- А нынче капитан печётся главным образом о себе, поручик пьянствует напропалую, а прапорщик издевается над солдатами, - зло ввернул Врангель. Что касается упоминания о пьянствующем напропалую поручике, то конечно же это был прозрачный намёк на "художества" Владимира Зеноновича.
- Ну, бывают досадные исключения, - смягчил оценки Врангеля Деникин. - В основе своей наши офицеры, несомненно, следуют старым заповедям.
- Вы, Антон Иванович, во всей армии известны своей чудотворной добротой и мягкосердечием. - Врангель сказал это не столько в похвалу Деникину, сколько в осуждение...
29
- В чём наша беда? Я бы даже сказал, не беда, а трагедия? - На этот раз Деникину изменило обычное спокойствие. - В том, что мы - не единое целое, чем должны быть, чтобы одержать победу. Мы, по существу, касты! Добровольцы, донцы, кубанцы, кавказцы! И каждый тянет одеяло на себя, презирает другого и ставит ему палки в колеса! Как объединить эту разношёрстную массу, как её сцементировать! Я не знаю средства.
- Лучшее средство - хорошая дубинка в крепкой руке, - хмуро отозвался Романовский.
- А что делать с нашим высшим командным составом? И тут - лютая зависть, стремление напакостить друг другу. Врангель ненавидит Май-Маевского, Шкуро - Мамонтова, чёрт знает что! Чует моё сердце, что скоро одна Добровольческая армия останется со мной, остальные разбегутся кто куда.
- Такая опасность существует, - подтвердил Романовский, понимая, что Деникину надо было бы сказать нечто противоположное, утешительное. - Кавказская и Донская армии спят и видят, чтобы отмежеваться от нас и остаться лишь в оперативном подчинении главкому. И всё же, Антон Иванович, мы должны усиливать своё влияние и не позволять центробежным силам добиваться исполнения их желаний.
- Да, вы правы, Иван Павлович, - пожал плечами Деникин. - Паниковать пока не будем. Давайте-ка определим главные направления наших наступательных действий.
Они склонились над картой.
- Несомненно, приоритетные направления - это Харьковско-Курское, Воронежское и Царицынское. Последнее особенно важно тем, что даёт в перспективе возможность соединиться с армиями адмирала Колчака. На этих участках фронта у нас пока полуторное превосходство в пехоте и четырёхкратное - в коннице.
- Считаю, что первоочередные удары следует нанести но красным на правом и левом крыле, - убеждённо сказал Романовский. - Девять дивизий мы можем бросить на Екатеринослав и Харьков, семь - в северную часть Донской области, где они смогут соединиться с казаками верхнедонских станиц.
- И всё же нам особо следует подумать о Царицынском направлении, - озабоченно произнёс Деникин.
- За Царицын пока беспокоиться не стоит. - Романовский поспешил успокоить Деникина. - На этом направлении у нас двадцать шесть дивизий, в том числе семнадцать конных. Царицын нами охвачен с юга и с запада. Красные отступают. Инициатива действий на всём более чем полуторатысячном фронте в наших руках.
- Великолепно. - У Деникина даже разгладились морщинки на лбу. - Но успокаиваться рано. Красные умеют мобилизоваться. Ленин объявил Южный фронт главным фронтом республики.
- Пока всё идёт по плану, - продолжил Романовский. - Генерал Врангель со своей Кавказской армией восстановил мосты на железнодорожной ветке Царицын - Великокняжеская, подтянул резервы, бронепоезда и авиацию и бросил в прорыв между Царицыном и излучиной Дона третий Донской корпус генерала Мамонтова, планируя обойти Царицын с запада. Десятая армия красных отрезана от главных сил фронта. В результате она оторвалась от соседней Девятой армии почти на двести километров.
- Надо, чтобы Врангель прижал красных к Волге и разгромил их в районе Царицына, - жёстко произнёс Деникин. - Напомните ему об этой главной задаче, Иван Павлович. В дальнейшем он должен прорваться к Саратову и соединиться с войсками Александра Васильевича Колчака. Тогда вся Нижняя Волга станет нашей.
- Барон Врангель каждый божий день бомбит штаб телеграммами. - В голосе Романовского отчётливо послышалась стойкая неприязнь к строптивому генералу. - Не далее как вчера потребовал срочно прислать ему офицерские пехотные части и танки. Да вот, полюбопытствуйте.
Романовский протянул Деникину телеграфный бланк. Строки телеграммы почти угрожали:
"Доколе не получу всего, что требуется, не двинусь вперёд ни на шаг, несмотря на все приказания... Конница может делать чудеса, но прорывать проволочные заграждения не может".
Деникин задумался. Как ни относись к этому авантюристу, а резон в его требованиях есть.
- У нас остался лишь один резерв, - поспешно сказал Романовский, словно догадавшись о мыслях главкома. - Это седьмая пехотная дивизия генерала Тимановского, да ещё танковый дивизион, ведущий бои на Харьковском направлении.
- Пошлите этот резерв Врангелю, - устало произнёс Деникин. - И предупредите, что это - всё. Пусть вспомнит Кутузова, который на все требования о подкреплениях при битве у Бородина отвечал одной и той же фразой: "У меня подкреплений нет".
...Тридцатого июня Врангель прислал восторженное донесение о том, что штурмом взял Царицын.
- Поздравьте Петра Николаевича. - Деникина крайне обрадовало это сообщение.
- Генерал Врангель в своём амплуа, - поспешил сообщить Романовский. - Посчитал ненужным доложить о своих потерях. Между тем у меня есть данные, правда пока что не проверенные, что за две недели боев под Царицыном его войска потеряли убитыми, ранеными и пленными до десяти тысяч солдат и офицеров. Если мы так будем штурмовать города, то скоро останемся без армии.
- И всё же, Иван Павлович, сойдёмся на том, что победителей не судят.
- Так-то оно так, - никакие доводы не могли повлиять на отношение Романовского к Врангелю, - однако из-за своей медлительности сей полководец упустил главное - благоприятный момент для соединения с армией Колчака. Войска адмирала отступают по всему фронту.
- Что поделаешь, Иван Павлович, - вздохнул Деникин, как показалось Романовскому, с плохо скрытым облегчением. - Боевые операции, согласитесь, как и политика, - искусство возможного. Хочется сразу попасть в рай, да грехи не пускают. - Он помолчал, ожидая реакции Романовского, но тот молчал. - А как Дела у Май-Маевского?
- После овладения Харьковом Май-Маевский сосредоточил усилия на Екатеринославском направлении, - доложил Романовский. - Со дня на день жду донесения о взятии Екатеринослава. Да вот, кажется, оно уже и поступило! - воскликнул Иван Павлович, увидев, как в кабинет вбежал запыхавшийся телеграфист с бумажной лентой в руке.
Он не ошибся: Май-Маевский взял Екатеринослав.
- Превосходно! - воскликнул Деникин. - Кажется, мы ещё никогда не были так близки к цели, как сейчас! Иван Павлович, отдайте распоряжение: штаб передислоцируется в Царицын. И пожалуйста, голубчик, усиленными темпами готовьте нашу Московскую директиву!
30
Из записок поручика Бекасова:
Двадцатого июня 1919 года в Царицыне генерал Деникин подписал директиву, которая сразу же получила горделивое название "Московской".
В ней, в частности, говорилось:
"...Имея конечной целью захват сердца России - Москвы, приказываю:
1. Генералу Врангелю выйти на фронт Саратов - Ртищево - Балашов, сменить на этих направлениях донские части и продолжать наступление на Пензу, Рузаевку, Арзамас и далее - Нижний Новгород, Владимир, Москву.
Теперь же направить отряды для связи с Уральской армией и для очищения нижнего плёса Волги.
2. Генералу Сидорину правым крылом, до выхода войск генерала Врангеля, продолжать выполнение прежней задачи по выходу на фронт Камышин - Балашов. Остальным частям развивать удар на Москву в направлениях: а) Воронеж, Козлов, Рязань и б) Новый Оскол, Елец, Кашира.
3. Генералу Май-Маевскому наступать на Москву в направлении Курск, Орел, Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав - Брянск.
4. Генералу Добровольскому выйти на Днепр от Александровска до устья, имея в виду в дальнейшем занятие Херсона и Николаева.
...6. Черноморскому флоту содействовать выполнению боевых задач... и блокировать порт Одессу".
Отныне Москва становилась символом, её взятие означало бы полную победу Белого движения в России. И если бы каждый командующий действовал точно в соответствии с данной директивой, если бы не стремился получить выгоду для себя как в стратегическом, так и в тактическом отношении и если бы все армии, составлявшие вооружённые силы Юга России, действовали как единое целое, то, по всей вероятности, взятие Москвы было бы вполне достижимо. Разумеется, при более активной и деятельной помощи союзников.
Однако достижение этой желанной цели зависело не только от самих белых. Главной "виновницей" неудач была конечно же Красная Армия, в которую, порой без принуждения, вливались всё новые и новые массы людей. А какие силы, пусть и вооружённые, способны подавить народ, если он одержим одной идеей - идеей, зовущей его в прекрасное завтра? Таких сил в природе не существует.
Надо ли говорить, что, имея к тексту Московской директивы некое отношение, я при первой возможности передал её суть в ту самую Москву, которая, согласно повелению Антона Ивановича Деникина, и должна была быть взята Добровольческой армией? Впоследствии, оценивая этот свой шаг с позиций человеческой совести, я пришёл к выводу, что это и было моим самым главным преступлением перед Деникиным и перед всем Белым движением...
А пока что я пристально наблюдал за тем, как будут разворачиваться события.
Я сразу же понял, что каждый командующий считает свой фронт самым наиважнейшим и, исходя из этого, требует для него как можно больше вооружений и резервов. Особое усердие в этом проявлял барон Врангель. Он буквально терроризировал Антона Ивановича, то наскакивая на него, как бык во время испанской корриды, то вымаливая резервы, как нищий просит милостыню. Антон Иванович называл эти выходки Врангеля стремлением добиваться своего "не мытьём, так катаньем". Врангель требовал подкреплений из состава Добровольческой армии, не уставая повторять, что её командующий Май-Маевский находится исключительно в выгодном, более того, в привилегированном положении, в то время как его, Врангеля, армия числится где-то на задворках и пребывает в "даря Антона" в немилости.
- Армия Май-Маевского без сопротивления идёт к Москве, - возбуждённо говорил он Деникину, заранее "заводясь" при одной мысли о том, что кто-то другой, а не он, Врангель, первым въедет в Первопрестольную. - Главные силы надо направить на Царицынское направление! Пусть Май-Маевский передаст в моё распоряжение часть своей пехоты.
- Прикажете расценивать этот ваш демарш как вымогательство? - внешне спокойно осведомился Деникин.
Врангель слегка присмирел, но не отступился:
- В то время как Добровольческая армия в своём победном шествии к сердцу России беспрерывно увеличивается за счёт потока добровольцев, в это самое время, Антон Иванович, моя Кавказская армия, истекая кровью в неравной борьбе и умирая от истощения, посылает на фронт последние свои силы!
- Пётр Николаевич, неужто вы запамятовали, что фронт Добровольческой армии составляет шестьсот вёрст, а вашей - всего сорок? - сдерживая раздражение, спросил Деникин.
- Однако же верста версте рознь! - не сдавался Врангель. - Эти мои сорок стоят шестисот, которые имеет этот везунчик Май-Маевский! И я никак не могу взять в толк, почему вы, Антон Иванович, человек железных требований, столь благосклонны к этому любителю зелёного змия?
- Пётр Николаевич, я считаю не очень-то этичным переходить на личности, - остановил его Деникин. - Вы прекрасно знаете, что Владимир Зенонович - храбрый воин и талантливый военачальник. А кто из нас абсолютно безгрешен?
Признаюсь, слушать Врангеля было забавно, он и в обычном разговоре выражался столь же высокопарно и цветисто, как и в своих речах и приказах. Нет, этот человек был достоин того, чтобы его строй ума, психологию и прирождённый авантюризм изучали представители учёного мира!
Так уж случилось, что почти все письма и телеграммы Врангеля, посылаемые Деникину, проходили через меня. Они были переполнены желчью и ядом. Так, в одном из писем Врангель жаловался, что после взятия Царицына Деникин отменил обещанный усталым войскам отдых и приказал без остановки преследовать противника. Письмо это несказанно удивило Антона Ивановича: он был осведомлен о том, что наступление ещё до получения приказа сам же Врангель и продолжал. В другом письме Врангель сетовал на то, что Кавказской армии якобы не отпускались кредиты. И даже в простейших житейских жалобах он не мог обойтись без патетики: "В то время как там, у Харькова, Екатеринослава и Полтавы, войска одеты, обуты и сыты, в безводных калмыцких степях их братья сражаются за счастье одной родины - оборванные, босые, простоволосые и голодные".
- Зависть словно злой дух вселилась в барона, - прокомментировал это письмо Антон Иванович. И хотя он почти никогда не прибегал к крепким, а тем более нецензурным выражениям, на этот раз не сдержался: - Как по той пословице: "В чужих руках х... всегда толще".
Он тут же приказал мне запросить о кредитах генерала Лукомского, который, как известно, был лицом дружественным и близким Врангелю. Я незамедлительно выполнил приказание Деникина и получил ответ Лукомского. Ответ заключался в том, что кредиты Кавказской армии переводились своевременно.
- Ну что тут скажешь? - в недоумении развёл руками Антон Иванович. - Когда он говорит правду, а когда лжёт?
-Антон Иванович, - решил успокоить его я. - Если хотите знать моё мнение, то вот оно: не берите в голову всё, что исходит от барона. Неужели вы не видите, что человек он совершенно непредсказуемый? Как та вероломная собака: не угадаешь, когда она лизнёт, а когда укусит.
Антон Иванович поморщился, и я почувствовал, что несколько перегнул палку. Даже мне он не разрешал столь грубо и своевольно отзываться о генерале, пусть и нелюбимом. Поручик смеет критиковать генерала - это же вопиюще противоречит военной субординации!
Впрочем, я уверен, что он вспомнил мои слова о Врангеле, когда тот уже в феврале разразился письмом, которое иначе чем памфлетом и не назовёшь.
Вот это письмо:
"Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить её на Царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге.
Моё предложение было отвергнуто, и армия стала перебрасываться в Донецкий бассейн, где до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время болезни.
Предоставленный самому себе адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на восток. Тщетно Кавказская армия пыталась подать руку помощи его войскам. Истомлённая походом по безводной степи, обескровленная и слабо пополненная, она к тому же ослаблялась выделением всё новых и новых частей для переброски их на фронт Добровольческой армии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве.
В середине июля мне наконец удалось связаться с уральцами, и с целью закрепления этой связи я отдал приказ 2-й кубанской дивизии генерала Говорущенко переброситься в район Камышина на левый берег Волги".
Смысл этого послания был ясен даже человеку, не сведущему в военных делах: Врангель открыто обвинял Деникина в том, что он повинен в поражении Колчака!
Как-то в минуту откровения Антон Иванович пожаловался мне:
- А ведь именно я передвинул барона Врангеля на более высокую ступень военной иерархии! Именно и уговорил его, когда он был в состоянии полнейшей прострации, остаться на посту командующего Кавказской армией. Именно я, и никто другой, предоставил ему, по его желанию, Царицынский фронт, который он считал наиболее победным. Наконец, именно я терпел без меры его пререкания, создававшие вокруг Ставки смутную и тяжёлую атмосферу и в корне подрывавшие дисциплину.
- Хорошо ещё, что вы поняли это хотя бы теперь, - ввернул я.
Деникин тяжело вздохнул:
- В своём попустительстве я чувствую большую вину перед армией и историей.
Помолчав, он спросил меня:
- Но скажите, Дима, как быть? Ведь дилемма всё та же: или всецело верить людям, или вовсе не доверять.
И так как я молчал, Антон Иванович решился на откровенность:
- Интриги и сплетни давно уже крутятся вокруг меня, но я им значения не придаю и лишь скорблю, когда они до меня доходят. - Он как-то потускнел и съёжился в эту минуту. - Никто не вправе бросать мне обвинения в лицеприятии. Никакой любви мне не нужно, как, впрочем, незачем требовать любви и от меня. Есть долг, которым я руководствовался и руководствуюсь. - Эту последнюю фразу он произнёс уже решительным тоном.
Мне вдруг стало бесконечно жаль этого человека, которого, как бы в благодарность за его порядочность, пытаются обвинять во всех смертных грехах.
- На вашем месте, Антон Иванович, я никогда бы не Простил такого рода выпады. Ведь он просто издевается над вами! Чего стоит его предыдущий памфлет!
А предыдущее послание Врангеля было таким:
"До назначения меня командующим Кавказской армией я командовал теми войсками, которые составляют ныне армию Добровольческую, числящую в своих рядах бессмертных корниловцев, марковцев и дроздовцев... Борьба этих славных частей в каменноугольном районе - блестящая страница настоящей великой войны... бессмертными подвигами своими они стяжали себе заслуженную славу... Но вместе со славой они приобрели Любовь вождя, связанного с ними первым Ледяным походом. Эта любовь перенеслась и на армию, носящую название Добровольческой, название, близкое вашему сердцу, название, с которым связаны ваши первые шаги на великом крестном пути... Заботы ваши и ваших ближайших Помощников отданы полностью родным вам частям, которым принадлежит ваше сердце. Для других ничего не осталось..."
Я счёл уместным напомнить суть этого послания Антону Ивановичу. Он вспыхнул:
- Как можно обвинять меня в том, что я люблю только Добровольческую армию и забочусь только о ней? Да поступай я таким образом, меня можно было бы считать полным идиотом, не желающим нашей победы!
- Всё это он заявляет вам в то время, когда мы наступаем, причём небезуспешно. Что же будет, если, не дай бог, боевое счастье нам изменит? Он набросился на вас аки тигр и постарается восстановить против вас всю армию!
Я говорил это от всего сердца, ибо в душе своей не терпел интриганов и карьеристов. И втайне радовался тому, что, разжигая конфликт между Деникиным и Врангелем, подогревая неприязнь, которая постоянно жила в душе Антона Ивановича, я, по существу, "работал" на два фронта: как мог утешал Деникина, стараясь пошире открыть ему глаза на Врангеля, и в то же время по-своему выполнял задание, полученное с Лубянки. Это задание как раз и состояло в том, чтобы способствовать враждебным отношениям, сложившимся между Деникиным и Врангелем, накалять их и тем самым ослаблять боевое единство белых, отвлекать умы генералов от решения оперативных и тактических задач.
А наступление на Москву между тем продолжалось.