Он был настолько туп, упрям и так хотел получить очередной орден и ранг за свои лояльные убеждения, что Ульянов, захотев вступить с ним в полемику, плюнул и отказался от этого намерения.
Он дал ему прозвище "скотина с орденом", которое приросло к семинаристу на весь период его педагогической карьеры.
В седьмом классе произошли серьезные события, оказавшие влияние на жизнь Владимира Ульянова.
Он провел лето с братом Александром, который к тому времени был уже студентом факультета математики и естественных наук.
На прогулках Александр начал разговаривать с младшим братом всерьез, удивляясь его начитанности, глубине мысли и ясности логических доводов.
Он рассказал Володе о революционной партии "Народная воля" и признался, что состоит в ней.
- Мы хотим, - говорил Александр, - чтобы весь наш народ, а значит и наиболее многочисленная его часть - крестьянство, принял участие в деле управления Россией. Мы должны заставить династию собрать Учредительное собрание, которое и примет решение о форме управления страной. Только тогда исчезнут в нашем угнетаемом страдальце народе невежество и нищета!
Владимир слушал.
А когда брат закончил, спросил его:
- Как вы собираетесь заставить царя сделать это? Нашим народом управляют, как если бы он был безмозглым стадом. Сам он ничего сделать не может из-за подозрительности и неумения идти плечом к плечу; в деревне я видел это на каждом шагу.
- Партия ищет сочувствующих в кругах либерального дворянства, - ответил Александр. - Она обладает влиянием и сможет дойти до царя…
- Меня это удивляет! - воскликнул мальчик. - Ведь если позволить говорить народу, благосостояние дворянства уменьшится! Оно вас не поддержит!
- Тогда мы применим террор! - крикнул Александр.
- Чего вы добились бомбами Желябова и Перовской? Царя Александра III и прежнее, николаевское, солдатское правительство? - пожал плечами Владимир.
- Откуда тебе все это известно?
- Нам рассказывал об этом учитель истории, - ответил Владимир. - Тот, которого в середине года прислали в гимназию, Семен Александрович Остапов… Но у меня к тебе еще один вопрос. Скажи, вы отстаиваете интересы всей России или только крестьянства?
- Что за вопрос? - удивился брат. - Ясное дело: нас заботит вся Россия, снизу доверху!
Владимир презрительно усмехнулся и, небрежно пожимая плечами, сказал:
- Если так - то вы забавляетесь грезами!
- Почему?!
- Потому что все будут недовольны и возникнет постоянная внутренняя борьба. Предположим хотя бы на миг, что у крестьян будет большинство в правительстве. А они мечтают только об одном: получить как можно больше земли. Остапов доказывает, что именно поэтому так долго держится плохое царское правительство. Его идеалом стала экспансия, а это соответствует устремлениям, аппетитам и мечтам всего народа. Но оставим эту тему. Меня другое интересует. Мужики, преданные своей извечной жажде земли, получив влияние на правительство, сразу произведут новых помещиков. К ним воспылают ненавистью как прежние привилегированные владельцы земли, так и деревенская беднота. Какой же в этом смысл, если мы говорим обо всей России, сверху донизу?
Закрыв глаза, он взорвался сухим смехом.
Братья еще не раз возвращались к этому спору, и Александр всегда вынужден был признавать, что младший брат вызывает в нем серьезные сомнения о спасительности программы "Народной воли".
Однажды Владимир сказал брату:
- Я охотно бросил бы бомбу в царя и его придворных, но в партию твою не вступлю никогда!
- Почему!?
- Это сборище "святых сумасшедших"! Зачем вы думаете, требуете и добиваетесь за народ? В свое время он и сам способен будет возопить, заглушая взрывы ваших бомб, а террор продумает так, что покраснел бы и сам Желябов.
- Это тебе тоже Остапов сказал? - спросил Александр.
- Нет, это я тебе говорю! - парировал серьезным голосом мальчишка. - Я знаю, что так и будет, ведь народ наш дикий, кровожадный, безжалостный ко всем и вся; к прошлому, которое, подобно настоящему, является для него мачехой, - не привязан; ему не знакомы никакие принципы и не страшны никакие препятствия, кроме жестокой силы, - только она способна его согнуть.
О "Народной воле" они больше не разговаривали.
Вскоре Александр предложил брату совместное чтение трудов Карла Маркса.
Книги эти захватили Володю сразу же.
Из-за них он бросил любимых римских классиков и больше не листал для удовольствия замечательный "Реальный словарь классических древностей" Любкера. Выучив наспех необходимые уроки, он принимался за Маркса, делая пометки и исписывая целые страницы собственными мыслями.
Когда старший брат смотрел на него в изумлении, он говорил возбужденным, восхищенным голосом:
- Вот это вам нужно и - ничего больше! Здесь - тактика, стратегия и несомненная победа!
- Это подходит для индустриальных стран, а не для нашей святой Руси с ее деревянными сохами, курными избами и знахарями! - возражал брат.
- Это подходит для борьбы одного класса против всего общества! - отвечал Владимир.
В гимназии все было по-старому. Ульянов по-прежнему оставался первым учеником. Ему удалось бы сохранить это звание, даже если бы у него не было такого усердия и способностей.
Гимназисты значительно отставали от него.
Некоторые из них не вышли за рамки безнадежного мещанства. Шестнадцати- или семнадцатилетние парни погружались в пьянство и азартные игры в карты; предавались разврату, совершая ночные вылазки на окраины, где среди темных улочек, угрожающе, нагло горели красные фонари публичных домов; нагло крутили романы с горничными, швеями и приезжавшими в город на заработки деревенскими девушками.
Никто ничего не читал, ничем не интересовался и не увлекался. Единственная мысль двигала ими. Правдами и неправдами окончить гимназию, затем университет или другое учебное заведение, стать чиновником и вести спокойную беспечную жизнь, озаряемую иногда большой взяткой, новым рангом, орденом или продвижением по службе.
Это был период душевной смерти, подлости характеров, рабского молчания и безграничного лизоблюдства - тоскливое, прогнившее жизненное болото, на которое ступила тяжелая стопа Александра III; период, в котором церковь, наука, таланты согнулись перед мощью династии. Это была тишина перед ужасной бурей, терзающее, вызывающее тревогу молчание, от которого убегали в безвольную покорность, бестолковый быт, существование, руководимое с высоты трона помазанника Божьего.
Поняв это, Владимир простил "Народной воле" беспочвенную и отчаянную мечтательность. Он чувствовал, что это был стихийный протест. Дело было не в народе и не в России. Надо было встряхнуть всю страну, заставить ее выйти из состояния апатии хотя бы ценой взрыва адской машины.
Однако нить дружбы и духовной близости между ним и братом без видимой причины прервалась. Владимир был для Александра слишком трезвомыслящим, смело смотрящим правде в глаза, строгим. Кроме того, он не скрывал, что не считает брата прирожденным революционером.
Александр писал научный трактат. Целыми днями сидел, согнувшись над микроскопом, изучал каких-то червей.
"Настоящий революционер не может столько времени тратить на каких-то червей! - думал Владимир с возмущением. - В деревне, попав в руки диких отцов и невежественных знахарок, умирают Настьки; дарьи и их дочери отправляются нищенствовать; городские дети больше всего любят топить собак и кошек; свирепствует коллежский советник Богатов; пьянствует и говорит о покорности отец Макарий; все молчат и ходят с плотоядными лицами, а тут - червяки! Кому нужно знать - есть у них сердце и мозг, или нет? Тут надо думать о ста двадцати миллионах людей, а не о червях!"
Владимир почувствовал себя очень одиноким.
У него не было никого, с кем он мог бы поделиться волнующими его мыслями.
Оставался только Карл Маркс. Дерзкий, холодный мыслитель открывал мальчишке новые и все более захватывающие истины.
Владимир очень обрадовался, получив в одно из воскресений приглашение от профессора Остапова, которого очень любил. Молодой, с бледным, почти прозрачным лицом и карими глазами, учитель встретил его с сердечной фамильярностью.
Пожимая руку, он сказал:
- Я давно хотел пригласить вас к себе, чтобы извиниться за глупости, которыми чаще всего угощаю в классе. Впрочем, для всех остальных они очень даже удобоваримы, кроме вас, который, насколько я понял из ваших ответов, не только много читал, но и смог понять, чем является наша прекрасная действительность, - я всегда чувствую конфуз!
Растерянный Владимир что-то бормотал.
- Нет, прошу не возражать! Я ведь и сам отдаю себе отчет в том, что делаю, - перебил его профессор. - Но что же вы хотите? "Рада бы душа в рай, да грехи не пускают"! Я не герой! Боюсь собственной тени, не говоря уже об окружном кураторе или губернаторе. Да вообще слабый я человек, очень слабый!
Он проводил гостя в гостиную, в которой сидели еще несколько, видимо, приезжих гостей. В городе Володя их никогда не встречал.
Один из них, одетый в студенческий мундир, рассказывал о жизни в столицах.
Образ, описываемый им с воодушевлением, ораторским талантом и иронией, еще сильнее утвердил Ульянова в мысли о целесообразности существования хотя бы партии мечтателей "Народная воля".
- Господа! - закончил студент свой рассказ. - Я был, как известно, сослан в Сибирь и скажу вам, что там во сто крат лучше, чем в Петербурге, под заботливым крылом его цесарской милости, светлейшего государя Александра Александровича всея Руси! Там есть ненависть и ожидание чего-то нового, неизбежного. В столице - тьма египетская и клейстер; в мозгах - семь тощих коров фараоновых!
- Безнадежная ситуация! - буркнул один из гостей.
- И да, и нет! - воскликнул студент. - Все стараются ни о чем не думать, но все-таки чувствуют, что это не продлится долго. Что-то должно случиться!
- Но что? - спросил Остапов.
- Не знаю! Только одно не вызывает сомнений - все больше людей проходит отлично организованный университет - тюрьму! Выходят оттуда людишки, готовые на все! - сказал он смеясь. - Это не будут наши доморощенные якобинцы с лояльными душонками, несмотря на спрятанные за пазухой театральные бомбы!
- Ага! - подумал Владимир и резво пошевелился на стуле.
Студент взглянул на него с подозрением.
- Гм… - пробурчал он. - Молодых гостей приглашаете, господин профессор.
Остапов усмехнулся.
- Это брат Александра Ульянова, - прошептал он и громко добавил: - Владимир Ильич, хотя и молод, очень рассудительный человек.
- Ну ладно, раз так! - сказал студент. - Тогда едем дальше! Говорю вам, господа, виделся я с Михайловским, Лепешинским и другими, которые попробовали и железные решетки, и чистый сибирский воздух. Они говорят уже по-другому, хотя и не так, как те, что уже понюхали Маркса.
- Какие же сейчас течения? - спросили его.
- Течение очевидное - никаких переговоров, только всеобщая, всероссийская против всероссийского царя революция, вот как! - воскликнул студент, смелым взглядом озирая слушателей. - Все-рос-сий-ская ре-во-лю-ци-я!
Повисло долгое молчание. Никто не знал, как отреагировать на такую серьезную новость.
Внезапно отозвался ученик гимназии.
Лицо его было бледно, но угрюмый взгляд был тверд, голос не выдавал ни малейшего волнения. Можно было в нем почувствовать даже некоторую издевку:
- Эти господа со свежего сибирского воздуха ничему не научились или же не поняли Маркса. На дне их души дрожит, как овечий хвост, та самая лояльность, которой здесь попрекали "Народную Волю". И это справедливо! У этой партии лояльная душа… Всероссийская революция не получится - это смешной план! Теперь мужики не поднимут бунта против церкви; против полиции и врачей - возможно, но, вырезав этих ненавистных и чужих им людей, на коленях поползут к подножию трона, чтобы вручить царю взятку в виде голов полицейских и эскулапов! Революция должна быть направлена не против царя, а против всего, чтобы камня на камне не осталось, чтобы десять лет трава не смела расти на поле битвы! Такую революцию может совершить не глупый, темный народ, а одна организованная и влекомая призывом партия!
Все с изумлением слушали парня с выступающими монгольскими скулами и раскосыми глазами.
После долгого молчания студент хлопнул в ладони и воскликнул:
- Об этом пареньке, скажу я вам, услышит весь мир! Запишите то, что я сейчас сказал. Этот парень головаст, вот те крест!
С того времени между учеником и профессором было заключено негласное соглашение.
Профессор преподавал историю только для него. Говорил смело и открыто. Особенно пылко рассказывал об обожаемых им декабристах. Рылеев, Пестель, Волконский вызывали в нем настоящее восхищение. Однако Ульянов слушал его с холодным безразличием. Лекцию он закончил уже с меньшим пафосом, после чего разыскал Владимира в коридоре гимназии.
- Что вы думаете о декабристах? - спросил учитель, касаясь его плеча.
- Думаю, что они были романтиками, - ответил ученик. - Революция, организованная самым слабым и ненавистным классом, - это авантюра, мелкий, ничего не значащий эпизод!
Вскоре Остапову пришлось изменить тон своих лекций.
Сын губернского советника рассказал о них отцу, который донес на неблагонадежного профессора куратору. Историк получил первое предупреждение и суровый выговор от директора гимназии, бывшего действительным статским советником и кавалером нескольких орденов.
Начались официальные, монотонные уроки по бессовестно фальшивой и нахально глупой книжке прославленного в истории просвещения Иловайского.
Остапов преподавал монотонным голосом, вперив взгляд в черную столешницу и не глядя на класс. Он чувствовал себя маленьким, никчемным, почти подлым. Он горел от стыда и угрызений совести.
Владимир слушал его угрюмо и с презрением.
Однажды к нему прибежала служанка Остапова и попросила немедленно прийти к профессору по важному делу.
Володя нехотя оделся и пошел.
Остапов сидел в халате, небритый, в расстегнутой на груди рубахе. Его волосы беспорядочно ниспадали на потный лоб.
Недвижимые и горящие глаза смотрели прямо отсутствующим взглядом.
Профессор даже не услышал, как вошел Владимир.
Он сидел за столом. Перед ним стоял большой графин с водкой и наполовину наполненная рюмка. Рядом было зеркало, в которое упорно смотрел уже пьяный Остапов, бормоча тихо и таинственно:
- Ха! Ты снова прилетел? Ну и что? Ничего нового и более страшного так и не скажешь! Я все слышал… Ты дал мне расписку, а я подписал ее. Слышишь? Подписал, вешатель!
Он оскалил зубы и со всей силы ударил по зеркалу. Оно со звоном и грохотом упало на пол, а за ним полетели графин, рюмка и учебник Иловайского.
Протрезвев от резкого движения, он поднял глаза и заметил Ульянова.
- А-а! - протянул он. - Вы пришли, несмотря на то, что… Но об этом позже! Садись, господин! Может, водочки?.. Хорошей такой, крепкой, с анисом… Петр Великий такую любил… Наш российский Антихрист!.. Петр Великий, плотник Амстердамский, новатор, покоритель загнившего Запада… Сперва его обокрал, а потом побил… Хитрый был, бестия - Петр Великий, царь с толстой дубиной!.. Вырубил в курной избе окно в Европу… постриг лохматым боярам бороды и распорядился, чтобы их считали за денди… Весельчак! Сынка своего за любовь к святорусской патриархальности, за привязанность к курным хатам, предрассудкам, лохматым, вшивым бородам в тюрьме гноил и палкой забил…
Владимир сидел не шевелясь. Он не понимал, что случилось с Остаповым.
- Я пьян! - во весь голос рассмеялся профессор. - Пьян! Русский человек счастливее остальных. У него есть убежище от боли, отчаяния, угрызений совести… Западный человек в таких случаях пускает себе пулю в лоб, бросается в реку или вешается на подтяжках, и - капут! А мы - ныряем в нирвану, мать-водку! Ха-ха-ха! Да, молодой человек, и вы с этим столкнетесь, слишком много у вас в голове и сердце… Авдотья, давай водку и две рюмки! И шевелись, как самая ловкая грация Бахуса!
Испуганная служанка принесла новый графин. Остапов налил в рюмки и, подняв свою, произнес:
- In vino Veritas! Ave, amice, morituri te salutant! Bibamus!
- Я не буду пить! - резко, с отвращением ответил Ульянов.
- Не достоин я быть в такой благородной компании… - начал издевательским шепотом Остапов и вдруг весь поморщился, побледнел, задрожал и, глядя по сторонам, забормотал: - Видишь? Видишь! Там! Снова - там! Как искорки… Загорятся… погаснут и вновь загорятся… Это они!.. Идут… ругаться будут… материться…
Владимир невольно взглянул, куда Остапов показывал рукой.
В полутемных углах таился мрак, по стенам ползли едва заметные тени, отбрасываемые дрожащим пламенем лампы и горящими на письменном столе свечами.
- Нет никого, - сказал он спокойным голосом, глядя на профессора.
- Никого? Это пока… но они придут… О! Они никогда не простят и придут… - шептал Остапов.
Замолк и через мгновение начал говорить, не глядя на сидящего перед ним Ульянова:
- Иуда предал Христа, любя, но утратив веру в него как в настоящего Мессию… Взял за его голову 30 серебряников, чтобы показать всему миру, что большего, как обычный смертный, он и не стоит… Он даже вернул синедриону эти серебряники… А потом пришли к нему маленькие, проворные, злобные бесы… Смеялись, царапались, издевались… Он их отгонял, а они шептали: "Иди на гору, где над оврагом растет сухое дерево!" Повторяли ему это весь день и всю ночь, и еще один день. Он пошел и сел под деревом, глядя на желтую равнину и на мутную далекую ленту Иордана. Тогда-то и всплыл перед ним живой лик Христа; посиневшие, напоенные желчью и уксусом уста зашевелились и прошептали: "Предатель, продал ты Бога своего!" Иуда задернул из веревки петлю и повис над оврагом… как жертва совести… Совести!
Он протер глаза и выпил рюмку водки.
Окинул отсутствующими глазами темные углы и зашептал дальше:
- Теперь эти… ловкие… бесы прилетают ко мне, блестят огоньками там и тут… За ними вырастают в тумане пять виселиц… а на них повешенные Пестель, Рылеев, Бестужев, Каховский, Муравьев… все, кто хотел исправить антихристово бешенство Петра… Спасти Россию… просветить… поднять… Смотрят на меня страшным, ненавидящим взором и кричат обвислыми губами: "Предатель! Предатель!" Ведь это я испугался куратора, покорно выслушал упреки и молчу за серебряники о святых мучениках… Молчу, как предатель, как трус… О-о! Они уже идут, идут! Видишь?
Владимир с трудом успокоил профессора, помог ему переодеться и вывел из дому. Они долго ходили по улицам, а когда Остапов окончательно протрезвел, пошли к Ульяновым.
Мальчик шепнул матери об инциденте и передал профессора под ее опеку. Остапов провел ночь во флигеле вместе с молодыми Ульяновыми, а назавтра Мария Александровна написала письмо семье профессора, советуя, чтобы кто-нибудь приехал и позаботился о больном.
Через два дня в квартире Остапова появилась сестра профессора - шестнадцатилетняя девушка Елена. Через месяц приехал отец, старый военный врач.