Внезапно он обнял ее, тесно прижав к себе. Ее обожгло его горячее, глубокое, учащенное дыхание. Вера вскрикнула. Она отчаянно пыталась вырваться из его объятий, избежать прикосновения его жадных губ и, как ни странно, холодных, равнодушных рук. С ужасом она почувствовала, что он увлекает ее с собой на постель, на постель полковницы. Про себя Вера поклялась в этот момент, что если он изнасилует ее, она покончит с собой, свет будет ей не мил. Она сопротивлялась изо всех сил и, к счастью, ей удалось выскользнуть из его рук, когда он уже почти сорвал с нее одежду. Не думая, в каком она виде, полураздетая, Вера со всех ног бросилась в коридор и тут же в нескольких шагах от комнаты, где все происходило, лицом к лицу столкнулась с полковницей.
– Что здесь происходит? – строго спросила Райч. За спиной Вера почувствовала разгоряченное дыхание Хартмана, он выбежал вслед за ней и тоже столкнулся с полковницей. Оба молчали. Полковница окинула их ироническим взглядом и насмешливо произнесла, обращаясь к Хартману:
– Прекратите свои скотские любезности, капитан, видите себя прилично, как полагается офицеру.
Вера поразилась, увидев, как изменился в лице Хартман при словах полковницы. Он мгновенно протрезвел и, кажется, вообще забыл о существовании Веры.
– Лена… – верно, он что-то хотел сказать в свое оправдание, но, не удостоив его больше ни единым словом и не желая, видимо, слушать, полковница холодно кивнула и проследовала в свой кабинет. Так значит, Райч зовут Лена – Вера была озадачена своим открытием. И та фотография, что стоит на тумбочке в ее комнате, была подарена ей. Интересно, кто изображен на ней, ее муж? А Хартман… Он всегда был такой выдержанный и воспитанный, не позволял себе никаких вольностей и даже однажды спас Веру от липких приставаний своего коллеги, подвыпившего летчика. Вера улыбнулась тогда своему неожиданному заступнику. Он казался ей особенным, не похожим на других. Не только потому, что был очень красив внешне, знаменит и все офицеры относились к нему с уважением и не фамильярничали с ним, даже те, кто имел звания выше и был старше по возрасту. Но и потому, что в глубине души Вера считала его порядочным человеком и про себя очень симпатизировала ему. И вдруг такой оборот. Не кто-нибудь, а именно Хартман. Вера подозревала, что взрыв эмоций, охвативший капитана, был как-то связан с портретом и с Райч. Придя в себя, он извинился перед Верой:
– Простите, фрейлян, я обидел вас, – и даже поцеловал руку. Вера опешила: немецкий офицер?!
– Вас теперь накажут? – робко спросила она и посетовала: – не надо было мне так кричать.
Он рассмеялся:
– Конечно, не надо было, фрейлян – сказал шутливо, понимая всю неловкость создавшейся ситуации. А потом, вдруг погрустнев, произнес, глядя Райч вслед:
– Меня давно уже наказали, – ему вспомнились все признания Хелене "не знаю" и "не могу забыть…" Но Вера, конечно, не поняла, что он имел ввиду. Чтобы не привлекать внимания других офицеров, она поспешила ретироваться. В тот вечер Вера долго не могла заснуть. Полковница представлялась ей в роли злой феи-разлучницы. Быть может, она разлучила Хартмана с его девушкой, забрав на войну, разбила его жизнь, а тот мужчина на портрете – какой-нибудь суровый нацистский фюрер, который тоже имеет к этому отношение. И в полудреме эта несчастная возлюб-ленная Хартмана виделась ей чем-то похожей на нее саму. Но даже в самом фантастическом сне Вера не могла себе вообразить того, что вскоре случайно узнала в действительности: предметом любви Хартмана была сама полковница. Уж что-что, а любовные переживания совсем не вязались с образом чопорной, надушенной Райч.
Вечером 24 декабря немцы готовились отметить Рождество. В Стране Советов такого праздника не было, и для Веры все эти приготовления, включая традиционные блюда, были в новинку. Зизи попросила Веру помочь накрыть стол. Уже стемнело. На улице стояла чудесная рождественская погода: было безветренно, снег, вяло кружась, крупными хлопьями падал на землю. Расставляя бокалы, Вера случайно взглянула в окно и вдруг увидела Хартмана и полковницу. Возбужденные шампанским, которое уже обильно разливалось в комнатах, они выбежали, взявшись за руки, на улицу. Эрих подхватил Хелене на руки и медленно кружил ее, целуя, в такт танцу снегопада. Затем опустил, осторожно прислонил спиной к стволу дерева. Снег легкой вуалью упал на них, сорвавшись с нижних ветвей. Но они не обратили на это внимания. Снег таял на парадных погонах и орденах, а они целовались, ничего не замечая вокруг. Затем и вовсе опустились в снег.
– Ты выйдешь за меня? – спросил Эрих, любуясь раскрасневшимся от шампанского и от мороза лицом Хелене. – Но только не говори "не знаю" и "не могу забыть". Ты выйдешь за меня замуж?
Хелене улыбнулась.
– Конечно. Когда закончится война. Начиная семейную жизнь, хочется быть уверенным, что вслед за свадебными колоколами не зазвенят поминальные. Ну, а если не доживем…
– Что бы со мной ни случилось и сколько бы лет ни прошло, – взволнованно произнес он, сжимая ее руку, – я всегда буду стремиться к тебе, я всегда к тебе приду, если ты будешь ждать.
– Буду, – он вдруг увидел, как глаза ее наполнились слезами. В них отражались серебряные звезды. В этот момент она вспомнила, как прощалась с Гейдрихом в Праге. Через день его не стало. "Только бы Эрих не догадался", мелькнуло в голове. Он не мог догадаться, о чем именно она подумала, но, как всегда, он догадался, о ком. Не дав ему произнести ни слова, она прошептала, прижимая его руку к своим губам:
– Я боюсь отпускать тебя завтра на задание. Я бы хотела вообще больше никогда не отпускать тебя в полет.
– Это невозможно, Лена… – мягко ответил он.
– Увы… – слеза покатилась по ее щеке…
– Что вы там рассматриваете, фрейлян? – Вера не заметила, как к ней сзади подошел заместитель Райч, майор Андрис фон Лауфенберг. – Мне кажется, вы сейчас уроните бокал, – шутливо заметил он, беря Веру под локоть. Она обернулась, покраснев от смущения.
– Я… Извините…
Лауфенберг взглянул в окно.
– Понятно. Это не для нас. Пойдемте лучше потанцуем, – Вере показалось, ему было неприятно увидеть то, что видела она, но он старался не показывать своих чувств. От его приглашения Вера смутилась еще больше. Она никак не рассчитывала принять участие в празднике. В соседнем помещении вовсю играл патефон. Не дожидаясь ответа, Лауфенберг отобрал у нее бокал, поставил его на стол и, подхватив Веру, увлек ее за собой в "танцзал", она едва успела скинуть передник и поправить волосы перед зеркалом.
– Странное вы все-таки создание, – сказал он, искусно ведя ее под музыку по начищенному по случаю праздника "бальному" паркету, – вы как неживая, что ли. Я тут наблюдал за вами. Вы так расстраиваетесь, когда мужчины делают вам комплименты. А ведь расстраиваться, фрейлян, надо не тогда, когда они замечают ваши прелести, а когда они перестают их замечать. Стало быть, замечать больше нечего. А вы такая застенчивая. Впрочем, – его синие глаза блеснули и темная бровь иронично приподнялась, – в этом тоже есть своя изюминка, это возбуждает: всегда хочется проверить, она на самом деле такая или прикидывается, – от последнего замечания Вера зарделась и отвернулась. – Ну-ну, фрейлян Вера! – засмеялся Андрис, – вы сейчас упадете, я чувствую. Я вас шокирую? Вы от меня такого не ожидали? Простите. Простите, больше не буду. Но все мужчины одинаковы по сути, вы ничего не слыхали об этом? И о докторе Фрейде, конечно? Ладно, но поймите нас: каждому приходится по несколько раз на дню смотреть в глаза смерти. Потому мы позволяем себе некоторые вольности, иногда. И в рамках, поверьте в рамках! – легко подняв ее за талию он покружил ее так, что у Веры захватило дух, – вы же красавица, Вера! Но… Просто невинное дитя. Все русские такие? Я не уверен.
В этот рождественский вечер фон Лауфенберг, к удивлению всех соседей Веры и к удивлению всех летчиков, проводил девушку до калитки ее дома. Вера ног не чувствовала под собой от радости, но нервничала про себя, не зная, как ей поступить, если он вдруг изъявит желание зайти. С одной стороны, ей было приятно, что ее провожает такой интересный и элегантный мужчина, по которому, Вера знала это, сохла не одна немка из Управления связи ВВС. Но ведь оставшись с ней наедине, ему ничего не стоит – даже страшно подумать…Однако Лауфенберг отнюдь не собирался задерживаться. Он галантно попрощался с Верой, и ей стало даже обидно, что он вот так просто уходит.
– Но как же вы пойдете… один, – взволнованно воскликнула она, – А если… – она не договорила, сама испугавшись того, о чем подумала.
– Партизаны? – чуть прищурив глаза, лукаво продолжил за нее майор. – Фрейлян Вера – партизанская шпионка? О, это неблагородно, – он поморщился.
– Нет, что вы! – от такого предположения Вера расстроилась. – Я просто боюсь за вас. Всякое бывает. А вдруг…
– Не бойтесь, фрейлян Вера. Ложитесь спать спокойно, – весело успокоил ее Лауфенберг, – летчика на земле не убьют. Это было бы смешно и в высшей степени несправедливо – столько возможностей в воздухе. Так что, доброй ночи. До свидания, – он поцеловал ее в щеку, но осторожно, даже нежно, чтоб не обидеть, зная эту недотрогу, которая, он чувствовал, сейчас готова была уже на все. Грех, конечно, не воспользоваться. Но жалко ее, девчонка даже не целованная, что сразу заметно по ее реакции, не говоря уже… Но все же не сдержался и вторым поцелуем приник к ее почти еще детским губам, не потому даже, что очень хотел, а просто для того, чтоб проверить, что она будет делать. Он с трудом сдержал улыбку, когда натолкнулся языком на плотно сцепленные, как скованные спазмом зубы, которые разомкнуть уже не может ничто: девчонка не умела целоваться, даже понятия не имела и боялась всего такого… В его руках – как ледышка, как статуя, прямо каменная вся. Ну, ладно. Попросись он сейчас к ней в гости, даже если представить, что ему удастся ее соблазнить и увлечь, – а он чувствовал, что удастся, – но… ведь придется учить.. Это, конечно, весьма забавно, почему бы и нет. Стать первым мужчиной – непреходящая мечта донжуана. Заманчиво… Такая беззащитная и вся в его власти… "Но лучше пусть постарается какой-нибудь партизан, – подумал Лауфенберг иронично. – Для нее лучше". И молча разжав объятия, он помахал Вере рукой и быстро зашагал прочь, насвистывая какую-то игривую мелодию. Вера с сожалением провожала его взглядом, пока он не исчез из виду. Затем, вздохнув, вошла в дом. Как это он сказал сегодня: "Странное вы все-таки созданье…" За то недолгое время, что летчики жили в городке, майор покорил сердце Веры. От него веяло неведомой девушке какой-то зажигательной, волнующей свободой, вообще другой жизнью, про которую она и думать боялась. А может быть, это был всего лишь запах дорогого заграничного одеколона? Но нет, не только. Как это он так говорил: "Фрейлян Вера" – элегантно, легко. А у нее замирало сердце при звуке его голоса. "Фрейлян Вера" и "товарищ Вера", всего-то в одно слово разница, а словно с другой планеты. "Вы замечаете, фрейлян Вера, ночь-то сегодня голубая… И падает снег. Нас видят звезды и полная луна. А больше никто… Никто. Не бойтесь, Вера. Это совсем не страшно…" – он улыбнулся белозубой улыбкой, притронулся к ее щеке рукой, затянутой в черную кожаную перчатку, и прикоснулся губами к губам. О нет, не просто прикоснулся, он словно и не заставлял ее, а как-то незаметно, само собой, без грубости, которой она так боялась, взял всю, одним поцелуем взял, покорил, лишил покоя. И ведь ушел. Ушел. Когда она была готова просить его не уходить.
Никогда прежде Вера не чувствовала ничего подобного. Никогда не знала, что такое любовное томление, не догадывалась, что так бывает. Когда нет сил усидеть дома, когда ноги сами несут за ним, к нему. Скорее. И все равно: комендантский ли час. И не страшно встретить патруль. Будь что будет. Слава богу, патруль не попадается. Забыв обо всем, что говорили мать и бабка, о чем предупреждали строго-настрого, она бежит к офицерскому общежитию. Назад, к нему. Быть может, праздник еще не кончился. Лихорадочная мысль перед тем, как решиться, решиться раз и навсегда: "А платье, а праздничное платье?!". У нее нет праздничного платья, у нее одно платье, заштопанное на рукаве – одно для всех случаев, даже для такого. Как хочется одеться так, чтобы понравиться ему! Как в заграничном фильме, с перьями и декольте. И обязательно туфли на высоком каблуке, как у полковницы и у Зизи, она и не носила таких сроду. И ноги у нее, наверное, не для таких туфлей – толстые. Но если бы она пришла так – как кинодива, – наверное, то чувствовала себя по-другому. И Андрис, – она назвала его Андрисом, – отнесся бы к ней иначе, без насмешек, хоть и скрытых из вежливости. Но осуществить такие мечты невозможно. У нее ничего нет, да и до войны не было. Все лучшее – на ней, и это – на каждый день. Что там полковница, той, конечно, есть что надеть, кроме мундира, но даже Зизи явилась сегодня в длинном платье из черного гипюра. Целая эскадрилья весь вечер не сводила с нее глаз. А Вера… Андрис даже не посмотрит больше в ее сторону. Но все равно. Она понимает, что ей не тягаться, тогда зачем она возвращается в общежитие? Еще раз взглянуть? Только взглянуть? Да, только взглянуть…
Но она опоздала. В столовой – никого, уже все разошлись, наверное, уехали в Минск. И он уехал со всеми. С последней надеждой она бежит в общежитие. В коридорах – тишина. Пусто. Да, все уехали. Облокотившись на перила, Вера закрыла лицо руками, – поздно. Надо было решаться сразу, чего уж теперь догонять удачу? Вдруг до нее донесся взрыв хохота и женский голос. Откуда? Вера прислушалась. Из комнаты, где живет он? Нет, из другого крыла. Ступая на цыпочках, она подошла к двери и открыла ее. О боже, ее мечта разрушилась в мгновение ока. Андрис… Подняв на руках остроносенькую немку Хельгу, – Вера видела ее пару раз, на пункте связи, – он прижал ее к стене. Немка обхватила его коленями и, откинув голову, закусила губы, постанывая… Зажав рот ладонью, чтобы не закричать, Вера отступила назад и натолкнулась на собственное ведро, которое использовала для уборки, забытое накануне в коридоре. Опрокинувшись, оно звякнуло. Немка открыла глаза и уставилась на Веру, в ее взгляде Вера прочитала испуг. Она стукнула Андриса по плечу. Тот обернулся, темные волосы прилипли ко лбу, глаза блеснули, как черные угли. Едва взглянув в его лицо, покрытое испариной, Вера зажмурила глаза. Ей показалось, что у нее остановилось сердце.
– Я… я… случайно, простите, – прошептала она. Лауфенберг не ответил. Взглянув на него, Вера увидела, что на лице у него отразилось смущение. Он опустил Хельгу на пол. Та одернула юбку и, быстро застегивая пуговицы на блузе, зло посматривала на Веру. Разумом Вера понимала, что оставаться не то что неудобно, а неприлично, надо бы уйти. Но сил не было пошевелиться. Прижавшись к стене, она смотрела в пол, не смея поднять глаз. Лауфенберг оправил мундир.
– Иди, Хельга, – сказал он связистке негромко.
– Ты с ума сошел? – возмутилась та, – из-за нее?
Иди, – повторил он и подтолкнул ее к двери. Побледнев, немка подскочила к оцепеневшей Вере. Казалось, еще мгновение – и она вцепится ей в волосы.
Не нужно, не нужно, – простонала Вера, отворачиваясь, с трудом подбирая немецкие слова, – я виновата, я сейчас уйду, простите меня. Она сделала несколько шагов по коридору, придерживаясь рукой за стену. Вдруг совсем рядом она почувствовала аромат одеколона, от которого у нее закружилась голова. Его теплая, даже горячая, рука прикоснулась к ней.
– Подождите, фрейлян Вера, у вас что-то случилось? – спрашивает он, – почему вы вернулись? – в голосе Андриса прорывается хрипотца, но она не слышит в нем ни недовольства, ни раздражения.
– Вот как! – грохнув ведром об стену, Хельга побежала по коридору. Вера вздрогнула так, словно ее ударили по лицу.
– Простите, – едва слышно прошептала Вера, с трудом сдерживая слезы, – госпожа теперь обидится. Я не хотела, поверьте. Идите же за ней! – она уперлась Андрису рукой в грудь. "Что же она делает, – мелькнула мысль, сама отправляет к другой".
– Не волнуйтесь, – ответил тот, на удивление, легко, – все это не значило ничего серьезного ни для меня, ни для госпожи, как вы выразились. Хотя сильно ей польстили, признаюсь. Он отошел к окну и закурил сигарету. Вера молчала. Она чувствовала себя убитой всем тем, что только что увидела. От ее радужных мечтаний не осталось и следа. Лучше бы она сидела дома и не лезла, куда не просят.
– Вы что-то забыли, фрейлян Вера? – спросил Андрис, не поворачиваясь, – мне кажется, ключи от кладовки, которой вы пользуетесь, я видел у дежурного внизу, так что все должно быть в порядке, – он еще видел ее ключи, даже это заметил, Вера слабо улыбнулась.
– Нет, что вы, господин майор, благодарю, – пролепетала она в ответ, – я вовсе и не потому… Просто я хотела сказать вам…
– Мне? – Лауфенберг повернулся. Парадный китель небрежно расстегнут, между пальцев дымится сигарета. – И что же? Я слушаю. Впрочем, позвольте мне сказать за вас, – он подошел к ней и наклонился, прислонившись локтем к стене: – Могу поспорить, что вы думаете сейчас, – продолжил он, поправив ее волосы, – я думала, ты принц, а ты не принц. А ты – такой, как все, и даже хуже. Кстати, насчет принца вы не ошиблись, Вера, – усмехнулся он, – мой отец барон и в Вестфалии у нас есть целый замок. Можно сказать, почти что принц…
– Не смейте так говорить со мной, – ответила она враждебно, – что мне до ваших замков. Я ведь и так понимаю, что мы для вас вообще не люди, так, славянский сброд, как говорит денщик начальника штаба. Вы презираете меня. А теперь, когда я не утерпела и вернулась – подавно. Зачем вы ушли? – она, наконец-то отважилась посмотреть на него прямо, – как вы посмели уйти? Ведь я … – она всхлипнула и закрыла лицо руками, – я в вас влюбилась. Что мне теперь делать? – она думала, он рассмеется над ее признанием, и готова была провалиться сквозь пол от стыда. Но ничего подобного не произошло.
– Вы хорошо подумали, Вера? – его голос приблизился, но он спокоен, – я знаю, что ваш сосед, этот бывший профессор из университета, общается с весьма подозрительными людьми, которые вполне могут оказаться террористами. – Вера притихла и насторожилась. – Если ему станет известно, что вы не только работаете в офицерском общежитие, но и, простите, стали любовницей заместителя командира полка, он, мне кажется, не поймет ваших чувств. У вас будут неприятности, – "Так вот почему он ушел, – Веру как обухом ударило по голове, – вовсе не потому, что я дурнушка", – она даже обрадовалась такому открытию.
– Вы думаете, Андрис, я работаю на партизан? – спросила она испуганно, – это неправда.