- Эмагуду, Дом Мертвых, - рассеянно ответил зулус: недалеко от них, на гребне холма, в каком-нибудь часе ходьбы лежал крааль Нанеа, и Нахун сосредоточенно смотрел в ту сторону.
- Дом Мертвых? Почему его так называют?
- Потому что там обитают мертвые, или, по-нашему, Эсемкофу, Бессловесные, и другие духи - Амахлоси, которые продолжают жить даже после того, как их покинет дыхание.
- Да? - проговорил Хадден. - И ты когда нибудь видел этих духов?
- Я еще не спятил, чтобы заходить в этот лес, Белый человек. Там обитают только мертвые; живых же оставляют для них приношения на опушке.
Сопровождаемый Нахуном, Хадден подошел к краю утеса и посмотрел вниз. Слева зияла та самая глубокая и ужасная на вид котловина; почти на самом ее берегу, на узкой полоске поросшей травой земли между утесом и лесом, стояла чья-то хижина.
- Кто там живет? - полюбопытствовал Хадден.
- Великая исануси, иньянга, или знахарка, прозванная Инйоси (Пчелой), потому что собирает свою мудрость в лесу, принадлежащем мертвым.
- И ты полагаешь, у нее достаточно мудрости чтобы предсказать, убью ли я буйвола, Нахун?
- Возможно, Белый человек, но… - добавил он со смешком, - те, что посещают улей Пчелы, могут не узнать ничего или узнать больше, чем им хотелось бы. Язык у нее как жало.
- Ну что ж, посмотрим, сможет ли она меня ужалить.
- Хорошо, - сказал Нахун и, повернув, пошел вдоль утеса, пока не достиг тропки, которая, петляя, сбегала вниз.
По этой тропке они спустились на травянистую полоску земли и направились к хижине, обнесенной невысокой тростниковой изгородью. Небольшой двор был покрыт плотно утрамбованной землей, срытой с муравейника. Посреди него, у круглого входа в хижину, скорчившись, сидела сама Пчела. В густой тени Хадден разглядел ее не сразу. Она куталась в засаленный, рваный каросс из дикой кошки; видны были лишь ее глаза: зоркие и яростные, как у леопарда.
У ее ног тлел небольшой костер; он как бы замыкал полукруг черепов, разложенных попарно - так, что казалось, они, переговаривались друг с другом; на хижине и на изгороди висело множество костей; также, видимо, человеческих.
"Я вижу, старуха разукрасила свое жилище, как принято у всех этих ведьм", - мысленно усмехнулся Хадден, но вслух ничего не сказал.
Молчала и иньянга, не сводя с его лица своих круглых, похожих на большие бусины, глаз. Хадден попробовал отплатить ей той же монетой, уставясь на нее немигающим взглядом, но вскоре понял, что проигрывает в этом необычном поединке. Мысли его спутались, зато странно разгорелось воображение: ему чудилось, будто перед ним сидит громадный красный паук, подстерегающий добычу, и будто эти кости - останки его жертв.
- Почему ты молчишь, Белый человек? - наконец произнесла она медленно и отчетливо. - А впрочем, я и так могу прочитать твои мысли. Ты думаешь, что вместо прозвища Пчела мне куда более подошло бы Паучиха. Но ты ошибаешься: этих людей убила не я. Мертвецов тут и так хватает. Я сосу мысли, а не тела, Белый человек. И люблю заглядывать в сердца живых: там я могу почерпнуть истинную мудрость. Что бы ты хотел узнать у Пчелы, которая неустанно трудится в этом Саду Смерти, и что привело сюда тебя, сын Зомбы? Почему ты не в своем полку Умситую, ведь он сейчас готовится к великой войне - последней войне между белыми и черными, - а если у тебя нет желания воевать, почему ты сейчас не вместе со своей высокой красавицей Нанеа.
Нахун ничего не ответил, но Хадден сказал:
- Я хотел бы задать тебе один пустяковый вопрос, Мать. Повезет ли мне на охоте?
- На охоте, Белый человек? А за чем ты охотишься? За дичью, богатством или же за женщинами? Я знаю, ты вечный охотник; таково уж твое предначертание: охотиться - или служить дичью для других. Скажи мне, зажила ли рана у того лавочника, которого ты пырнул ножом в городе мабуна (буров). Можешь не отвечать, Белый человек, я и так знаю; но какое вознаграждение ты дашь бедной гадалке? - добавила она хнычущим тоном. - Ты же не допустишь, чтобы старая женщина работала просто так, без всякой платы!
- У меня нет для тебя ничего, Мать, поэтому я лучше пойду, - сказал Хадден, достаточно уже убедившийся и в наблюдательности Пчелы и в ее умении читать чужие мысли.
- Ну уж нет, - ответила она с неприятным смешком, - если ты задал мне вопрос, то должен получить и ответ. Сейчас я не возьму с тебя ничего, Белый человек; расплатишься в другой раз. - И она снова засмеялась. - Я должна посмотреть тебе в лицо, хорошенько посмотреть тебе в лицо, - продолжала она, поднимаясь и подходя к нему ближе.
Вдруг что-то холодное прикоснулось к затылку Хаддена, и в следующий миг Пчела отпрянула от него зажимая между большим и указательным пальцем срезанный локон темных волос. Она проделала это та молниеносно, что у него даже не было времени увернуться, ни возмутиться, - он только стоял и смотрел с глупым видом.
- Это все, что мне надо! - воскликнула она. - Черной магией я не занимаюсь, лишь белой - белой как и мое сердце… Погоди, сын Зомбы, дай-ка мне и твой локон, ибо все, кто посещает Пчелу, должны выслушать ее жужжание.
Нахун послушно срезал клок волос острием своего ассегая. Сделал он это с явной неохотой, но отказаться не посмел.
Пчела поправила каросс и, нагнувшись, подбросила в костерок какие-то травы из висевшей у нее на поясе сумки. Ее фигура еще не утратила своей гибкости и стройности, и на ней не было никаких отвратительных амулетов, которые Хадден привык видеть на ворожеях. Только на шее у нее висело необычное украшение - живая красно-зеленая змейка, одна из самых ядовитых, какие водятся в этих краях. Ворожеи банту нередко украшаются такими змейками, хотя никто не может сказать, удалены у них ядовитые клыки или нет.
Травы затлелись, от них потянулась тонкая прямая струйка дыма, который, растекаясь, окутывал голову Пчелы наподобие прозрачного голубоватого покрывала. Быстрым движением она бросила оба локона на горящие травы; локоны тут же свернулись, как живые, и рассыпались горстками пепла. Затем она открыла рот и глубокими вдохами стала втягивать в себя дымок от волос и трав; змейка же сердито зашипела, полезла вверх и спряталась среди черных перьев на голове у иньянги.
Курения постепенно оказывали свое одурманивающее действие: иньянга, что-то шепча, раскачивалась взад и вперед, потом бессильно откинулась к стенке хижины, головой на соломенную кровлю. Лицо Пчелы было обращено теперь вверх, к свету, и на него было страшно смотреть: оно все посинело, глаза запали, как у покойницы, а надо лбом колыхалась и шипела змейка, напоминая урей на челе статуй египетских царей. Секунд через десять Пчела заговорила глухим и неестественным голосом:
- О человек с прекрасным белым телом, я заглянула в твое сердце и увидела, что оно черно, как запекшаяся кровь. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты найдешь себе добычу, и, когда будешь ее преследовать, она заведет тебя в Дом бездомных, в Дом Мертвых, и будет она в облике быка, и будет она в облике тигра, и будет она в облике женщины, которую не могут погубить ни воды, ни короли. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты сполна получишь все тобой заработанное, монету за монету, удар за удар. Вспомни о моих словах, когда на груди у тебя зарычит пятнистая кошка; вспомни о моих словах в самой гуще битвы; вспомни о моих словах, когда ты получишь свою великую награду, когда столкнешься лицом к лицу с призраком в Доме Мертвых.
- О человек с черным телом и белым сердцем - продолжала она, - я заглянула в твое сердце; оно бело, словно молоко; молоко чистоты и спасет его. Глупец, зачем ты нанесешь свои удары? Зачем защитишь того, кого возлюбил тигр и чья любовь - словно любовь тигра? О, чье это лицо мелькает в толпе сражающихся? Преследуй же его, преследуй, о быстроногий, но будь осмотрителен; язык, однажды солгавший, не станет молить о пощаде, и рука, однажды предавшая, не дрогнет в смертельной стычке. Что такое смерть, о Белое сердце? Смерть - продолжение жизни, в царстве мертвых ты обретешь утраченную жизнь, ибо там тебя ждет та, которую не могут погубить ни короли, ни воды.
Голос Пчелы мало-помалу становился все тише и тише, пока наконец не стал еле слышен. Затем он замолк; транс, видимо, перешел в сон. Хадден слушал ее с цинично-язвительной улыбкой, теперь он рассмеялся.
- Над чем ты смеешься, Белый человек? - сердито спросил Нахун.
- Над собственной глупостью: потерять так много времени, слушая эту лгунью и обманщицу, которая нагородила столько чепухи!
- Это не чепуха, Белый человек.
- Да? Тогда объясни мне, что все это означает.
- Пока еще не могу, но она говорила о женщине, о леопарде и о твоей и моей судьбе.
Хадден пожал плечами, не желая продолжать это никчемный, по его мнению, спор; в это мгновение Пчела, дрожа, пробудилась, пересадила змею обратно на шею и вновь укуталась в засаленный каросс.
- Удовлетворен ли ты моим предсказанием, инкоси? - спросила она Хаддена. - Не сомневаешься ли ты в моей мудрости?
- Я не сомневаюсь в том, что ты, Мать, одна из искуснейших обманщиц во всем Зулуленде, - холодно ответил он. - За что же тут платить?
Пчела, казалось, не обиделась на эти грубые слова хотя на миг ее взгляд стал странно похож на взгляд змейки, разозленной едким дымком.
- Уж если белый господин говорит, что я обманщица, стало быть, так оно и есть, - согласилась она. - Кто-кто, а уж он-то должен распознавать обманщиков с первого взгляда. Я уже говорила, что не прошу никакой платы; только отсыпь мне горсть табака из сумки.
Хадден открыл свою сумку из антилопьей кожи и дал ей горсть табака. Внезапно, перехватив его руку, она впилась глазами в золотой перстень на его безымянном пальце - в виде змеи с маленькими рубиновыми глазками.
- Я ношу змею на шее, а ты на пальце, инкоси. Хотела бы я иметь такой перстень на руке, чтобы змее на шее было не так одиноко.
- Тогда тебе придется подождать моей смерти, - сказал Хадден.
- Да, да, - нежданно обрадовалась Пчела. - Я запомню твое обещание: подожду твоей смерти и возьму перстень; никто не посмеет сказать тогда, что я его украла. Нахун подтвердит, что ты обещал его мне.
В тоне, каким были произнесены эти слова, заключалась какая-то зловещая угроза, и Хадден впервые вздрогнул. Если бы Пчела говорила в обычной манере всех ворожей, он не обратил бы на них никакого внимания; но, обуянная жадностью, она заговорив совершенно искренне, с полной убежденностью.
Заметив, что он насторожился, она тотчас же переменила тон.
- Надеюсь, белый господин не станет сердиться на бедную старую ворожею за ее шутку, - вновь захныкала она. - Смерть бродит вокруг, поэтому ее имя всегда у меня на устах. - И она показала глазами на полукруг черепов, а затем на водопад и мрачную котловину, на берегу которой стояла ее хижина.
- Смотри, - только и сказала она.
Следуя взглядом за ее протянутой рукой, Хадден увидал два полузасохших мимозовых дерева, росших над водопадом, почти под прямыми углами к его скалистому краю. Деревья были соединены грубым бревенчатым помостом, скрепленным сыромятными ремнями. На этом помосте стояли три фигуры; даже издали, через облако пены, можно было различить, Что это два мужчины и одна девушка - их фигуры отчетливо выделялись на фоне огнисто-алого закатного неба. Через миг девушка исчезла; что-то темное мелькнуло в потоке низвергающейся воды и с глухим плеском погрузилось в бурлящую котловину; до них донесся слабый жалобный крик.
- Что это? - в изумлении и страхе спросил Хадден.
- Ничего, - засмеялась Пчела. - Неужто ты не знаешь, что здесь казнят беспутных женщин или девушек, осмеливающихся любить без позволения короля, а с ними и их любовников. Казни происходят каждый день; и каждый день я смотрю и подсчитываю число казненных. - Она вытащила палку, спрятанную в соломенной кровле, взяла нож и добавила еще зарубку ко многим, уже сделанным, полувопрошающе, полупредостерегающе глядя на Нахуна.
- Да, да, здесь их казнят, - пробормотала она. - Там, наверху день за днем умирают живые, а здесь, внизу, - она показала на начинающийся в двухстах ярдах от ее хижины лес, - поселяются их души. Слушай!
С темной опушки до них долетел какой-то странный, непонятный звук, в котором было что-то звериное, что-то не поддающееся определению.
- Слушай! - повторила Пчела. - Они как раз веселятся.
- Кто? - спросил Хадден. - Бабуины?
- Нет, инкоси, Аматонго, духи, приветствующие ту, что отныне присоединилась к их сонму.
- Духи? - грубо повторил Хадден, ибо он был недоволен собой, тем, что потерял самообладание. - Хотел бы я видеть этих духов. Неужели ты думаешь, Мать, что я никогда не слышал, как орут обезьяны в лесу. Пошли, Нахун; пока еще светло, мы должны взобраться на утес. Прощай, Мать.
- Прощай, инкоси; можешь не сомневаться, что твое заветное желание исполнится. Ступай себе с миром, инкоси, - чтобы почить в мире.
Глава III
Конец охоты
Несмотря на благопожелание Пчелы, Филип Хадден почти не сомкнул глаз в эту ночь. Физически он чувствовал себя хорошо, совесть, как обычно, его не беспокоила, и все же ему не спалось. Стоило закрыть глаза, как перед ним вставал образ угрюмой иньянги, так странно прозванной Пчелой, и в его ушах звучали ее зловещие слова. Человек он был не робкого десятка, не суеверный, едва ли даже допускал возможность существования сверхъестественного. И все же он не мог отделаться от странного опасения, что в прорицании этой ведьмы есть какие-то зерна истины. Что, если и впрямь ему угрожает скорая смерть, что, если это сердце, с такой силой бьющееся в его груди, скоро навсегда замрет - нет, нет, он не хочет даже допустить такой мысли. Просто его угнетает это мрачное место, он никак не может забыть ужасное зрелище, которое видел в тот день. Обычаи этих зулусов не слишком-то приятны для европейцев; он был полон решимости как можно быстрее покинуть их страну.
Да что там - он попробует бежать сегодня же ночью. Надо только убить буйвола или какую-нибудь другую крупную дичь. Все охотники нажрутся так, что с трудом смогут двигаться, - тогда-то и самое время. Только Нахун, возможно, устоит против этого соблазна. Чтобы избавиться от него, приходится рассчитывать лишь на свою удачу. В худшем случае не останется ничего, кроме как пристрелить его, и тут у него есть оправдание, ведь этот человек - приставленный к нему тюремщик. Случись такая необходимость, он, Хадден, даже не испытает особых угрызений совести: честно сказать, он недолюбливает, а временами и откровенно ненавидит зулуса. Они - полные противоположности, он хорошо знает, что и рослый воин относится к нему с недоверием и даже с презрением. Подумать только, какой-то дикий "ниггер" смотрит на него сверху вниз - такого его гордость не может переварить!
С первыми проблесками зари Хадден встал и разбудил остальных охотников, которые все еще спали вокруг догорающего костра, завернувшись в кароссы или одеяла. Нахун встал и размялся; среди утренних теней он выглядел настоящим великаном.
- Почему ты вскочил в такую рань, еще до восхода солнца, умлунгу (Белый человек)?
- Потому что пора отправляться на охоту, Мунтумпофу (Желтый человек), - холодно ответил Хадден. Его раздражало, что этот дикарь не употребляет какого-нибудь почтительного обращения.
- Прости, - сказал зулус, угадав причину его досады, - но я не могу называть тебя "инкоси", потому что ты не мой вождь, но, если тебе кажется оскорбительным обращение "Белый человек", мы придумаем тебе какое-нибудь имя.
- Как хочешь, - сухо процедил Хадден.
С тех пор его стали называть "инхлизин-мгама", и Хадден отнюдь не был польщен, когда узнал, что это мягко звучащее прозвище означает "Черное Сердце". Так его называла и иньянга, только другими словами.
Через час они были уже в болотной лесной местности за стоянкой. Почти сразу же Нахун поднял руку, затем показал на землю. Хадден присмотрелся: судя по глубоким следам, не более десяти минут назад здесь прошло небольшое стадо буйволов.
- Я знал, что сегодня мы найдем дичь, - шепнул Нахун. - Так предсказала Пчела.
- К черту Пчелу! - вполголоса выругался Хадден. - Пошли!
Более четверти часа они продирались через густой тростник; внезапно, присвистнув, Нахун тронул Хаддена за руку. Тот поднял глаза - в двухстах ярдах от них, на небольшом бугорке, среди мимозовых деревьев, паслись буйволы. Их было шесть - старый бык с великолепными рогами, три коровы, телка и четырехмесячный теленок. Ни ветер, ни характер местности не позволяли подкрасться к ним незамеченными, поэтому охотники сделали крюк в полмили и осторожно поползли против ветра, от мимозы к мимозе, а когда роща кончилась - под прикрытием высокой травы тамбути. Наконец они подобрались к стаду на сорок ярдов, двигаться дальше было опасно. Хотя старый бык и не учуял их, по его движениям чувствовалось, что он уловил какой-то подозрительный шорох и насторожился. Телка стояла боком к Хаддену, совсем близко от него, - превосходная мишень. Он поднял свой мартини - из всей группы с ружьем был он один - прицелился чуть позади лопатки и медленно нажал спусковой крючок. Прогремел выстрел - и телка упала, пораженная прямо в сердце. Стадо, как ни странно, не обратилось в бегство. Буйволы, видимо, не могли понять причину внезапного грохота, и, не чуя никаких посторонних запахов, подняли головы и оглядывались. Хадден воспользовался их замешательством, чтобы перезарядить ружье и выстрелить в старого быка. Пуля попала ему в шею или в плечо, он рухнул на колени, но тут же вскочил и бросился прямо на пороховое облачко. Что-то - то ли дым, то ли что-то другое - помешало Хаддену увидеть его; бык неминуемо растоптал бы его или поднял на рога, если бы, рискуя своей жизнью, Нахун не прыгнул вперед и не оттащил его в сторону, за высокий муравейник. Громадное животное с громким топотом промчалось мимо и исчезло вдали.
- Вперед! - приказал Хадден, и, оставив большинство охотников свежевать и разделывать телку, чтобы затем отнести все лучшее мясо на стоянку, они двинулись по кровавому следу.
После нескольких часов преследования, пробираясь через каменистое, поросшее кустами место, они потеряли след и, утомленные, все в поту, присели отдохнуть и поесть захваченного с собой биллтога - вяленого мяса. Покончив с едой, они хотели было вернуться на стоянку, когда один из четырех зулусских охотников спустился, чтобы попить воды, к ручью, протекавшему в каких-то десяти шагах от них. Через полминуты они услышали устрашающее фыркание и плеск и увидели, как зулус взлетел высоко в воздух. Оказалось, что раненый буйвол лежал в засаде под густыми кустами на берегу. Хитрое животное знало, что рано или поздно настанет его черед отомстить. С растерянными криками они бросились вперед, но буйвол тут же скрылся за гребнем холма. Хадден так и не успел выстрелить; зулус-охотник был смертельно ранен - громадный рог пропорол ему легкое.
- Это не буйвол, а сам дьявол, - сказал охотник перед смертью.