об их приходе.
- Да, предателей много. Нужно будет, товарищ Соколов, снова немного прочистить наш район. Они должны бы уже возвращаться, другой дороги в Августов нет. Только здесь… - Лесной не закончил фразы, прибежал запыхавшийся связной:
- Едут! Горланят свою "Хайлиге нахт…".
- Внимание! Стрелять по моему сигналу, - приказал Соколов.
Машины с трудом пробирались по снегу, их затемненные фары напоминали волчьи зрачки.
- Товарищи! Смерть фашистам!.. - Командир не успел закончить, как треск пулеметных очередей, разрывы гранат и крики раненых эсэсовцев превратили в ад эту тихую ночь сочельника.
Машины озарились блеском горящего бензина. Серые силуэты, соскакивающие с грузовиков, попадали под партизанские пули и валились в снег.
Среди немецких трупов был обнаружен человек в одном белье, с руками, связанными колючей проволокой. Это был Тыльвицкий, отец. Он был еще жив…
Партизаны отходили в лес. Стояла тихая предпраздничная ночь.
Партизанский сочельник
Место, выбранное партизанами для землянки, казалось безопасным. Этот участок назвали "дебрями". Находился он в вековой лесной чащобе, куда редко заглядывал человек. Склон возвышенности отлого спускался к болоту, на краю которого струился маленький ручеек. Густые лесные заросли между столетними деревьями затрудняли подступы к этому участку.
Часовые, выставленные далеко на лесных дорогах, временами поглядывали на зверюшек, мелькавших в лесу. По их поведению партизаны могли иногда судить о приближающейся опасности. Если зверек был чем-то встревожен - человек настораживался, вслушиваясь в лесные шорохи, напряженно всматриваясь в даль…
В декабре выпало много снега, потом наступили трескучие морозы, и деревья оделись в волшебный наряд. Свинцовые тучи, набухшие от холода, низко волочились над вершинами высоких сосен. Солнце не выглядывало уже давно.
И этот день с трескучим морозом был так же хмурым. Партизаны знали, что сегодня сочельник. Командир за несколько дней до праздника выслал дозоры далеко вокруг. Они должны были вернуться сегодня с продовольствием и со сведениями о противнике.
В землянке осталось трое. Они готовили елку. Партизан, по кличке Есён, выбрал небольшое, но ладное деревце. Его укрепили на верхних нарах - только здесь было свободное место. Наступил полдень, и партизаны каждую минуту ожидали возвращения своих.
Обычно они приходили с задания, покрытые инеем, уставшие, нагруженные оружием и продуктами. Жались к печурке, в которой потрескивал огонь, наполняя землянку ласковым теплом…
Ольшина припорошил доски стола сеном, которое специально для этого издалека принес в мешке, достал белую скатерть и накрыл стол. В землянке стало как-то просторнее и уютнее. Командир Жвирко положил на стол праздничную круглую пресную лепешку.
Елку убирали все вместе. Кто повесил шоколадку, полученную от невесты, кто - цепь из серебряной бумаги, кто - яблоко.
Жвирко ежеминутно с беспокойством поглядывал на часы. Два партизана, высланные в разведку, не возвращались. Их напрасно прождали еще около часа и решили ужинать без них.
Праздничную лепешку делил сам командир. Сегодня ему предстояло произнести праздничную речь. Он начал ее и при первых же словах поперхнулся. Боль стиснула сердце. Жвирко пересилил свою боль и распорядился подавать еду.
На стол поставили котел с борщом. Еще была рыба из озера Вигры, мясо кабана, гусь и самогон.
Сидя за праздничным столом, каждый думал о чем-то своем. Когда ужин подходил к концу, командир предложил, чтобы каждый рассказал о чем-нибудь самом дорогом из своей жизни, чтобы рассеять мрачное настроение.
- Начинай ты, Ярек, - обратился он к самому молодому партизану.
- Перед войной в Сувалках я смотрел кино, - начал Ярек несмело, и румянец заиграл на его щеках. - Показывали фильм "Роз-Мари". В картине был лес, горы, красивая долина… Вечером, при огне костров, женщина стояла на пне и пела. А над лесом разносилось эхо от ее пения. Этот эпизод я вспомнил сейчас… Это было что-то прекрасное… Совершенно незабываемое… - Рассказчик замолк.
Командир попросил второго.
- За сожженное родное гнездо, за смерть моих близких я дал клятву отомстить. Потом пошел на операцию. Убил первый раз… Я тогда сильно переживал это. Забрал его документы и снял с шеи личный знак. Он был из Гамбурга. У меня есть его адрес… Я у него в бумажнике нашел фотографию, на ней сидит он с семьей у елки. Тоже когда-то отмечал сочельник…
- Дальше не надо, Ёдла. Я знаю, что ты скажешь. Пусть говорит другой, - прервал Жвирко.
- Дед мой был из повстанцев, прожил почти сто лет. Нас было двое в доме, я и покойный Людвиг. Дед рассказывал нам, как они, кажется в 1863 году, в этих же вот местах скрывались… У деда был сундучок, в котором хранились разные "сокровища". Однажды он разделил их. Отец получил какой-то кошелек и короткоствольный пистолет, мать - молитвенник, брат - рог для хранения пороха, а мне досталось оружие - коса, наверное, еще времен восстания Костюшко, и вот это. - Партизан вытащил из-за пазухи висевший на шнурке предмет. - Это пуля от берданки, вынутая из раны деда. Она стала для меня реликвией…
- А теперь вы расскажите что-нибудь, - обратились к Жвирко сразу несколько партизан.
Командир отхлебнул из кружки, сделал самокрутку, прикурил от свечки, окинул взглядом партизан.