28
Из записок поручика Бекасова:
В отличие от Антона Ивановича Деникина, свято верившего в идеалы Белого движения, генерал-лейтенант Владимир Зенонович Май-Маевский, как мне казалось, не верил ни в идею, ни в Бога, ни в дьявола. Он совершенно искренне полагал, что всё происходящее в жизни - рождение и смерть людей, возникновение и гибель империй и государств, революции и войны - совершается на нашей земле не по воле и разумению человека, а единственно лишь волею рока, по некоему мистическому предначертанию. Круговорот людских желаний и поступков определялся фатальным везением или невезением, как это происходит, например, в карточной игре или же игре в рулетку. Именно поэтому Владимир Зенонович никогда не приходил в состоянии эйфории, если одерживал победы на фронте, так же как и не позволял себе бросаться в омут отчаяния, если терпел поражение. По натуре своей он был неистребимым реалистом и хорошо понимал, что сегодняшняя победа завтра может обернуться поражением, и наоборот. Так к чему же отдаваться во власть паники или возноситься до небес от гордыни? Не лучше ли на всё, что происходит, смотреть спокойными глазами и продолжать строить свою жизнь так, будто ничего и не произошло, а если и произошло, то потому, что это предопределено свыше.
Вот этими-то качествами он прежде всего и отличался от Деникина, который, несмотря на внешнее спокойствие, всё воспринимал душой и сердцем: поражения - болезненно, виня в них прежде всего самого себя, победы - радостно: они придавали ему энергии.
Справедливости ради должен сказать, что у Владимира Зеноновича были и такие качества, которые отличали его в выгодном свете от некоторых других деятелей Белого движения. Главное - он был, несомненно, честным и порядочным человеком, не признающим интриг и подковёрной борьбы. Не раз я был свидетелем его прямоты, хотя прямота эта, в отличие, скажем, от хамоватой прямоты Шкуро или нагловатой прямоты Врангеля, была гибкой, дипломатичной и потому не приводила к обидам, а тем более к конфликтам.
Май-Маевский, несомненно, был честолюбив, ибо люди, лишённые этого качества, редко стремятся посвятить себя военной службе, а если и попадают в армию, то влачат в ней жалкие роли или вовсе уходят из неё, и даже не всегда по собственному желанию, а по той причине, что армия сама как бы отторгает их, указывая на то, что они занялись не своим делом. Владимир Зенонович пошёл в армию, чтобы дослужиться до высокого чина, но не с помощью протекций, а благодаря своему труду и знаниям. И в этом плане он отличался от Врангеля, который рвался к власти любой ценой. К тому же Врангель и не пытался скрывать своего карьеризма, и потому у него редко складывались нормальные человеческие отношения с военачальниками, равными ему по должности, а если иной раз и складывались, то лишь в те периоды, когда это соответствовало его личным интересам.
Антон Иванович благосклонно относился к Май-Маевскому, ценил его за честность и прощал генералу его дурные качества и даже пороки, что вызывало осуждение в среде высших офицеров. А дурные качества Владимира Зеноновича были широко известны по всей армии, от генералов до поручиков. Не прибегая к дипломатии, скажу прямо: Владимир Зенонович был самым обыкновенным почитателем зелёного змия. Выпить стакан водки, едва он спускал ноги с кровати, пробуждаясь ото сна, было для него таким же пустяком, как выпить стакан воды. И что примечательно - он никогда не пьянел, напротив, приходил в прекрасное расположение духа и принимал наиболее верные военные решения от тактических до стратегических. При этом мог запросто "повторить", становясь ещё более энергичным и деятельным.
Как-то мне довелось переночевать у него в кабинете.
Генерал спал на походной кровати, я - на диване. Едва забрезжил рассвет, как Владимир Зенонович пробудился, сладко потянулся, видимо с удовольствием вспоминая вчерашний банкет, отбросил одеяло и бодро подошёл к столу, на котором стоял штоф с водкой. Он особенно обожал сей напиток, настоянный на лимонных корочках. Разлив водку в два стакана, он протянул один мне. Я вздрогнул.
- Владимир Зенонович, умоляю, избавьте! - взмолился я. - Поверьте, ещё ни разу в жизни я не пил водку с утра, натощак, клянусь вам! Вот перед обедом готов разделить с вами компанию с превеликим удовольствием!
Генерал изобразил на своём рыхлом лице неподдельное удивление.
- Дорогой Дима, - наставительно, но мягко произнёс он, - должен заметить, что ты ведёшь себя не по по-мужски, пройдёт время, и ты об этом пожалеешь. Ну какой из тебя мушкетёр? Мужчина, а тем более воин, должен быть закалённым во всём. - Видя, однако, что я с ужасом смотрю на стакан, наполненный водкой, он мягко добавил: - Впрочем, не в моих правилах прибегать к насилию. Даже дам в постели я никогда не беру силой, можешь мне поверить. Нет ничего привлекательнее, когда они отдаются сами, уж я испытал это не раз, Дима.
Не поверить ему было нельзя: другим из его известных всем пороков (впрочем, можно ли это оценивать как порок?) было непреодолимое, едва ли не повседневное влечение к женщинам. И тут было чему удивляться. Я никак не мог взять себе в толк, чем мог привлекать, нет, даже не привлекать, а просто притягивать к себе женщин этот грузный, тучный мужчина с заметно выпиравшим брюшком, с массивной головой, будто сработанной небрежной рукой каменотёса и посаженной почти что прямо на туловище, кажется, вовсе без участия шеи. Что-то слоновье, малоподвижное было в нём, и это, как мне казалось, не могло не отталкивать, однако же не отталкивало! Думаю, естественно предположительно, что источником его притягательности было некое мужское обаяние, его располагающая к себе добрая улыбка, которая в выигрышном свете преображала его лицо, отнюдь не привлекательное. Но факт остаётся фактом - дамы липли к нему как мухи к мёду, и я был наслышан, что они отдавались ему вдохновенно и без особых раздумий, почитая это за величайшее счастье. До меня доходили их тайные разговоры после того, как они побывали в интимных отношениях с Владимиром Зеноновичем и были основательно разогреты шампанским. Иначе как душкой и непревзойдённым мастером плотской любви они его не называли. Я пару раз имел возможность наблюдать, как после бурной ночи с Владимиром Зеноновичем женщины на рассвете покидали его спальню с сияющими, восхищенными лицами, ничуть не стесняясь, что о них может пойти дурная слава: ведь большинство из них были жёнами офицеров, и я уверен, что мужья были в той или иной степени осведомлены об их любовных похождениях. Но я не помню случая, чтобы кто-то из этих рогоносных мужей вздумал возмутиться, вызвать распутного генерала на дуэль или же, на худой конец, хорошенько проучить свою неверную спутницу жизни. От Владимира Зеноновича всецело зависело продвижение офицеров по службе, и стоило только жене того или иного офицера побывать в объятиях командующего армией, как едва ли не на следующий день издавался приказ о повышении мужа этой особы в звании или в должности, на груди его появлялся новенький орден и в придачу к нему кругленькая сумма денег. Какая уж там дуэль после этого! Тем более что в условиях дикой войны, развернувшейся на просторах России, нравственность резко упала в цене, более того, стала, скорее, предметом насмешек даже со стороны женщин. Прелюбодеяние во всех его самых извращённых проявлениях становилось обыденным. С его помощью снимались нервные стрессы, ослаблялся страх смерти, оно было предметом особой гордости. В офицерской среде хорошо знали: Владимир Зенонович не пропускает красивых женщин, чему же тут удивляться? А жёны? А что жёны: уж пусть лучше отдаются генералу, командующему армией, от этого есть прямая выгода, чем солдату или, на худой конец, поручику. И потому почти все делали вид, что ничего не замечают, и относились к любовным играм генерала довольно терпимо, даже добродушно, с этаким казарменным юморком. В ходу была шутка, состоявшая в том, что Владимир Зенонович поставил своей целью "настрогать" как можно больше мальчишек - "май-маевчиков", чтобы впоследствии было чем пополнять российскую армию. Так что страсть генерала к плотским утехам расценивалась даже как забота о будущем военном могуществе отечества.
Возможно, я немного утрирую, но суть того, о чём я решился поведать в своих записках, от этого ничуть не меняется, а если и меняется, то в очень незначительной степени.
Надо сказать, что Владимир Зенонович пытался и меня просветить в любовной сфере, давая мне некие "отеческие" советы. При этом его голубые глаза источали лукавство и игривость.
- Милый Дима, - мне казалось, что он всецело доверяет мне и испытывает при этом добрые чувства, - настоятельно рекомендую: не теряйте в этой жизни ни единого мига! Как часто молодые люди ошибочно полагают, что молодость вечна! Да, и у старика может быть юная душа, но во всём остальном он бессилен. Ему уже чужды истинные радости любви, ведь ему ничего не остаётся, как лишь любоваться женщинами - и только! Отчего старики часто бывают так злы и переполнены ядом? Да оттого, что жизнь их уже неполноценна, они просто тлеют, как головешки, а не горят. Так вот, помните: лучшая пора жизни проносится как ураган, как след молнии! Говорю вам банальные вещи, но не забывайте об этом. Не откладывайте радости жизни на после войны, иначе потом будете горько раскаиваться!
И всё это говорил мне уже далеко не молодой человек: Май-Маевскому в это время исполнилось пятьдесят два года.
Владимир Зенонович был убеждённым монархистом и даже мысленно не мог и не хотел представить себе иного образа правления в такой огромной дикой стране, какой была и, наверное, ещё не одно столетие останется Россия. Даже хрустальная мечта лидеров Белого движения - поскорее овладеть Москвой и сбросить с трона власти большевистский режим - не очень-то его привлекала. Как-то в минуту откровенности, изрядно выпив, он сказал мне:
- Дима, меня постоянно терзают сомнения! Пока мы воюем - всё понятно, всё видно как на ладони, собственно, мы, офицеры и генералы, и созданы лишь для одного - для войны. Но представьте себе, что будет, когда мы, если нам, разумеется, повезёт, под звон колоколов войдём в Москву? Ну понятно, недели две, а то и больше будем поднимать заздравные чаши, опохмеляться и снова пить, облобызаем друг друга до посинения, потом передерёмся в борьбе за высокие посты, доказывая своё превосходство и величие своих заслуг на поле брани. А что дальше? Царя-то у нас и на примете нет! А без царя Россия - что человек без головы. Знаете, всякие там демократии способны лишь разваливать, растаскивать и балагурить! Вот Антон Иванович верит, что всё решит народ. Блажен, кто верует! Да что способен решать этот тёмный, забытый Богом народ, эта дикая, гремучая смесь славян с азиатами - монголами и татарами?! Русской нации уже давно нет, а то, что от не осталось, - лишено способности думать, оценивать, решать и подчиняется лишь необузданным, пещерным инстинктам. Кто громче позовёт, кто слаще пропоёт да вывалит полный короб пустых обещаний - за тем и пойдут, да что там пойдут - валом повалят. Со временем протрезвеют, ан - поздно! Поверьте, Дима, будущего у России нет и быть не может. Она вечно будет корчиться в муках и судорогах - помяните моё слово, слово старого идиота!
- И всё же нам ничего не остаётся, как верить в победу, Владимир Зенонович, верить, что всё образуется... - Я вдруг заговорил с почтенным генералом так, как может говорить человек на правах старшего. Я знал, что расслабленный водкой генерал не воспринимает обид, как, впрочем, редко реагирует на них и когда бывает трезвым. - К тому же до меня дошло, что после взятия Москвы вас ждут большие дела.
- Какие ещё дела?! - удивился Владимир Зенонович.
- Насколько я осведомлен, вас планируют на пост военного и морского министра.
- Военного да ещё и морского министра? - Пенсне его сверкнуло, тяжёлый подбородок возмущённо дёрнулся. - Избави меня Бог от такого назначения! Штаны протирать в министерском кресле? И изображать, будто ты всё решаешь, от тебя всё зависит, а на самом деле ты - фикция? Да ещё и рюмашку не пропустишь - тут же на всю Россию ославят! Нет уж, увольте меня от сей перспективы, я уж это креслице лучше Петру Николаевичу уступлю! С превеликой радостью! По мне привлекательнее, как возьмём Москву, прихватить плетёное лукошко да в лесную чащу за грибками - подальше, подальше от этих шакалов!
Владимир Зенонович произносил сии сентенции в таком безостановочном порыве и с такой силой экспрессии, будто ему уже предложили этот пост и, более того, настаивали, чтобы он его принял.
От встреч с Май-Маевским у меня осталось в памяти многое. К примеру, те дни, когда штаб Добровольческой армии находился на станции Иловайская. Я сопровождал Деникина в его поездке к Май-Маевскому. С нами были Романовский и Врангель. У меня в ушах всё ещё слышатся звуки встречного марша, который грянул тотчас же, как Деникин вышел из вагона.
Подходя с рапортом к Деникину, Май-Маевский ступал тяжело, грузно, однако же выказал строевую выправку и, как оказалось, был совершенно трезв.
- Ваше превосходительство, - у Владимира Зеноновича был приятный, бархатного тембра, баритон, - незначительный бой идёт в районе Харцызска. На остальных направлениях без перемен.
Деникин уважительно поздоровался с Май-Маевским, затем - с почётным караулом и пригласил генерала в свой салон-вагон, представлявший собой две небольшие комнаты, обставленные мягкой, тёплых тонов мебелью и устланные персидскими коврами. В одной комнате по стенам были развешаны оперативные карты, в другой были два стола, на которых торжественно белели скатерти. Глядя на них, казалось, что вокруг нет никакой войны, царит мир и благоденствие. Сейчас столы уже были накрыты. Я сразу обратил внимание, что закуски, расставленные на столе, были изысканными, а водка в штофах отдавала лимонным цветом: Антон Иванович предусмотрительно распорядился поставить на столы именно настоянную на лимонных корочках водку, столь любимую Владимиром Зеноновичем. Я заметил, что Владимир Зенонович, увидев штофы, сглотнул слюну. Надеюсь, что он при этом вполне оценил жест своего начальника: это был добрый знак, характеризующий их взаимоотношения.
Праздничный стол в этот день не был случайным: только что Деникин подписал приказ о назначении генерал-лейтенанта Май-Маевского командующим Добровольческой армией. По этому поводу Антон Иванович произнёс тост:
- Дорогой Владимир Зенонович! Я безмерно рад поздравить вас с новым высоким назначением. Мы восхищены вашей доблестью, честностью и самоотверженностью, которую вы проявляете в боях за возрождение единой и неделимой России! В том, что войска Юга России удерживают сейчас весь Донецкий бассейн, есть огромная ваша заслуга. Вы проявили себя в этой борьбе как истинный полководец, и сейчас Родина повелевает вверить вам судьбу Добровольческой армии. Я убеждён, что отсюда вы поведёте нашу доблестную армию по победной дороге на Москву! За ваши победы, за ваше здоровье, дорогой Владимир Зенонович, я поднимаю этот бокал! Ура в честь нового командующего Добровольческой армии!
Выпив бокал до дна, Деникин крепко обнял Май-Маевского, они расцеловались троекратно. Произносились всё новые тосты, за столом стало оживлённо, разговор принял хаотический характер. Деникин говорил с Май-Маевским в основном на деловые темы.
- Антон Иванович, - Май-Маевский выглядел озабоченным, - вы лучше меня знаете, что положение на фронте крайне сложное. Красные бьются отчаянно, мои орлы дерутся не хуже, но им крайне тяжело: пополнение почти не поступает, обмундирования и оружия катастрофически не хватает.
- Владимир Зенонович, мы всё делаем, чтобы поправить положение. Могу вас обрадовать: на днях прибывает несколько транспортов с обмундированием и снаряжением. Больше того, прибывают - только не падайте в обморок! - танки! Да-да, англичане дают нам танки! Вы даже представить себе не можете, какой потрясающий психологический эффект они могут произвести. Какую панику вызовут эти стальные и грозные чудовища! Под прикрытием танков мы введём в бой конницу Шкуро, и успех будет обеспечен!
- Танки? - У Май-Маевского пенсне поползло кверху по крупному мясистому носу. - Но у нас нет специалистов, чтобы пустить их в дело!
- И это предусмотрено. Управлять танками на первых порах будут англичане. Они подготовят наших танкистов, и тогда мы их сменим.
- Это хорошо. Танки - это, конечно, сила! Представляю себе, какой ужас охватит большевичков при виде танков и как они будут драпать!
Они долго говорили на эту тему, предвкушая грядущие победы. Потом Владимир Зенонович затронул аграрный вопрос.
- Надо бы больше привлекать на свою сторону крестьян, - озабоченно сказал Май-Маевский. - Тут надо признать, что большевики нас обскакали. Обещают беднякам манну небесную, да и зажиточных крестьян успешно перетягивают на свою сторону.
Врангель моментально вклинился в разговор.
- Пока мы не дойдём до седых стен Кремля и не услышим звон колоколов Ивана Великого, ни о каком аграрном вопросе не может быть и речи! - как всегда громогласно и с изрядной долей патетики воскликнул он, будто только от него и зависело, решать этот вопрос или не решать.
- Как бы не прозевать самый ответственный момент, - возразил Май-Маевский. - За то время, какое уйдёт на взятие Москвы, большевистская зараза окончательно собьёт мужика с истинного православного пути. Мужик не пойдёт за нами, если мы не дадим ему землю.
- А рабочим - фабрики и заводы?! - ехидно выпалил Врангель. - Ha-кося выкуси! - И он сунул увесистую дулю едва ли не в нос Май-Маевскому.
- Это вы мне? - от души рассмеялся Май-Маевский. - А я всегда считал вас, любезный Пётр Николаевич, человеком изысканных манер.
- К чёрту изысканные манеры! - Врангель был уже изрядно "на взводе": назначение Май-Маевского бесило его, вызывая зависть. - С этим быдлом не церемониться надо, как это изволите делать вы, Владимир Зенонович, а вешать, вешать и ещё раз вешать! Вот тогда-то они и пойдут за нами как миленькие!
- Господа, призываю вас к спокойствию, - вмешался Деникин. - Всему своё время. Решим и земельный вопрос. А пока самое главное - решительное наступление! Только вперёд!
Направить разговор в другое русло помог Романовский.
- Владимир Зенонович, - сказал он, - Антон Иванович разрешил вам формировать Белозерский полк, правда, без ущерба для остальных частей. И ещё: очень просим вас подтянуть Шкуро, он совсем распоясался.
- А как его подтянешь? - улыбнулся Май-Маевский. - Разве вы не знаете его анархистский характер? Нажму на него, а вдруг он перекинется к Махно или Петлюре?
- Ничего, найдём управу и на Шкуро, и не таких обламывали, - пообещал нахмурившийся Деникин. Он помолчал, видимо что-то припоминая. - А вообще-то нынешним нравам приходится только удивляться. Мой отец протрубил при Николае Первом два года. И дослужился... до прапорщика! А этот Шкуро в считанные месяцы норовит в генералы!
- Так в те времени, ваше превосходительство, - тут же среагировал Владимир Зенонович, - даже чин прапорщика обеспечивал получение дворянства!
- Прапорщик - это знаменосец, - поспешил высказать свою осведомлённость Врангель.
- А помните, как писалось в "Учении о хитрости ратного строения пехотных людей"? - Деникин задумался. - Я наизусть помню: "Та рота гораздо устроена, когда капитан печётся о своих солдатах, а поручик мудр и разумен, а прапорщик весел и смел". Каково! Прекрасное наставление!