- Конечно, в противном случае появятся новые Разин, Пугачев - самозванные вожди народа, ведущие на бунт! - со смехом воскликнул доктор. - А если наш темный муравейник расшевелить, то-то был бы танец! Изо всех нор стали бы выползать черти, ведьмы, бесы, оборотни и понеслись бы перед нашими Иванами, Степанами, Василиями! А эти спокойные, добрые, богобоязненные мужички побрели бы с грозным урчанием, размахивая ножами, топорами и жердями, пуская кровь всем, кто повстречался бы им на пути, без разбору! Ради удовольствия посмотреть на горячую юшку, чтобы убедиться наконец: красные или голубые внутренности, например, у отца Макария? Ха! Поднялся бы огромный грохот и шумиха, а зарево бы занялось по всей святой Руси! Знаю я наш народец! Не сильно изменился он со времен татарского ига. Татары резвились - только земля дрожала, но это ерунда по сравнению с тем, как порезвились бы наши православные иваны, алексеи и кондраты. Уф! Аж мурашки по коже от одной только мысли!
Все задумались, беспокойно глядя друг на друга, хотя на столе уже стояла батарея опорожненных бутылок.
- Ой, ваша правда, доктор, святая правда! - прервал молчание комиссар полиции. - Это был бы такой танец, что клубы пыли заслонили бы небо! Я вам кое-что об этом расскажу…
Все уселись удобнее и закурили сигареты. Ульянов подлил пива.
- Над Волгой, близ Самары, в минувшем году кочевал цыганский табор. Это хищное и неисправимое племя! Известно, что где цыгане, там воровство. Пропадает невинность деревенских девок, пропадают кони, ха-ха-ха!
- Одной пропажи не вернешь, а за другую можно побороться! - заметил, лаская свой прекрасный крест, отец Макарий.
- Вот именно! - кивнул головой Богатов. - Так и случилось. Какой-то цыганский молодец, наведываясь в ближайшую деревню, высмотрел себе красавицу, ну и спал с ней осенними ночами на мягком сенце. Но тратил время не только на амуры! Высматривал он, где и у кого из мужиков чего можно взять. Увели цыгане трех лучших коней, переправились на другой берег, продали добычу татарам и сгинули в степи, как стая волков. Долго искали мужики украденных коней, пока не узнали, что они у татар. Пошептались мужики между собой, посоветовались со своим попом и однажды ночью совершили налет. Затолкли жердями и зарубили топорами восемь татар, а потом отобрали коней. Авантюра, жалобы, шум, суд! Пятеро пошли на каторгу… На следующий год табор вновь кочевал поблизости, и молодой цыган проведал брошенную любовницу. Тут-то его и поймали… Началось представление, настоящий театр! Ой, что это было! Девку обвинили в том, что она ведьма, так как одна из старушек видела ее собственными глазами, летающую на метле! Привязали дивчине к шее старый мельничный жернов и сбросили с берега в водоворот Волги… Пошла ко дну, как щенок… С цыганом позабавились иначе. Связали ему ремнем руки, намазали медом и повесили в лесу над муравейником так, чтобы доставал его стопами. Вся деревня три дня и ночи ходила понаблюдать, как конокрада живьем пожирали муравьи! Двоих мужиков приговорили потом к трем годам строгой тюрьмы…
- Суровое, слишком суровое наказание! - воскликнул отец Макарий. - За что? За какого-то цыгана-язычника и нескольких татар? Наверняка сам Бог радовался тому, что идолопоклонников отправили в ад!
- Бог, снова Бог… - простонал Володя.
Имя это, как лезвие, пронзило мозг и сердце мальчика.
Он с плачем выскользнул из гостиной. Вернувшись во флигель, упал лицом на кровать и долго, тяжело, безнадежно рыдал.
Его разбудил брат, вернувшийся домой за полночь. Брат был поражен, заметив заплаканное лицо мальчишки.
- Что с тобой случилось? - спросил он. - Ты плакал? Уснул в одежде…
Слезы хлынули из глаз Владимира.
Срывающимся голосом, постанывая и рыдая, он рассказал брату обо всем и, сжимая кулаки, прошептал:
- Бог злой… злой!
Старший брат взглянул на него внимательно, задумался и сказал тихо, но твердо:
- Бога нет…
Мальчик покачнулся, как пьяный, пронзительно вскрикнул и упал без сознания.
Глава II
Весна близилась к концу.
Волга сбросила с себя ледяные оковы. По ней уже прошли первые пассажирские суда. На реке все чаще появлялись спускающиеся по течению плоты. Пролетели, держа курс на север, последние стаи диких гусей и уток.
Володя принес из гимназии табель с годовыми оценками; в нем были одни пятерки и резолюция педсовета, согласно которой он признавался первым учеником в классе.
Отец погладил его по лицу, мама поцеловала в лоб и сказала:
- Ты моя радость и гордость!
Он со спокойствием и безразличием принимал похвалы.
Даже не понимал, за что его хвалят. Учился он старательно, потому что хотел как можно быстрее поглотить знания. Учеба давалась ему легко. Особенно он любил латынь и по собственной инициативе пробовал читать Цицерона, листая при этом толстый словарь Шульца или обращаясь за помощью к брату Александру. Несмотря на все эти занятия у него оставалось немало свободного времени. Он много читал, увлекаясь Пушкиным, Лермонтовым, Некрасовым; два раза прочел "Войну и мир" Толстого и проглотил неисчислимое количество книжек.
Обычно он делил книги на две категории: бабские, то есть сентиментальные, бессмысленные, после которых ничего, кроме красивого звучания слов, не оставалось, и настоящие - в которых находил мысли, глубоко западавшие ему в сердце и мозг.
Зачитываться книгами он начал недавно. До сих пор ему мешало в этом увлечение коньками.
Он любил скорость и постоянный контроль над своими мышцами, необходимый для сохранения равновесия.
Сделав уроки, он бежал кататься на замерзшую речку. Возвращался оттуда уставший и сонный. О чтении не могло быть и речи. Ложился в кровать и засыпал как убитый.
Только минувшей зимой он понял, что коньки отнимают у него много драгоценного времени и лишают возможности проводить его с пользой.
Сомнения были недолгими.
Стиснув зубы, он пошел к приятелю Крылову, чтобы обменять свои американские коньки на четыре томика Тургенева в хорошем переплете.
Володя был первым учеником; самым усердным, способным и дисциплинированным. И все же это не мешало ему радоваться наступающим каникулам.
Семья Ульяновых проводила лето в маленькой, лежавшей недалеко от реки и окруженной лесами деревеньке Кукушкино.
Для маленького Владимира это был рай. Сельчане относились к Ульяновым по-дружески, а особенно любили Марию Александровну, которая лечила их совершенно бесплатно, иногда заглядывая в медицинский справочник и раздавая лечебные травы, а также привезенные из города микстуры. Среди местного населения у нее была устоявшаяся репутация отличной врачевательницы.
Мальчишка тоже имел в деревне много друзей.
Подвижный, жаждущий приключений, смелый, он собирал вокруг себя ребят, которые поражались его изобретательности и силе. Они обожали его, не видя в нем снисходительности господского сынка; он никогда не пытался их поучать или высмеивать. Обычно недоверчивый, а иногда и резкий в отношениях с приятелями из гимназии, здесь Володя чувствовал себя в своей стихии. Был равным среди равных.
Иногда он возвращался домой с подбитым глазом. Когда Мария Александровна с досадой выговаривала ему за это, Володя, глядя в любимое лицо матери, отвечал с легкой улыбкой:
- Это ничего, мамочка! Мы играли в казаков-разбойников. Рыжий Ванька мне заехал кулаком в глаз, но я тоже набил ему неплохой синяк. Мне не хотелось сдаваться, и я сражался один против пятерых, пока не прибежали мои разбойники…
Теперь, после получения табеля с годовыми оценками и окончания учебного года, Володя пребывал в предвкушении всех этих удовольствий.
Старший брат оставался в городе, сестры Мария и Ольга были приглашены к тетке, поэтому он ехал с родителями один.
Прибыв в деревню, Володя сразу же умыкнул из дому и побежал в лес, пока родители распаковывали чемоданы и корзины.
Солнце клонилось к закату.
Деревья, усыпанные свежей, пахнущей листвой, роняли последние цветы и семена. Яркая, зеленая трава, белые, желтые и голубые весенние цветы источали аромат. Воздух был наполнен запахом еще сырой земли. В воздухе летали бабочки и блестящие мухи, с жужжанием проносились жуки. По верхушкам сосен прыгали белки. Вокруг порхали птицы, щебетали, свистели и ловили насекомых.
Мальчик замер в восхищении, приветствуя лес, траву, насекомых и птиц.
Все вокруг казалось ему прекрасным, безмерно счастливым, бессмертным.
Володя невольно сорвал с головы шапку и окунул взгляд в бескрайнюю голубизну неба.
- Бог! Великий, добрый Бог!.. - воскликнул он с благодарностью и умилением.
Звучание этого слова напомнило мальчику отца Макария и коллежского советника Богатова. Он болезненно поморщился, сердито сощурил глаза и опять натянул шапку на голову.
Затем он пересек лес, путаясь в пересекавших тропинку корнях деревьев, и вышел на высокий берег реки.
Заросший кустарником дикой малины и калины, он обрывался почти вертикально.
Ниже, невидимые за густой растительностью, звенели и шипели выползающие на узкую песчаную полоску волны.
Река, широко разлившаяся, доходящая до квадратов полей, которые раскинулись от низкого песчаного берега и желтых, хорошо знакомых мальчику пляжей, скрытых теперь под водой, - плыла спокойно и величественно.
Лента реки, играя бледно-голубыми, розовыми, золотистыми и зеленоватыми оттенками, напоминала одеяния ангелов и архангелов, нарисованных под куполом кафедрального собора.
Ему хотелось броситься в эти разноцветные, ласковые струи и плыть, плыть далеко, к солнцу, разбрасывавшему пурпур и золото, зовущему и влекущему.
Маленький Владимир вновь обнажил голову и стоял в неописуемом восхищении - неподвижный, засмотревшийся, бессознательно всей силой легких вдыхая прилетавшие с Волги дуновения свежего воздуха.
Из-за выступающей скалы, где пенились и кружились юркие струи, выплыл большой плот.
Люди, упершись плечами в длинные багры, вбивали их окованные железом концы в дно, проталкивая сотни толстых стволов, связанных между собой лыком.
Посреди плота стоял шалаш из древесной коры и зеленых ветвей, а перед ним на каменной плите горел небольшой костер.
Толстый, бородатый купец сидел возле огня и пил чай, подливая его в блюдце из чашки.
Время от времени он поощрительно покрикивал:
- Эй-эй! Мощнее, быстрее, усерднее! Спойте-ка, парни, работа будет лучше спориться! Ну!
Склонившиеся над баграми работники угрюмыми голосами начали урчать:
Эй, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет!
Эй, ухнем! Эй, ухнем!
Неохотные, урчащие голоса оживали медленно, становились все громче, смелее и ритмичнее.
Стоящий на длинном рулевом весле молодой работник неожиданно звонким тенором затянул разбойничью песню:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…
Хор сгорбленных силуэтов, топающих босыми ногами по движущимся, мокрым балкам, дружно подхватил:
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
Слова песни отражались от крутого обрыва берега; неслись над рекой, растекались по долине, рассеченной квадратами полей и зеленью лугов до самого горизонта.
Внезапно плот зацепился за подводный камень и начал быстро вращаться в водовороте, затягивавшем его на глубину.
Песню прервал пронзительный крик, топот ног становился все более громким и частым, багры все сильнее впивались в измученные плечи работающих людей, плескалась вода, скрипел руль, трещали соединения бревен.
Еще не умерло далекое эхо песни, еще вибрировали в воздухе последние слова, когда сидевший перед шалашом купец вскочил и подбежал к рулевому.
Широко замахнувшись, купец ударил по лицу борющегося с бурным течением человека, крича при этом бешеным, хрипящим голосом:
- Сукин сын! Чтобы мать твою суку… К чертям рогатым! Ах, вы - убожества, подлые попрошайки, отбросы, отребье тюремное! Чтоб вас холера задушила! Чтоб…
Он бегал, метал проклятия, бил, толкался, грозил, выкрикивал плохие, гнилые, отвратительные слова…
Высокий берег повторял все, слова отскакивали от него, как мячи; летели над рекой и падали там же, где еще совсем недавно умирали куплеты песни о предводителе разбойников и защитнике угнетенного народа Разине.
Река внезапно стала бесцветной, серой и сморщенной, как лицо старца; ангелы, одетые в перламутровые, розовые, голубые и зеленые наряды, улетели, а небо стало таким же бледным, как вода.
Володя снова со всей силы натянул на голову шапку и, засунув руки в карманы брюк, задумчивый и грустный отправился домой.
Радость умерла в его сердце.
Он уже ни в чем не замечал безбрежной, бессмертной радости.
Все унеслось, улетело без следа, без эха. Мальчик оглядывался вокруг и шептал:
- Мама и священник в гимназии учат, что Бог милосерден и вечен… Почему же тогда умирают люди, собаки, птицы? Почему же проходит наполненная светом и радостью тишина? Почему прерывается несущаяся над рекой песня? Почему этот толстый купец бьет рулевого и во все горло выкрикивает отвратительные слова? Нет! Бог не милосерден, ведь он не сделал вечными радость и красоту! А может, Он сам не вечен? Может, Он жил когда-то и был милосерден? А потом Он умер - и милосердия на земле не стало?
- Бога нет… - вспомнил он слова брата Александра.
- Лучше об этом не думать - прошептал мальчик.
Болезненная гримаса исказила его круглое лицо и затаилась в уголках дрожащих век.
Дни в деревне проходили полные незабываемых впечатлений.
Володя вместе с деревенскими мальчишками ходил в лес, на поля, на берег реки, где дети купались или ловили на удочку рыбу.
В лесу молодой Ульянов охотился. Он смастерил себе настоящий лук и стрелял из него в птиц. Делать это приходилось в тайне от матери, которая ругала его за это.
- Помни, сынок, - говорила она, глядя на сына строгим взглядом, - что самым дорогим сокровищем, которое есть у людей, является жизнь. Бог в своей доброте наградил ею живые существа. Никто не должен обижать Бога, убивая человека или даже самое маленькое насекомое.
- Даже комара, который кусается? - спросил мальчик.
- Ну… комар это - вредное насекомое… - ответила несколько растерявшаяся мать.
- А волк? Медведь? - спрашивал он дальше.
- Это опять же - хищники… - объясняла она неуверенным голосом.
- А что - вредных и хищных людей не бывает? - настаивал мальчик. - Я слышал, что отец Макарий называл революционеров вредителями, а комиссар полиции, господин Богатов, рассказывал, что цыгане - хищники… Скажи, мама!
Мария Александровна внимательно посмотрела в пытливые глаза сына. Хотела что-то ответить, но стиснула губы и после долгого молчания прошептала:
- Сейчас ты этого не поймешь. Ты еще мал. Узнаешь все со временем…
Он больше не задавал ей вопросов, а по птицам стрелял только тайком.
Еще Володя любил играть в кости. Он знал, что родителям это не нравится и постоянно вынужден был выслушивать от них нравоучения. Однако справиться с тягой к азарту не мог.
Кости он привез с собой и играл с ребятами, выигрывая маленьких белочек, зайчат, выкраденных из гнезда или пойманных дроздов и щеглов, трости с рукоятками из причудливо изогнутых корней.
Он никогда не проигрывал.
Наконец его разоблачили.
Он бросал кость, наполненную оловом, на которой всегда выпадало максимальное число.
Сначала его побили, однако никто и не думал его презирать. Наоборот, его небывалое изобретение вызвало в товарищах чувство уважения. Сам же он пожал плечами и спокойно сказал:
- За что вы меня побили? Я ведь хотел выиграть, поэтому и приготовил себе беспроигрышную кость.
- Ну, ты молодец! - покачал головой веснушчатый и ловкий, как кот, подросток, рыжий Сережка Халтурин. - Не любишь, брат, проигрывать?
- Я играю, чтобы выигрывать! - ответил Володя, щуря глаза.
Он ожидал услышать обвинение в нечестности. Это слово он часто слышал в гимназии: малейшее несоблюдение правил игры вызывало взрыв возмущения и крик о нечестности.
Володя почти никогда не играл на переменках.
Обычно он ходил в класс рисования и смотрел на гипсовые модели, бюсты Венеры, большую фигуру опиравшегося на дубину Геракла, он листал альбомы с картинами из Эрмитажа, галереи Строганова и Лувра.
Его удивляли многие несуразности.
На контрольных занятиях ученики списывали друг у друга, на уроках глухого капеллана подсказывали и не говорили, что это подло или нечестно, хотя охотно делали это во время игр.
Были в этом некие фальшь и непорядочность, которых он объяснить не мог, а потому - с презрением улыбался.
Деревенские мальчишки побили его за кость с оловом.
Это было понятно. Они злились за то, что он их обыграл. Однако назвали его "молодцом", похвалили и, причмокивая губами, восхищались беспроигрышной костью и ее изобретателем.
Молодой Ульянов часто думал об этом, когда ходил с друзьями на берег глубокого речного залива ловить рыбу.
Мальчишки садились рядом в нескольких шагах друг от друга и забрасывали удочки в черную от глубины воду. Сначала - молчали, наблюдая за движением сделанных из пробок и гусиных перьев поплавков. Время от времени слышны были лишь громкие хлопки ладонью по лбу или шее, предназначенные надоедливым и ненасытным комарам.
Через некоторое время, устав от молчания, заводили разговор.
Ульянов внимательно слушал друзей, не пропуская ни единого слова.
Особенно он любил рассказы рыжего Сережки.
От него он впервые узнал, кем был прославленный разбойник Разин, свирепствовавший некогда на Волге.
Раньше он знал, что Разин был могущественным вожаком, похищавшим плывущих с товаром со стороны Каспийского моря богатых персов. Здесь на берегу Волги, которая помнила расписные разбойничьи челны, он услышал, что свою добычу Разин отдавал бедным мужикам, выкупал их из неволи, защищал от царских воевод бегущих от несносного ярма бедняков.
Рыжий подросток рассказывал еще о Пугачеве и других бунтарских вождях, встававших на защиту угнетаемых крестьян и лишавших сна царицу Екатерину.
- Эх! - вздыхал и потягивался мечтательно Сережка. - Если бы теперь такой Разин или Пугачев пришли! Пошли бы мы за ними да позабавились бы с чиновниками, полицией! Они уже вот тут, тут сидят!
С этими словами он бил себя ребром ладони по шее, повторяя безошибочно жест отца или брата, который работал на фабрике.
От своих друзей молодой Ульянов узнал о крестьянской нищете и угнетении.
Многие вещи были ему непонятны.
Выражения: "одну ночь Ванька спит с Машкой, другую - с Веркой", "у Дуняшки был выкидыш, потому что она ходила к знахарке, старой Анне, которая живет на окраине деревни и водится с чертями", "бабские настроения из ребра выбил", "пошел с сумой за неуплату налогов", "барщина", "красный петух, которого пустил за обиды своему хозяину" некий Иван Грязнов - все это было для него непонятным, пугающим, удивительным.