- Исцели твою больную слугу. Второй голос ответил:
- Я слышу тебя, но не вижу никакого приношения.
- Какую жертву ты велишь принести тебе, Царица? Голубя?
- Нет.
- Какую же, царица?
- Первого ребенка женщины.
Услышав эти слова, сочтенные повелением свыше, хотя их и произнесла окровавленная жрица, - собравшиеся там люди, до сих пор безмолвствовавшие, громко закричали; плясунья же, в полном изнеможении, лишившись чувств, повалилась наземь.
На помост вспрыгнул верховный жрец Эла, шадид, муж больной жрицы.
- Устами оракула богиня изъявила свою волю, - закричал он. - Божественная мать требует одну жизнь из множества, ею дарованных, дабы исцелить свою земную посланницу. Чьей жизнью пожертвуем мы ради благосклонности богини, которая только одна и может спасти эту посланницу?
Вперед выступила женщина в жреческом платье, со спящим, видимо опоенным снотворными снадобьями, младенцем на руках; заметно было, что эта сцена хорошо подготовлена.
- О отец! - воскликнула она суровым, пронзительным голосом, хотя губы ее и подрагивали. - Пусть примет богиня это дитя, первый плод моего тела, дабы госпожа Баалтис могла исцелиться от своего недуга, дабы я, и все, чтящие богиню, могли снискать ее благословение. - И она протянула верховному жрецу маленькую жертву.
Шадид хотел взять ее на руки, но ему так и не суждено было это сделать, ибо в следующий миг на помост вспрыгнул высокий бородатый Иссахар в своем белом одеянии.
- Стоп! - выкрикнул он зычным голосом. - Не притрагивайся к этому невинному дитя! Неужели ты, сатанинское отродье, готов его умертвить, дабы умилостивить демонов, которым ты поклоняешься? Горько поплатитесь вы за это злодеяние, люди Зимбое! Мои глаза открыты, я зрю… - продолжал он, в пророческом вдохновении неистово тряся над головой худыми руками. - …я зрю меч истинного Бога, его меч пламенеет над капищем идолослужителей, погрязших в великой мерзости! И я говорю вам: прежде чем луна вновь помолодеет, это капище будет залито вашей кровью, о идолослужители, обитательницы рощ! У ваших врат, о поклонники демонов, уже стоят язычники; сих демонов насылает на вас сам Господь, как насылает Он саранчу на посевы или северный ветер, чтобы размести прах. Тщетно будете вы взывать тогда к Элу и Баалтис, не спасут они вас от гибели неминуемой! Азраил, Ангел Смерти, уже начертал на челе у вас свои письмена; вы все обречены; в вашем городе будут хозяйничать совы, ваши тела будут пожирать шакалы, ваши души утащит в свое логово Сатана…
Все это время жрецы и зрители слушали обличения Иссахара в изумлении и замешательстве и не без тайного страха. Теперь они с гневным ревом очнулись; десятки рук стащили его с помоста и принялись избивать. Он был бы разорван на куски, если бы группа воинов, зная, что он гость Сакона и состоит в свите принца Азиэля, не вырвала его из рук беснующейся толпы и не увела в безопасное место.
Общая суматоха все еще не улеглась, когда в храм вбежал запыхавшийся финикиец. Протолкнувшись к Метему, он дернул его за рукав.
- В чем дело? - спросил Метем этого человека, своего слугу.
- Госпожа Баалтис скончалась. Исполняя ваше повеление, я сговорился с ее служанкой, что она помашет мне платком из окна башни, если ее хозяйка умрет.
- Кто-нибудь знает об этом?
- Никто.
- Смотри, никому не проговорись! - предупредил Метем и отправился искать Азиэля.
Принц, в свою очередь, вместе со своими телохранителями искал Иссахара.
- Не бойтесь, принц, - сказал Метем в ответ на его нетерпеливые расспросы. - Воины увели этого глупца, он в безопасности… Простите, что я говорю так о святом человеке, но он едва не сгубил всех нас.
- Не могу тебя простить, - в сердцах сказал Азиэль. - Я глубоко чту Иссахара за его поступок и слова. Прочь из этого проклятого капища, куда ты меня заманил, хитрец!
Прежде чем Метем успел возразить, голос прокричал:
- Закройте двери святилища, дабы никто не мог войти или выйти, и да свершится жертвоприношение!
- Послушайте, принц, - сказал финикиец, - вам придется остаться здесь до конца.
- Тогда знай, финикиец, что я не допущу, чтобы это несчастное дитя зарезали у меня на глазах, нет, я прорублюсь к нему вместе со своими телохранителями и спасу его!
- Спасти его вы не спасете, а себя неминуемо погубите, - ответил Метем. - Но смотрите, с вами хочет поговорить какая-то женщина. - И он показал на девушку в жреческом платье, со скрытым под покрывало лицом, которая, пользуясь общим переполохом, пробиралась к нему через толпу.
- Принц, - шепнула, подойдя, девушка в покрывале, - я Элисса. Ради спасения своей жизни ничего не говорите и не делайте, или вы будете растерзаны на месте: жрецы подслушали вас и вне себя от вашего кощунства.
- Прочь, нечестивица, - взорвался Азиэль. - Я не желаю иметь ничего общего с дикой обитательницей рощ, детоубийцей!
Она поникла под бременем его горьких слов, но все же спокойно сказала:
- Я рискую собой, чтобы спасти вашу жизнь, принц, но вам как будто доставляет удовольствие играть со смертью! Прежде чем вы падете жертвой толпы, знайте, что я ничего не ведала об этом гнусном жертвоприношении, что я с радостью пожертвовала бы собой, чтобы спасти этого младенца.
- Спаси его, тогда я тебе поверю, - ответил принц, отворачиваясь.
Элисса тихо отошла прочь, ибо увидела, что жрицы, ее товарки, выстраиваются опять в ряды и медлить нельзя. Но не прошла она и несколько шагов, как ее схватили за рукав, и голос Метема, который слышал ее разговор с принцем, шепнул ей на ухо:
- Дочь Сакона, что ты мне дашь, если я подскажу тебе, как спасти ребенка, а заодно и принца, чтобы он переменил свое мнение о тебе?
- Я дам тебе все свои драгоценности и золотые украшения, а их у меня немало, - поспешно ответила она.
- Тогда по рукам. Слушай: госпожа Баалтис скончалась несколько минут назад, но этого не знает еще никто, кроме меня и моего слуги; и пока храм заперт, сюда не сможет проникнуть эта новость. Притворись, будто твоими устами говорит сама богиня и вели отменить жертвоприношение, ибо та, ради кого оно должно было совершиться, скончалась. Ты поняла?
- Поняла, - ответила она, - и хотя подобный обман может навлечь на меня месть Баалтис, я все же воспользуюсь твоим советом. Не бойся, я заплачу щедро. - И, не снимая с головы покрывала, она вернулась на прежнее место; в общей давке никто даже не обратил внимания на то, что она отходила.
Когда ропот и гневные крики, наконец, затихли и непосвященных вытеснили из пределов священного круга, жрец закричал с помоста:
- Теперь, когда богохульник выдворен из храма, мы можем начать жертвоприношение.
- Да, начнем, - поддержала его толпа, и женщина со спящим младенцем вновь выступила вперед. Но, прежде чем жрец успел его взять, перед ним появилась Элисса с протянутыми руками и обращенными к небу глазами.
- Остановись, о жрец! - воскликнула она. - Богиня овеяла своим дыханием мое чело и передала мне свое святое послание.
- Подойди ближе, дочь моя, и сообщи всем нам это послание, - изумленно ответил жрец, который, разумеется, не верил, будто Элиссу и впрямь осенило божественное вдохновение, и если бы только смел, запретил ей говорить.
Элисса взошла на помост и, стоя со все еще распростертыми руками и запрокинутым лицом, произнесла громким и чистым голосом:
- Богиня отвергает предназначенное ей приношение, ибо она уже призвала к себе ту, ради которой оно должно было свершиться, - господа Баалтис покинула этот мир!
При этом известии присутствующие громко застонали - то был отчасти стон скорби по любимой всеми духовной наставнице, отчасти стон разочарования, вызванного предстоящей отменой жертвоприношения, ибо финикийцы любили эти устрашающие действа, которые, однако редко разыгрывались при дневном свете и таком скоплении людей.
- Ложь! - прокричал голос. - Совсем недавно госпожа Баалтис была жива!
- Откройте ворота и пошлите узнать, ложь это или нет, - спокойно сказала Элисса.
Пока жрец ходил проверять, верно ли ее сообщение, на площадке царило безмолвие. Наконец он вернулся. Протиснувшись через толпу, взошел на помост и объявил:
- Дочь Сакона сказала правду: господа Баалтис, увы, опочила!
Элисса облегченно вздохнула: не подтвердись ее слова, она вряд ли избежала бы жестокой расправы.
- Да, - воскликнула она, - как я вам сказала, она опочила, опочила из-за грехов ваших, ведь вы хотели, вопреки обычаям нашей веры и нашего города и без повеления богини, устроить публичное человеческое жертвоприношение.
* * *
Жрецы и жрицы в угрюмом молчании вновь выстроились в колонны и покинули храм, за ними последовали и зрители, которые тоже были не в слишком хорошем настроении, ибо лишились предвкушаемого развлечения.
Глава VI
Зал для аудиенций
Достигнув, наконец, своей комнаты, Элисса бросилась на ложе и разразилась потоком слез. Да и как было удержаться от слез: ведь она нарушила свой жреческий обет, выдала за послание богини то, что было сообщено ей простым смертным. И она никак не могла отделаться от воспоминания о том, с каким презрением и даже ненавистью взирал на нее принц Азиэль, никак не могла забыть его жестоких, оскорбительных слов, ведь он назвал ее "дикой обитательницей рощ, детоубийцей".
В отношении Элиссы эти обвинения были совершенно беспочвенны. Никто не мог бы бросить на нее тень, ибо она всеми силами души ненавидела эти редкие человеческие жертвоприношения, и только силой можно было бы заставить ее присутствовать на них, знай она, каково будет приношение.
Как и большинство древних верований, верование финикийцев имело две стороны: духовную и материальную. Духовная состояла в поклонении далекому неведомому божеству, чьими символами были солнце, луна и планеты и чье могущество проявлялось в их величественном движении и в действии сил природы. Вот это-то и привлекало Элиссу, это божество она и считала истинным; наделенная глубокой мудростью, она стремилась проникнуть в сокровенные тайны природы. Элисса любила взывать к богине в полном одиночестве, под светом безмолвной луны; в этих молитвах она и черпала силу и утешение, но к ритуалам, особенно наиболее тайным и жестоким, о которых, впрочем, знала очень мало, она относилась с непреодолимым отвращением. Что, если устами еврейского пророка говорила сама истина? Что, если ее религия, со всеми своими корнями и ответвлениями, религия ложная и на небесах и впрямь обитает Бог-Отец, внимающий молитвам людей и не требующий от них крови им же порожденных детей?
Душой Элиссы овладело сильное сомнение, повергшее в трепет все ее существо: это сомнение, однако, принесло с собой и надежду. Если вера, которой она придерживается, истинная, как могло случиться, что она безнаказанно выдала себя за оракула богини? Ей хотелось знать больше обо всем этом, но кто мог бы ее просветить? Левит Иссахар? Но он отворачивается от нее, как от зачумленной. Принц Азиэль? Но и он отвергает ее с презрением. Почему его слова причиняют ей такую мучительную боль, будто он разит ее копьем? Не потому ли, что он… стал ей дорог, бесконечно дорог? Да, это так, надо смотреть правде в глаза. Она поняла это еще тогда, когда он проклинал ее: в ее горячей южной крови разлился какой-то еще неведомый ей огонь. И пылала не только ее кровь, пылала и душа, страстно к нему стремившаяся. Даже при первой их встрече она испытывала такое чувство, как будто нашла давно потерянного, безгранично любимого человека. Но какое же горькое разочарование - узнать, что тот, кого она так любит, ненавидит ее!
Эти невеселые размышления были прерваны появлением Сакона.
- Что там произошло в храме? - спросил он, так как не ходил в святилище. - И почему ты так горько плачешь, доченька?
- Я плачу потому, отец, что твой гость, принц Азиэль, назвал меня "дикой обитательницей рощ, детоубийцей", - ответила она.
- Клянусь головой, я ему этого не спущу! - воскликнул Сакон, хватаясь за меч.
- Но, может быть, я заслужила эти жестокие слова, с его точки зрения. Слушай! - И, ничего не утаивая, она рассказала ему обо всем происшедшем.
- Воистину беда следует за бедой, - выслушав ее, сказал отец. - Какой безумец разрешил принцу и этому необузданному Иссахару присутствовать на жертвоприношении! Говорю тебе, доченька; я, как и мои предки, - поклоняюсь Элу и Баалтис, но я знаю, что Яхве - великий могущественный бог, а его пророки никогда не лгут в своих предсказаниях, в этом я неоднократно убеждался еще в своей юности, на берегах Сидона… Так что же сказал Иссахар? Прежде чем луна опять помолодеет, храм будет залит потоками крови? Вполне вероятно, ибо Итобал угрожает нам войной. И причина этому - ты, доченька.
- Почему я, отец? - неохотно спросила она, предугадывая, какой последует ответ.
- Ты хорошо знаешь, доченька. Месяц назад ты танцевала на большом пиршестве в его честь; с тех пор он без ума от тебя; а тут еще недавно прибывший принц Азиэль разжег в нем безумную ревность. Сегодня он потребовал аудиенции; меня предупредили, что он намеревается просить твоей руки и в случае отказа объявит войну нашему городу, с которым у него старые счеты. Да, царь Итобал и есть тот самый Меч Господень, который, по словам пророка, висит над нашим городом. Если этот меч обрушится, причиной будешь ты, Элисса.
- Пророк назвал другую причину, он сказал, что это будет кара за грехи нашего народа, за его идолопоклонство.
- Не все ли равно, что он сказал? - поспешил перебить ее Сакон. - Какой ответ мне дать Итобалу?
- Ответь ему, - со странной улыбкой сказала Элисса, - что он прав в своей безумной ревности к принцу.
- Что? - удивился отец. - У него есть основания ревновать тебя к чужестранцу, который сегодня говорил с тобой так грубо?
Элисса ничего не ответила, только кивнула, глядя прямо перед собой.
- Есть ли у кого-нибудь еще такая своевольная дочь! - продолжал Сакон в раздражении и замешательстве. - Верно говорят люди: женщины любят тех, кто осыпает их побоями и бранью. Конечно, я с куда большим удовольствием выдал бы тебя замуж за принца Израиля и Египта, чем за этого полукровного варвара, но армии Соломона и фараона далеко, а сто тысяч копьеносцев Итобала у наших ворот.
- К чему этот разговор, отец? - сказала Элисса, отворачиваясь. - Даже если бы я и хотела стать женой принца, он ни за что не пожелала бы связать свою судьбу с жрицей Баала.
- Если бы все упиралось только в различие в религии, это еще можно было бы уладить, - сказал Сакон. - Но есть другие препятствия, непреодолимые. Могу ли я сообщить Итобалу, что ты согласна стать его супругой?
- Я? - воскликнула она. - Чтобы я стала женой этого дикаря, чье сердце столь же черно, как и его кожа! Отец, ты можешь ответить ему все, что хочешь, но знай, что я предпочту смерть супружеству с Итобалом.
- Но, доченька, - взмолился Сакон, - подумай, прежде чем дать окончательный ответ. Ты принадлежишь к роду, хотя и знатному, но не царскому; выйдя за него замуж, ты станешь царицей и матерью царей. Но если ты отвергнешь его предложение, мне придется употребить свою отцовскую власть, чего бы я очень не хотел, и выдать тебя насильно, чтобы предотвратить назревающую кровопролитную войну, подобной которой наш город не знал в течение многих поколений, ибо Итобал и его племена ненавидят нас уже давно и по многим причинам. Пожертвовав своим счастьем, ты будешь способствовать установлению мира, если же ты отклонишь его предложение, прольются реки крови и этот город, возможно, будет разрушен до основания, а если и уцелеет, то уже не будет процветающим торговым городом, а все его богатства будут разграблены.
- Ничто не может отвратить начертаний судьбы, - спокойно ответила Элисса. - Эта война назревает уже много лет, а что до меня, то я, как и всякая женщина, должна думать прежде всего о себе, и только потом о судьбе городов. По своей доброй воле я никогда не соглашусь выйти замуж за Итобала. К этому мне нечего добавить, отец.
- Хорошо, допустим, тебя в самом деле не тревожит, что станет с нашим городом, но подумала ли ты обо мне и обо всех, кого мы любим? Неужели мы все будем разорены, а может быть, и убиты из-за твоего девичьего своеволия?
- Этого я не говорила, отец. Повторю только, что по своей доброй воле я никогда не выйду замуж за Итобала. Пользуясь своей отцовской властью, ты можешь отдать меня ему, но знай, что, поступив так, ты обречешь меня на смерть. Может быть, это и будет наилучшим выходом.
Сакон хорошо знал свою дочь, он даже не взглянул на ее решительно поджатые губы, чтобы еще раз убедиться, что она ни за что не отступится от сказанного.
- Воистину я в трудном положении; ума не приложу, что мне делать, - сказал он, закрывая лицо руками.
Элисса слегка прикоснулась к его плечу.
- Отец, зачем отвечать ему немедленно? Попроси месяц отсрочки, а если он не согласится, хотя б неделю. Кто знает, что случится за это время.
- Ответ вполне разумный, - воскликнул он, цепляясь за протянутую ему соломинку. - В три часа пополудни, доченька, вместе со своими служанками будь в большой зале для аудиенций; мы должны принять Итобала без каких-либо признаков страха, со всей подобающей пышностью и учтивостью. А сейчас я пойду к жрецам Эла, постараюсь вызволить из их рук левита и узнать, кого прочат на место госпожи Баалтис. Вероятнее всего - Месу, дочь покойной Баалтис, хотя многие и против. О, если бы не жрецы и женщины, править этим городом было бы куда проще. - И, раздосадованно махнув рукой, Сакон вышел из комнаты.