До самого вечера раненые самураи, которым чудом удалось уйти от погони, прибывали из Янагасэ группами по тридцать, пятьдесят, сто человек. На закате в крепостных стенах томились уже около трёх тысяч подданных даймё Этидзэн, включая детей, женщин и стариков. Самые преданные и влиятельные вассалы Кацуиэ, чьи имена Тяте уже не раз доводилось слышать, тоже находились в Кита-носё, загнанные в ловушку, - здесь были Бункасай На-камура, Яоэмон Сибата, Рокудзаэмон Уэмура, Кангоэй Мацудайра, Кюэй Мацуура, Дзюдзо Сакума, Осима Ва-каса-но-ками…
Из покоев в покои перелетали самые разные слухи о других достойных воинах: такому-то удалось бежать, такой-то был схвачен в последний момент врагами и казнён. За достоверность этих известий никто не мог поручиться, но все как один старались поддерживать боевой дух защитников Китаносё.
Рассказывали, что Сингоро, наследный сын Осимы Вакаса-но-ками, не сумевший принять участие в сражении по причине тяжёлого недуга, велел отнести себя в паланкине к крепостной стене и размашистыми мазками кисти начертал на главных въездных воротах такие слова: "Мне, Сингоро Осиме Вакаса-но-ками, болезнь помешала ступить на поле битвы при Янагасэ, но ничто не умалит моей решимости защищать этот замок!" А шестидесятилетний Рокудзаэмон Уэмура, которому предстояло оборонять южные ворота, облачился перед боем вместо доспехов в саван.
Той ночью три сестры снова спали в одной опочивальне. Тятя внезапно была разбужена конским ржанием и одиночными ружейными выстрелами. Охацу, измотанную долгим ночным бдением накануне, не потревожил этот шум, зато на сей раз проснулась Когоо, вскочила и какое-то время прислушивалась к перекличке часовых и топоту копыт - эху войны, которое налётами приносил к женским покоям ветер.
- Опять дерутся, вот скукотища, - пробормотала она наконец и, сладко зевнув, улеглась на футон.
- Неужели тебя это ни капельки не беспокоит? - спросила Тятя.
- А чего беспокоиться? Этим горю не поможешь. Я всё равно ничего не смогу изменить.
У Тяти хладнокровие Когоо вызвало приступ раздражения, а та, нимало не заботясь о чувствах старшей сестры, уже погрузилась в безмятежный сон.
Рядом на футоне заворочалась Охацу, открыла глаза и бросилась на шею Тяте, всхлипывая и жалуясь, что ей грустно. Уткнувшись носом в плечо старшей сестры, она долго рыдала, оплакивая жестокую судьбу, уготованную отчиму, давясь слезами, бормотала, что нет на свете никого несчастней её, сестричек и бедной матушки, спрашивала, где Такацугу, и горевала о том, что он подвергается ужасным опасностям.
Тятя во многом разделяла тревоги сестры, но её снова одолело раздражение. Что за плакса! Захотелось ударить хнычущую Охацу по спине и призвать её взять себя в руки, проявить хоть немного достоинства.
После возвращения Кацуиэ в крепость О-Ити находилась при нём неотлучно. Непонятно было, кто кого от себя не отпускает, но, так или иначе, княжны не видели мать с тех пор, как они вместе ходили встречать отчима к главным воротам.
В ночь на двадцать второе число она неожиданно заглянула к дочерям. Долго смотрела на личики младших девочек, посапывавших во сне, и ласково сказала Тяте:
- Почему ты не спишь? Не бойся, всё будет хорошо.
- Матушка, что вы станете делать, когда замок падёт? Жестокие слова. Увы, Тятя не смогла сдержаться - ей нужно было задать вопрос прямо, воспользоваться ситуацией, чтобы узнать решение матери. О-Ити открыла было рот, собираясь ответить, но ни звука не сорвалось с её губ - на них лишь расцвела улыбка, лёгкая, едва заметная в сиянии свечей. О-Ити тотчас покинула спальню, так ничего и не ответив, но Тятя уже поняла - по внутреннему свету, озарившему лицо матери, по безмятежной радости её улыбки, - что она выбрала смерть. Иначе как объяснить эту улыбку, эту безмятежную радость? Матушка отреклась от жизни, заключила Тятя. А стало быть, и дочерям ничего не остаётся, кроме как умереть. Сделав этот вывод, она сразу почувствовала облегчение, куда-то ушли тревоги, одолевавшие её в ту пору, когда она ещё не знала, что делать - жить или умереть. Ближе к рассвету девушка задремала, но эти мысли преследовали её даже во сне.
На следующий день ситуация вокруг Китаносё кардинально изменилась. Несметное войско Хидэёси, совершившее бросок из Футю, гигантским муравейником кишело у крепостных стен, перекрыв все пути к отступлению. По утру О-Ити снова пришла к дочерям, и всем четырём Дамам строго настрого было запрещено покидать свои покои.
Враги открыли огонь в час Дракона. Дождей не было с самого начала четвёртого месяца, солнце волнами изливало горячие лучи на внутренние сады замка. В сухом воздухе непрерывно звучали боевые кличи. Перепуганные княжны поначалу забились в уголок, но мало-помалу привыкли к крикам, свисту стрел и жужжанию пуль. Тятя, раздвинув сёдзи, в щёлочку любовалась игрой солнечных зайчиков в листве деревьев. Эхо войны теперь казалось девушке далёким и оставляло её почти равнодушной, ведь она уже выбрала смерть.
На исходе часа Дракона раздался громовой хор голосов, тотчас за ним - глухой удар. Затишье - и всё повторилось. Вскоре княжны узнали, что это вражеские воины били тараном в ворота и внешний круг укреплений уже находится во власти противника. Самураи, заглянувшие на женскую половину проверить, всё ли спокойно, рассказали, что войска Хидэёси лавиной хлынули в пролом и теперь заняли позиции в каких-то восьми дзё от внутренней крепостной стены, окружающей тэнсю.
С приближением часа Коня шум сражения стих, уже не слышно было барабанного боя, дающего сигнал к атакам. Во вражеском стане на расчищенное пространство вывели двух пленников - так, чтобы их видно было осаждённым из замка. Дозорные узнали шестнадцатилетнего приёмного сына Кацуиэ Сибаты и Моримасу Сакуму.
Проведав о том, что Моримаса сдался в руки врага живым, Тятя немало удивилась. В Китаносё на него возлагали вину за поражение при Янагасэ. Опьянённый своими первыми победами, он бросился преследовать врага, не вняв увещеваниям Кацуиэ Сибаты и Тосииэ Маэды, в результате чего оставил неприкрытым тыл, и главной армии пришлось сдать свои позиции.
По рассказам самураев, наблюдавших со сторожевой башни за пленниками, высокий молодой воин со связанными за спиной руками остановился и обратил залитое кровью лицо к замку. Когда стражники хотели увлечь его за собой, он раскидал их ударами ноги и остался стоять на том же месте, широко открытыми глазами глядя на башню. "Да, именно так должен был повести себя Моримаса!" - подумала Тятя. Ей казалось, будто она видит эту сцену воочию.
После полудня продолжилось затишье. Время от времени до женских покоев долетали крики и звон оружия, свидетельствовавшие о единичных схватках, но вскоре всё потонуло в рёве бури, которая внезапно обрушилась на поле битвы, ломая ветви деревьев, срывая листья, разгоняя воинов.
В час Обезьяны О-Ити и её дочерей препроводили в покои центральной башни. Спешные меры были приняты перед решающим штурмом, который должен был состояться, как ожидалось, на рассвете. Супругу хозяина замка, трёх княжон и придворных дам укрыли в потайном помещении, устроенном под полом четвёртого яруса. Тятя приникла к дощатой стене, но в прямоугольной бреши, образованной досками, увидела лишь колышущееся море вражеских знамён.
Когда свечерело, на воинов, то и дело вступавших в схватку с противником, пролился дождь, и настала ночь, принесла с собой зловещий покой. В замке начался прощальный пир. На всех ярусах тэнсю под изогнутыми крышами, в сторожевых башнях, повсюду зазвучали оживлённые голоса, провозглашавшие здравицы.
В приёмном зале Кацуиэ, О-Ити и три княжны обменивались чарками сакэ в обществе Накамуры, Мацудайры и других знатных самураев высшего ранга.
Тятя, сидевшая напротив матери, смотрела, как Кацуиэ протягивает ей чарку сакэ. О-Ити поднесла чарку к губам, сделала два глотка и вернула её супругу. Тот, в свою очередь, отпил несколько раз и передал Накамуре. Тятя уже видела этот ритуал на свадьбе матери и отчима, но сегодня, не в пример той сумрачной брачной церемонии, он, казалось, был преисполнен радости. Сторонний наблюдатель и не заподозрил бы, что это защитники и обитатели замка, обречённого на уничтожение, в последний раз пьют веселящее душу сакэ.
Тятя глаз не сводила с матери, но та, словно забыв о существовании трёх дочерей, не удостоила их и взглядом с самого начала пира. Охацу, вдоволь нарыдавшаяся, как будто смирилась со своей участью и теперь всё больше молчала, а её просветлённое личико хранило бесстрастное выражение. Верная себе Когоо была по-прежнему угрюма и равнодушна. Она, оказывается, верила, что с минуты на минуту прибудет посланник из вражеского лагеря и, как тогда, во время осады замка Одани, увезёт с собой матушку, её и сестриц, чтобы укрыть в безопасном месте. Когда Когоо наклонилась к Тяте и шепнула ей на ухо: "Посланник, должно быть, уже в пути, он едет за нами!" - та не смогла ответить и притворилась, будто ничего не услышала в шуме застольных бесед.
Вскоре воины, пирующие в сторожевых башнях, совсем разбуянились, гомон и крики набрали устрашающую силу. Накамура, отлучившийся ненадолго из зала, вернулся, пошептался с Кацуиэ, затем сказал что-то на ухо О-Ити. Та ответила едва заметным кивком.
Накамура подошёл к княжнам, сел перед ними в официальной позе и проговорил:
- Час настал. Вы должны попрощаться с батюшкой и матушкой.
- Попрощаться? - остолбенела Когоо.
Взяв сестёр за руки, Тятя заставила их подняться. "Пришло время умереть", - сказала она себе. Охацу и Когоо в молчании покорно последовали за старшей сестрой и, как она, молча уселись перед отчимом и матерью. В зале установилась тишина. Тятя чувствовала, что взгляды всех присутствующих устремлены на них. И впервые в этот вечер ей стало тепло от того, что матушка наконец-то тоже посмотрела на неё и на сестриц.
Три девушки почтительно поклонились О-Ити и Кацуиэ - Тятя первая, за ней Охацу и Когоо. Они хотели было вернуться на свои места, когда незаметно подкравшиеся самураи схватили всех троих за руки.
- Что вы делаете?! - закричала Тятя, а её сестёр уже тащили к лестнице, ведущей наружу; Когоо визжала и отбивалась, Охацу звала мать, захлёбываясь слезами.
Когда до Тяти дошло, что их силой уводят в безопасное место, только их, а мать остаётся здесь, она начала сопротивляться с яростью отчаяния. Но два могучих воина легко, как пушинку, подхватили её на руки, лишив всякой возможности освободиться, и вынесли из зала вслед за сёстрами.
Самураи пересекли покои нижнего яруса, в которых продолжался пир, прошли по галерее, доставили девушек во внутренний сад и втолкнули всех троих в один паланкин, который тотчас обступили со всех сторон носильщики и дюжина свитских дам. Отныне любые попытки сбежать теряли смысл.
Паланкин тотчас подняли в воздух несколько пар сильных рук, и к тому моменту, как княжнам удалось с грехом пополам усесться в шаткой тесноте, он уже миновал ворота внутренней крепостной стены замка. Остановились носильщики только один раз - перед тем как свитские дамы и самураи Сибаты вернулись в пределы внутреннего кольца укреплений и закрыли ворота за собой.
Вот уже и внешний рубеж обороны остался позади, а паланкин продолжал продвигаться вперёд, не встречая препятствий. Княжны, содрогаясь в рыданиях, отодвинули полог, и перед их глазами, залитыми слезами отчаяния, предстало удивительное зрелище: в колеблющемся свете факелов вражеские воины молча расступались, освобождая дорогу.
Паланкин наконец остановился в виду лагеря Хидэёси у подножия Асибы, но девушки, обессиленные горем расставания с матерью, уже не смотрели наружу и не знали, где находятся. После часовой передышки носильщики продолжили бег. Княжны, до сих пор не проронившие ни слова, задремали, успокоенные покачиванием паланкина, который теперь уже не останавливался.
Торопливый летний рассвет настиг их в бамбуковых зарослях у подножия холма, и в тот же миг ветер принёс эхо боевых кличей. Девушки подскочили на подушках, насторожённо вслушиваясь, но крики смолкли так же внезапно, как зазвучали. Обогнув Асибу, паланкин опустился на землю в кругу крепостных стен буддийского монастыря на дальнем склоне.
Княжон впервые выпустили из паланкина. Уже совсем рассвело, утренний холод покалывал щёки. Девушек проводили в уединённые монастырские покои.
В тот день состоялся последний, решающий штурм Китаносё. Боевые кличи, которые три сестры слышали в дороге, был сигналом к атаке авангарда, устремившегося на приступ в час Тигра. В течение утра у всех ворот внутренней крепостной стены кипели жестокие бои, и к полудню нападавшие прорвались наконец на центральный двор замка.
Кацуиэ Сибата и три сотни самураев, укрепившиеся в главной башне, оказали яростное сопротивление, и воинам Хидэёси пришлось не раз штурмовать павильоны тэнсю, прежде чем они заняли нижние ярусы и добрались до самого верха.
Когда Кацуиэ начал приготовления к сэппуку, в живых оставалось не более трёх десятков защитников замка - мужчин и женщин. О-Ити первой сложила прощальные строки:
Влечёт нас дорогой забвенья
Роковой летней ночью
Песнь соловья.
Затем кисть взял Кацуиэ и начертал ответ:
О горный соловей,
Что за мною пойдёт
В эту ночь дорогой забвенья.
В час Обезьяны он дал приказ поджечь тэнсю. Пламя рьяно взялось за работу, и, когда клубы дыма достигли галереи верхнего яруса, Кацуиэ вспорол себе живот. О-Ити совершила самоубийство вослед. Кацуиэ было пятьдесят четыре года, О-Ити - тридцать семь. Помощь в исполнении обряда сэппуку оказывали Бункасай Накамура и Токуами, верные вассалы клана Сибата, которые остались со своим господином до конца.
В тот самый час Тятя и младшие сёстры снова сели в паланкин, чтобы покинуть монастырь. Услышав возгласы и перешёптывания среди сопровождавших их людей, Тятя отодвинула полог и увидела багровые сполохи, заполонившие полнеба. Вдали замок Китаносё умирал в тисках пламени. Девятиярусная тэнсю уже обратилась в прах, и теперь огонь трудился над другими строениями.
Паланкин внезапно остановился. Княжнам велено было выйти и встать в окружении свитских дам на тропе, петлявшей меж рисовых полей, в стороне от главной дороги. Вскоре конный отряд из сотни верховых воинов промчался во весь опор на север, оставляя за собой клубы пыли. За ними прошла тысяча пеших ратников, разделённых на несколько полков. Тятя задержала взгляд на военачальнике, величаво выступавшем верхом на боевом коне в окружении пехотинцев. Она тотчас поняла, что это Хидэёси. Сжимая в руке вожжи, выпрямившись в седле, он проехал мимо, даже не взглянув на девушек. Совсем не таким Тятя его запомнила в тот день, когда он приходил с визитом на женскую половину замка Киёсу. Теперь этот прославленный полководец, хмурый и сосредоточенный, только что взявший штурмом крепость Китаносё, не тратя времени попусту, шёл воевать замок Моримасы Сакумы.
Длинная колонна воинов исчезла вдали, и княжны снова сели в паланкин. Носильщики не останавливаясь миновали призамковые посады Китаносё, на развалинах которого ещё плясали языки пламени, и направились к Футю, время от времени делая передышки в попадавшихся на пути деревеньках. Ночью они нашли приют в большом крестьянском доме. Княжны до утра не смыкали глаз, лёжа в полной тишине друг подле друга как мёртвые, не обменявшись ни словечком.
Утром на энгаву ступил незнакомый воин. Он принёс весть о самоубийстве их матери и отчима. Три сестры разрыдались. Охацу и Когоо плакали долго и безутешно, но Тятя очень быстро успокоилась.
- Утрите слёзы, - сказала она. - Отныне мы одни на этом свете. Но коли матушка помогла нам уйти из замка, стало быть, она хотела, чтобы мы жили. Жили счастливо. Мы не вправе нарушить её последнюю волю. Матушка не могла избежать горькой участи - долг велел ей следовать за супругом в жизни и в смерти, но она пожелала, чтобы мы, её дочери, остались среди живых и изведали счастье.
Когоо вскинула на сестру заплаканные глаза:
- Счастье? Что это такое?
Тятя не сразу нашлась с ответом, но Когоо и не настаивала, как будто уже сама всё поняла. Она лишь с робкой надеждой спросила:
- Матушка будет рада видеть нас счастливыми, да?
До сих пор хранившая молчание Охацу вдруг упрямо выпятила вперёд мокрый от слёз подбородок:
- Не знаю, дано ли мне обрести когда-нибудь счастье, но я выбираю жизнь. Я буду жить, что бы ни случилось!
Тятя вспомнила: то же самое недавно сказал Такацугу. Она же была настроена совершенно по-другому. Для неё слово "счастье" имело только одно значение - "победа". Ей и семнадцати лет не исполнилось, а поражения уже унесли жизни всех её близких - отца Нагамасы, деда Хисамасы, дяди Нобунаги, а вот теперь отчима Кацуиэ и матери. Перед мысленным взором девушки встали два замка, снедаемые пламенем. Один сгинул в огне вчера, другой - десять лет назад. Гибель одного окрасила багровыми отблесками небо среди бела дня, падение другого оплакал кроваво-алыми слезами ночной небосвод. При воспоминании о смертоносных пожарах, обративших в прах её родных людей, крохотный огонёк, в котором смешались гнев и скорбь, разгорелся в девичьем сердце.
III
В крестьянском доме, затерянном между Китаносё и Футю, Охацу, Когоо и Тятя провели два дня и продолжили путь. Величавое солнце, равнодушное к их горестям, согревало землю, ветерок нежно трепал молодую листву на деревьях у обочин дороги. Вскоре процессия из трёх паланкинов в сопровождении конных стражей вступила в город, окруживший крепостные стены невеликого замка, и перед путниками открылись главные ворота резиденции Тосииэ Маэды.
Хозяином Футю был тот самый Маэда, который вместе с Кацуиэ командовал объединённой армией в битве при Янагасэ. Он, однако же, издавна водил дружбу с Хидэёси Хасибой, и, если в силу географического положения своих владений ему пришлось вступить в сговор с Кацуиэ, поднять оружие против Хидэёси и бросить собственные войска в упомянутую битву, это вовсе не означало, что он намерен был и в дальнейшем враждовать с полководцем, чьи могущество и власть без устали прирастали победами на поле брани. Напротив, после поражения при Янагасэ Маэда спешно разорвал союз с Кацуиэ, а Хидэёси великодушно закрыл глаза на его временное "сотрудничество" с врагом. Тосииэ Маэда, таким образом, показал себя лукавым приспособленцем, не допускающим тактических просчётов.
Тятю и её сестёр встретили с должным почтением и тотчас препроводили в отдельные покои на женской половине. На следующий же день их принял хозяин замка. Тяте уже случалось видеть в Китаносё этого пятидесятилетнего светлокожего воина с приятным лицом, сохранившего в свои годы физическую силу и бодрость духа. В зал, где он ожидал их, девушка вошла, испытывая смешанные чувства. Маэда сражался с Хидэёси на стороне её отчима, но в его глазах не было и тени стыда за поражение даже теперь, после того как Кацуиэ с супругой смыли позор собственной кровью…