Он расспрашивал об этом друзей и иногда краснел, слыша их простые, наглядные объяснения, но сомнения и иллюзии у него все-таки оставались. Он решил проверить все самостоятельно, увидеть собственными глазами, потрогать руками страшные раны, которые уже ощущал своим детским сердцем.
В памяти всплывали стенания и слезы, содержащиеся в стихотворениях Некрасова или в тургеневских "Записках охотника". Мысли начали сопоставляться с догадками, укладываться в единое целое. Перед ним возникала угрюмая картина жизни в деревне, отличная от мещанского быта, таинственная, вызывающая ужас. Достаточно было оказаться внутри этой жизни, чтобы охватить ее одним взглядом.
Он думал об этом, сменяя наживку на рыболовном крючке, и уже знал, что до сих пор самые интересные вещи обходили его стороной. Мальчик решил, что все поймет, когда увидит собственными глазами.
Он предчувствовал, что его ждут новые, неизвестные впечатления, стократно более сильные, нежели ночные походы в темный, нахмуренный лес, костры на одиноких полянах и рассказы о волках, медведях, дьявольских призраках и ведьмах, пьющих человеческую кровь.
Волк повстречался ему только раз, но убежал от него, как трусливый побитый пес. С той поры волков он не боялся.
В поисках ведьм и таинственных призраков он в полночь углублялся в лес или заходил на старое кладбище, часть которого уже обвалилась с крутого берега в реку. Страх он почувствовал только однажды, когда что-то ухнуло у него над головой, а в лесу появился непонятный блеск. Однако, хорошенько присмотревшись, он понял, что это филин.
С того момента он уже не верил в существование чертей и ведьм, а потому с неохотой слушал рассказываемые мальчишками "страшилки для старых баб".
Его мысли перебил монотонный, надрывный стон:
- О-о-о-ей! О-о-о-ей!
По узкой ленте песчаного берега шли, волоча за трос загруженную баржу, бурлаки. Он знал, что это бездомные нищие, бродяги, которых нанимали за гроши, чтобы они грузили и тащили корабли против течения - от Астрахани до Нижнего Новгорода.
Грязные, босые, оборванные, заросшие, как дикие звери, сгибаясь под врезавшимся в плечи тросом, бурлаки тянули тяжелую баржу, на которой у руля стоял хозяин - купец.
Покрытые ранами и мозолями черные ступни грязли в мокром песке, все ниже сгибались, укрываясь от солнца, потные шеи, а из тяжело вздымавшихся грудей вырывался только один звук:
- О-о-о-ей! О-о-о-ей!
Это была бурлацкая песнь, песнь нищеты, рабской немощи и отчаяния.
- О-о-о-ей! О-о-о-ей!
- Бог в помощь, бурлаки! - крикнул один из мальчишек, уступая дорогу.
- К черту! - буркнул идущий впереди высокий, с мощной обнаженной и усыпанной красными язвами грудью верзила. - Над нами только дьявол имеет власть, щенок…
Они миновали мальчишек, и уже издалека, из-за врезающегося в реку небольшого мыса, донесся затихающий стон:
- О-о-о-ей! О-о-о-ей!
У Ульянова защемило сердце. Он нигде не встречал дьявола, а ведь тот имел власть над бурлаками. Где же находится резиденция дьявола? Хочется его увидеть и померяться силами, даже если после этого всю жизнь пришлось бы стонать, как эти тянущие баржу люди.
Вечером Володя принес в условленное место карамельки и кусок шоколада. Он упрашивал Сережку, чтобы тот показал ему все, что требовало бы вмешательства Пугачева и Разина.
- Вы, городские, не знаете деревню и нашу жизнь, ведь у вас все по-другому, - сказал рыжий подросток, глядя на друга с презрением.
Недалеко проходил мужик.
На нем были белые штаны и сшитая из грубого домотканого полотна рубашка навыпуск. Он шел, мощно ступая черными босыми ногами и постукивая толстой палкой. Что-то бормотал себе под нос, потряхивая густой гривой спутанных волос.
- Павел Халин возвращается из усадьбы. Идет злой, значит, ничего не добился, - прошептал Сережка.
- Зачем он туда ходил? - спросил Ульянов.
- Уже два месяца каждый день ходит! - рассмеялся подросток. - Приключилась такая вещь, что младший сын господина Милютина поймал в лесу дочь Халина Настьку. Так-сяк… лаской, угрозами и подарками уговорил он ее, чтобы ходила к нему…
- Что же в этом плохого, что она ходила к Милютину? - спросил Володя.
- Ну и глупый же ты! - воскликнул Сережка и очень красочно и доступно все другу объяснил. - Ну и забеременела Настька… Халин требует теперь от господина пятьдесят рублей компенсации, а не то - грозит свести в могилу эту распутницу!
- И что Милютин? - спросил дрожащим голосом молодой Ульянов.
Говорит: "Не дам ни гроша, потому что она сама бегала к моему сыну, он ее не неволил. А если убьешь девку - пойдешь на каторгу!" Однако Халин все еще торгуется. Он думал, что выцыганит деньги и купит на ярмарке вторую корову…
- Что же теперь будет? - спросил, глядя в ужасе на Сережку, маленький Владимир.
- А ничего, будет бить бабу свою, а потом и Настьку. Потом напьется и завалится храпеть. Назавтра снова потопает к Милютину, будет клянчить, просить и отбивать поклоны до самой земли… - ответил рыжий подросток, небрежно сплевывая на землю.
- Я хочу посмотреть, как он будет бить… - шепнул Володя.
- Идем! Спрячемся за оградой, а оттуда все увидим и услышим, - согласился, хрустя конфетой и громко причмокивая, парнишка.
Они обежали деревню со стороны реки и затаились рядом с хатой Халина.
Из нее доносился возмущенный голос мужика:
- Этот наш кровопийца, палач, обидчик не хочет ничего слушать!.. Говорит, что эта сучка сама искала кобеля, пока не нашла…
- Ой нет! Матерь Пречистая, нет! - крикнула девушка. - Я влюбилась в него, а он обещал, что в церковь к алтарю меня поведет. Я не…
На ее грудь обрушился тяжелый удар.
- Ах ты, сука, ничтожество, подстилка ты подлая! - приговаривал мужик, бил куда попало, пинал ногами и ругался отвратительными словами.
- Что ж ты делаешь, животное! - бросилась на него с криком жена. - Убьешь девку…
Мужик схватил бабу за волосы, выволок из хаты и, подхватив кусок полена, стал охаживать ее по спине, по бокам и по голове.
Поднялся ужасный вой:
- Люди добрые! Спасайте! Убьет! У-у-бьет!..
Из соседних хат выбегали бабы, а за ними медленно выходили мужики.
Они встали вокруг и внимательно, спокойно смотрели.
На темных загоревших лицах крестьян маленький Ульянов не заметил даже тени волнения и сочувствия. Мужчины смотрели скорее с интересом и злобой, женщины вздыхали и с притворным ужасом закрывали глаза руками.
Сережка тихо рассмеялся.
- Люби жену, как душу, а тряси, как грушу, - прошептал он слова поговорки. - Этот трясет что надо!
- Спасайте соседку, а то забьет ее Павел насмерть! - воскликнула одна старуха.
- Не наше дело! - отрезал серьезным голосом деревенский староста. - Жена бывает самой дорогой два раза в жизни: когда приводишь ее в дом и когда провожаешь на кладбище. Ничего страшного! Поучит Павел - бабу и будет порядок!
Однако мужик впадал в еще большее бешенство. Не переставая ругаться, он отбросил полено, которым избивал жену, и нагнулся за тяжелой жердью.
В этот момент к нему подошел староста и примирительным голосом сказал:
- Ну хватит, хватит уже, сосед, Павел Иванович! Вы свое дело сделали, смотрите: баба вся в крови и уже не может встать. Хватит!
Халин поднял на него угрюмые, взбешенные глаза, внезапно успокоился и начал жаловаться, почти плача:
- Не уберегла девку, убожество! Что я теперь делать буду? Выродка буду кормить? Старый ворюга Милютин пятьдесят рублей заплатить не хочет… Вот я ему осенью, когда амбары будут полны зерна, подпущу в его берлогу "красного петуха", посвечу горячим заревом перед его высокородными, благородными глазами, видит Бог! Он меня никогда не забудет!
- Плохо говоришь, сосед! - упрекнул его один из мужиков. - Не дай, Господи, дойдут твои слова до полиции! Сгниешь тогда в тюрьме, точно тебе говорю.
Халин еще некоторое время плакал и огрызался. Лежащая на земле окровавленная баба воспользовалась этим, со стоном встала и пошла в хату.
Соседи, обсуждая девичье несчастье и слушая жалобы мужика, увели его с собой.
- Побегу я домой, надо скотину напоить, - сказал Сережка и побежал домой.
Володя не двигался с места. Он вслушивался в доносящиеся из избы звуки.
Обе женщины рыдали и жалобно завывали.
Потом смолкли и начали шептаться, как заговорщицы.
Вскоре из избы вышла девушка. Под мышкой она несла толстый сверток ткани и желтый в голубые цветы платок.
Мальчик, хотя был уже очень голоден, не покидал своего укрытия.
Он видел, как вернулся домой Павел. Шел, шатаясь, разговаривая сам с собой, размахивая руками. Даже пытался петь и танцевать, однако ноги у него подкосились, и он едва не рухнул на землю.
В хату он ввалился почти без сознания. Там избитая, покалеченная жена быстро уложила его в постель и стянула сапоги.
Володя слышал, как пьяный мужик храпел и даже во сне выкрикивал проклятия.
Крестьянка вышла за калитку и кого-то нетерпеливо стала высматривать.
Услышав доносившиеся со стороны сада шаги, она собрала во дворе несколько камней и положила их возле дома, подальше от окошка.
К ней приблизились две женщины.
Одна из них была Настька, заплаканная, перепуганная, с выступающим из-под фартука животом; вторая - маленькая, сгорбленная старушка - была деревенской знахаркой. Ее желтое перепаханное черными глубокими морщинами лицо было сосредоточенно. А черные и круглые, как у птицы, глаза беспокойно бегали по сторонам.
- Избавь, тетка, девку от ребенка! - прошептала крестьянка. - После жатвы принесу тебе серебряный рубль! Вот те крест, клянусь!
- Спешите, спешите! - бормотала, закатывая рукава, знахарка.
Мать помогла Настьке лечь на камни. В таком положении, живот ее выгнулся, как раздутое туловище коня, который три дня назад сдох в лесу, а собаки грызлись между собой за его гниющие останки.
Старушка, поковырявшись возле одежды девушки, пробормотала:
- Дай-ка, соседка, доску…
Крестьянка принесла тяжелую, широкую доску для стирки белья.
Знахарка, прокричав непонятные заклинания, подняла ее и со всей силы ударила по животу лежавшую Настьку. Раздался удушливый стон и тихий плач, после чего последовали новые удары.
Продолжалось это долго. Стоны, скрежет стиснутых зубов и глухие звуки ударов…
Девушка пронзительно крикнула и замолкла.
- Все… - буркнула старуха. - Принеси теперь воду и церковную свечку!
Бормоча заклинания, она брызгала на неподвижную Настьку водой и ходила вокруг нее со свечкой в руке, неустанно повторяя:
- Господи, помилуй! Господи, помилуй!
Мать наклонилась к лежащей девушке и вдруг отскочила, протерла испуганные глаза, схватила себя за волосы и прошептала:
- Тетка Анна, Настька мертва… Настька мерт-ва!
Затем она опустилась на землю и стала биться головой о стену.
Откуда-то издалека донеслись звуки гармошки.
Веселые, высокие ноты игриво переливались.
Молодой беззаботный голос пел:
Три деревни, два села
Восемь девок, один я!
Ух - Ах!
Глава III
Вся деревня собралась перед домом Халина.
Белый гроб, сбитый наспех из оструганных досок, стоял на двух табуретках в правом углу хаты. На полке с черными, закопченными иконами горела восковая свеча.
Молодой маленький худой поп в выцветшей, посеревшей сутане и старой из черного бархата накидке читал молитвы. Потом пел сухим голосом, сдерживая возмущение всей силой воли. Его голубые глаза то и дело наливались слезами, а бледные руки сильно сжимали крест, когда он, тяжело вздыхая, пел обрывистые слова молитв.
Поп не глядел на толпившихся вокруг сельчан, пряча глаза за опущенными веками.
Время от времени бросал он взгляд на мертвую Настьку.
Видел ее заострившийся нос, образовавшиеся от нестерпимой боли возле губ морщины и один мутный незакрытый глаз.
В такие моменты пение прерывалось, поп со свистом втягивал воздух и еще сильнее впивался худыми пальцами в металл креста.
Богослужение подошло к концу.
Затихли ужасные, жалобные слова:
- Упокой ее, Господи, в пристанище святых Твоих!
Мужики вынесли Настьку и быстрым шагом направились к кладбищу, где паслись оставленные без присмотра коровы, а среди сорняков, помятых зарослей ракитника и вьюнка бегали собаки.
Над могилой девушки быстро вырос маленький курган из желтой глины, а над ним - белый, деревянный, без надписи крест.
Господин Ульянов пригласил попа к себе на чай:
- Издалека прибыли, святой отец, устали, наверное. Милости просим к нам!
Халин не удерживал священника; и даже был рад, что избавился от незнакомого попа из далекой приходской церкви. Чужой и "ученый" человек испортил бы, стесняя всех, поминальное пиршество.
Мария Александровна поддержала просьбу мужа.
Молодой поп, смущенно и по-доброму улыбнувшись, молча кивнул головой и снял траурную накидку, а крест, кропило и бутылку со святой водой завернул в красный платок. Затем, вытряхнув угли из кадила, взглянул на крестьян.
Они брали пальцами из маленькой миски щепотки пшенной каши и нетерпеливо смотрели на осиротевших родителей, которые лопатами ровняли могилу.
Господин Ульянов, пригласив попа к столу, покровительственным тоном расспрашивал его о доме, семье, церковных делах.
Поп, скромно опуская глаза, рассказывал осторожно, с недоверием.
- Какую вы, отец, семинарию закончили? - спросила госпожа Ульянова.
- Киевскую семинарию, а затем духовную академию в Петербурге, фамилия моя - Чернявин, Виссарион Чернявин… - ответил поп тихим голосом.
- Духовную академию! - воскликнул господин Ульянов. - Так ведь это же самое высокое научное заведение, а вы, отец Виссарион, зарылись в деревенскую глушь! Как такое возможно?
Поп поднял встревоженные глаза и прошептал:
- Я не знаю, могу ли говорить открыто… Опасаюсь, что кто-нибудь может подслушать…
- Нам можете говорить смело… - заявила Мария Александровна.
- Хорошо… - прошептал поп. - Я знаком с вашим сыном - Александром Ильичом…
- Да-а? - удивилась госпожа Ульянова. - И где же вы с ним встретились?
- В Казани… У нас есть общие знакомые… - прозвучал уклончивый ответ.
- Отец, расскажите же, наконец, как могло случиться, что ученого священника направили в такой глухой приход?
Отец Виссарион подозрительно оглянулся и, наклонившись над столом, прошептал:
- Я гоним епархиальным епископом и святейшим Синодом…
- За что?
- За то, что восстал против церковной политики и отказался быть церковным чиновником. Призвание мое - несение истинной веры во Христа и ее укрепление…
Внезапно оживившись, он стал говорить смелее, громче:
- Россия пока еще дикая, почти языческая страна, мои дорогие! Священники наши должны быть миссионерами! Ведь наш темный, необразованный народ ничего не перенял из христианства. Ничего! Раньше бил поклоны у ног деревянного идола Перуна, а теперь, спустя тысячу лет, бьет челом перед нарисованными на дереве иконами. Для него Бог - это икона, а о Духе он так ничего и не знает. Не знает, не думает и не может понять! Любви, света, надежды и веры нет у нашего народа, но, что ужаснее, народ наш способен отрекаться даже от самых мелких признаков веры - молитвы и впадать в угрюмое богохульство!
Он замолчал, задумавшись.
- Наш мужик молится за урожай, за увеличение пашни и за то, чтобы ее отобрали у тех, чьи владения больше… - продолжал отец Виссарион. - Только это у него в голове. За обещание земли он пойдет и в рай, и в ад! Царь Александр II раскрепостил мужиков, привязав к небольшим наделам земли, которые ничего, кроме нищенского существования и постоянной борьбы с голодом, не могут им дать… Его назвали "Освободителем"! Кто-то мудрый посоветовал ему направить мысли народа на постоянную тягу к земле и обманчивыми обещаниями парализовать его жизненные силы. Это дьявольский план!.. За это царь и погиб от рук революционеров…
Все молчали. Володя всматривался в бледное, уставшее лицо отца Виссариона.
- Как же я могу привлечь этот народ к учению Христа, если мне приказывают обманывать его, склонять к покорности, к обоготворению царя и уступчивости злым властям? Не могу! Не могу!..
Он вздохнул и добавил шепотом:
- Я написал об этом трактат. И вот я гоним, за мной следит полиция, меня сослали в деревню… Священник!.. Великое слово! Ужасная ответственность! Вы были на похоронах этой девушки… Мне известно, что происходит в деревне… Известно, потому что на исповеди я слышу об ужасных вещах! Это не преступления, ведь это слово неприменимо к нападению волка на ягненка? Мы живем в беспросветной тьме. Мужья насмерть забивают своих жен, когда почувствуют тягу к другой женщине. Жены подсыпают мужьям в водку яд, чтобы от них избавиться. Девушки ведут распутный образ жизни, а затем бегут к знахаркам, чтобы те избавили их от неизбежных последствий; пьянство, первобытные обычаи; человеческая жизнь не имеет никакой ценности: убить человека, убить с изощренной азиатской изобретательностью, чтобы он чувствовал наступление смерти, - таков наш народ! Никто не знает и не предчувствует, какие могут быть последствия всего этого…
- Революция, бунт? - спросил шепотом господин Ульянов.
- Нет! - воскликнул молодой поп. - Народ, как дикое хищное животное, вырвется из клетки и утопит все в преступном урагане, в кровавом половодье, в огне… Это время уже приближается!
Он поднял руку и, тяжело дыша, потряс ею над головой.
- Это ужасно! - промолвила Мария Александровна.
- Быть может, наши школы станут спасением от этого бедствия? - спросил господин Ульянов.
- Это слишком долгий путь! А с учетом настроений нашего народа - даже опасный. Книжка не накормит голодных. С пользой можно учить только сытых и спокойных людей. А у нас - голод и ненависть… Не надо себя обманывать!
Сказав это, отец Виссарион встал из-за стола, трижды перекрестился и прошептал просящим голосом:
- Только, дорогие мои, не пересказывайте никому нашу беседу! Я не боюсь, но мне хотелось бы побыть в этих местах подольше…
Они вышли во двор, где стояла повозка.
Кучера не было.
- Володя, сбегай-ка к Халину! Наверняка работник ваш, отец Виссарион, пирует с остальными на поминках, - сказал господин Ульянов.
Только мальчик захотел исполнить приказ отца, как на крыльцо хаты Халина стали выходить мужики с бабами. Они размашисто троекратно крестились и, шатаясь и спотыкаясь, спускались по ступенькам.
Выйдя на улицу, затянули нестройным хором какую-то задорную песню.
Пьяный и шатающийся кучер побежал к своей повозке.
- Почетные, торжественные похороны устроили дочке… Ха! Приюти, Господи, душу рабы твоей Настасьи… - бормотал он, вскарабкиваясь на козлы.
Повозка покатилась по улице, вздымая за собой облака пыли.
Пьяный мужик хлестал клячу бичом и кричал злым голосом:
- Я с тебя, стерва, шкуру спущу, кости переломаю!..
Родители Володи вернулись домой.
Мальчик остался и смотрел на исчезавшую за поворотом, подпрыгивавшую на камнях и лязгавшую окованными колесами повозку маленького, бледного попа.