- Этот ко мне не приходит… - парировала девушка. - Мои гости - не такие большие господа! Может, и вы заглянете ко мне?
- Загляну! - согласился он. - А когда?
- Хотя бы сегодня вечером… - шепнула соседка.
Он пришел. Осмотрел комнату. Обычное пристанище бедной проститутки.
Широкая кровать, столик, два стульчика, умывальник, на стене две репродукции, представляющие обнаженных женщин, и несколько порнографических фотографий.
Необычным приложением была швейная машина и висящая в углу икона Христа, перед которой горела масляная лампада.
- Ха! - весело воскликнул Ульянов. - А что здесь делает Сын Божий? Насмотрелся бедный на разные выкрутасы, происходящие на этом ложе!
Уже расстегивавшая на себе блузку девушка внезапно посерьезнела. В ее глазах засверкали искры мрачного гнева.
- Пусть смотрит, пусть! - прошипела она. - Пускай знает, что спас мир, а бедных людей из нищеты вырвать не смог! Сами должны справляться, кто как может: один с ножом в руках, а я на этой кровати. Пускай смотрит!
Ульянов задумался. Представил себе проститутку, полную ненависти и осознания собственной нужды, в тот момент, когда ей дали в руки нож и сказали:
- Иди и мсти безнаказанно!
Вот бы потешилась!
Он невольно улыбнулся и сочувствующе взглянул на девушку.
Сама того не ведая, она научила ему большой вещи - возможности использования мощи ненависти.
Заметив его улыбку, она с подозрением спросила:
- Почему ты смеешься?
Чтобы не раскрывать перед ней своих мыслей, он ответил:
- Христос был к вам безжалостен, а перед ним тем временем горит лампада. С этого и смеюсь…
Беззаботно пожав плечами, она произнесла:
- Пускай знает, что и в моем сердце есть доброта…
Потом взглянула на гостя и сказала уже серьезно:
- Так что? Мне раздеваться? Э-э, ты какой-то странный, необыкновенный!
- Давай поговорим без раздевания, - ответил он весело. - Не бойся, девчонка, заплачу!
- Глупый ты! Я только за работу деньги беру! - воскликнула она. - Я не нищая, которая с протянутой рукой стоит перед церковью…
Ульянов быстро подружился с Грушей.
Он бывал у нее как клиент, регулярно рассчитываясь, и тогда она фамильярно обращалась к нему на "ты" и обращалась с ним достаточно жестоко. Но чаще он приходил как знакомый и сосед. Тогда она угощала его чаем с бубликами, говорила серьезно, сосредоточенно и сконфуженно. Перед его визитом она убирала постель и выносила умывальник в прихожую. Обращаясь к нему, говорила с уважением "Владимир Ильич" и не позволяла себе никакой фамильярности и даже шуток.
Когда на фабрике Злоказовых вспыхнула забастовка, Ульянов написал листовку о тактике рабочих и саботаже, а листовки эти раздавала Груша, у которой на фабрике было много знакомых. Ее арестовали, направили в следственный отдел, морили голодом, требуя рассказать, в какой состоит организации.
Она ничего не сказала и не выдала Владимира.
Ее осудили на два года тюрьмы.
Вскоре Ульянов забыл о ней. Она была для него малюсенькой, едва заметной вехой на пути, устремленном в неизвестность, в которой только он отчетливо видел свою, ничем не замутненную цель.
О девушке ему напомнил, вернувшись из тюрьмы, в которой навещал какого-то односельчанина, брат сторожа.
- Груша передавала вам привет и просила сказать, что ей все равно где сгнить - в больнице или в тюрьме…
Ульянов пожал плечами, как будто говоря:
- Ну и хорошо!
У него не было времени, чтобы забивать голову такими мелочами, осколками жизни.
В этот период он, обложенный словарями и самоучителями, изучал иностранные языки.
Ему ли думать о смешной проститутке, которая зажигала жертвенную лампадку перед святым образом, смотрящим на ложе разврата?
В нем не было и тени сентиментальности. Он не способен был сравнить эту падшую девушку с жертвенной лампадкой. Она была для него щепкой, отлетевшей во время рубки леса жизни.
Ему ли думать о судьбе каждой щепки, когда он думал о дебрях - густой, мрачной, нехоженой пуще?
Глава VII
Хорошее настроение и радостное ощущение свободы не покидало Владимира Ульянова. Ничего не могло убить или хотя бы на время испортить этого настроения. Полученная им весть о смерти сестры Ольги, о переживаемом матерью горе и болезни скользили по нему как сиюминутные, исчезающие без следа тени.
Он чувствовал себя как вождь на поле битвы.
Все было уже детально изучено, обдумано, приготовлено. Со временем враг, окруженный со всех четырех сторон, получит уничтожающий удар. Победа ощущалась настолько выразительно, что от самой мысли о битве какая-то роскошная дрожь пробегала по телу вождя.
Он с нетерпением ждал окончания пребывания в Самаре.
Долгожданный день наконец наступил. Ульянов немедленно уехал в Петербург; месяц назад он подал прошение в университет о допуске к дипломному экзамену.
Ни с кем в столице не поддерживая отношений, он сдал экзамен и записался в адвокатуру.
Читая бумагу, подтверждающую это, он загадочно улыбнулся, вспомнив голубые глаза и златовласую, склонившуюся над столом головку. Мелькнула мысль:
- Елена живет в Петербурге. Можно было бы пойти к ней и сказать, что один мелкий этап мною пройден и остальные тоже пройду, потому что так решил!
Однако, с презрением искривив губы, шепнул:
- Зачем?
Он вернулся в Самару, где поселилась Мария Александровна, и начал адвокатскую карьеру.
Первым порученным ему делом, была защита рабочего, которого обвиняли в краже.
Ульянов навестил своего клиента в тюрьме. Маленький человек со злыми, бегающими глазами, увидев адвоката, начал ручаться всеми святыми, что ничего не трогал и был обвинен в воровстве из-за ненависти, которую к нему испытывает купец.
"Когда-то на митинге, господин адвокат, я сказал, что он сдирает с нас шкуру и пьет кровь. Теперь он мне отомстил…" - утверждал рабочий.
Молодому защитнику этого было достаточно.
Выступая в суде, он пытался доказать, что при определенных обстоятельствах за кражу наказывать нельзя, что рабочий мог тайно забрать какую-то дорогостоящую часть машины и продать ее, если бы у него имелись преступные инстинкты с точки зрения принятых законов. Но он этого не сделал, доказывая соответствие общепринятой морали; только сейчас, из-за недружеского отношения со стороны торговца, ему предъявлено тяжелое обвинение.
Старый, серьезный прокурор, снисходительно улыбаясь, указывал на неопровержимые улики и доказательства, свидетельствующие против подсудимого.
Ульянов оспаривал это своими аргументами. Прокурор, в свою очередь, разбивал утверждения защитника. Мелкое и обычное дело растянулось до вечера. Наконец обвинитель и защитник исчерпали свои доводы и замолкли.
Уставший от ожидания окончания растянувшейся процедуры, председатель суда строгим голосом обратился к обвиняемому:
- Подсудимый! Вам предоставляется последнее слово!
Уставший, голодный и зевающий рабочий лениво встал и пробубнил:
- Не понимаю, зачем было столько болтовни! Украл ну и украл, что же в этом особенного? Не я первый, не я последний…
Владимир Ульянов проиграл дело. Взглянув на клиента, прокурора и суд, он прыснул беззаботным смехом.
В зале стало небывало весело.
Это анекдотическое выступление молодого адвоката стало решающим для его карьеры. Несколько следующих дел Ульянов тоже проиграл, поэтому забросил практику.
Он понял, что не имел способностей передвигаться в рамках строгих статей Уголовного кодекса, не умел использовать факты в четко ограниченной правовой плоскости. Ему скорее хотелось в зависимости от конкретного случая применять закон избирательно, неоднократно игнорируя его компетенцию в области определенных явлений более широкого значения. Он доказывал, что справедливость отличается для определенных классовых слоев.
То, что хорошо и справедливо для взяточника чиновника с университетским образованием, не может быть применено в отношении невежественного крестьянина или всегда голодного пролетария. Он не раз становился обвинителем, защитником и судьей в одном лице. Эта логика Ульянова вызывала у квалифицированных судей насмешки и презрительные улыбки.
Во время одного процесса прокурор ехидно заметил:
Защитник, очевидно, намерен стать законодателем, вносящим в кодекс совершенно новые идеи!
- Да, у меня есть такое намерение! - тут же отрезал Ульянов таким тоном и с таким выражением лица, что никто не мог понять, серьезно говорит этот бездарный адвокатишка или насмехается.
Отрекаясь от юридической карьеры, Владимир принялся изучать новый фабричный закон и углублять свои знания в области социологии. Он работал над брошюрой о рынках, об экономических ошибках народной партии и начал писать большой трактат под названием "Друзья народа", точно обозначая в нем пути и цели борьбы, в которую должна вступить социал-демократическая партия, пока только возникающая на территории России под воздействием теории Маркса и Энгельса.
Не закончив этой работы, он отправился в Петербург на поиски людей, мыслящих с ним одинаково.
Однако таковые ему не попадались. В марксистских кружках доминировала либеральная интеллигенция, смотревшая на социализм теоретически, видевшая в нем историческую фазу экономического развития, в которой народным массам отводилась пассивная роль.
Люди не выходили за границы господствующей идеологии, мечтали об изменениях действующего законодательства и государственного устройства, которые должна была принести грядущая фаза исторического развития общества.
Они беспомощно метались, не видя выхода из лабиринта противоречий и усыпляя стремление к действию скромной работой над распространением среди рабочего класса массы брошюрок "комитета просвещения".
Но даже настолько невинная деятельность вынуждена была скрываться под плащом конспирации, так как ее неумолимо преследовало и истребляло строгое царское правительство.
Ульянов несколько раз встречался с руководителями комитета просвещения и кружков, несущих знания в среду рабочего класса.
Встречи закончились внезапным разрывом.
Ульянов смотрел на петербургских марксистов с настолько плохо скрываемым презрением, что вызывал в них возмущение, хотя не один из последователей Маркса, попав под изучающий взгляд приехавшего с Волги "товарища", чувствовал себя растерянным, убитым и спрашивал себя:
- Какие же из нас революционеры?!
- Является ли целью вашей партии революционная борьба за социалистические настроения в России? - спрашивал их низким хрипящим голосом Ульянов.
- Безусловно! - отвечали ему марксисты. - Мы знаем, что должна начаться классовая борьба.
- И в то же время занимаетесь раздачей глупых брошюрок несчастного комитета просвещения, руководимого безвольной, трусливой либеральной интеллигенцией, до мозга костей, до последней мозговой клетки отравленной буржуазной идеологией. Что же? Мы вам этого не запрещаем! Идите своим путем к собственной гибели!
Такое утверждение оскорбило всех.
- От чьего имени, каких "мы" обращается к нам товарищ Ульянов? - кричали со всех сторон.
Владимир щурил глаза и злыми шипящими словами отвечал:
- Я обращаюсь к вам от имени тех, которые уже начинают порывать всяческие отношения с так называемым обществом и вскоре схватят настоящего врага - буржуазию, с которой не имеют и не хотят иметь ничего общего.
- Кто же это? Где находятся эти общественные слои?
- Вы узнаете об этом очень скоро! - ответил Ульянов, и его не видели больше на собраниях кружков петербургских социал-демократов.
Его поведение возмущало их, ведь они слышали, что он называет их "жаворонками буржуазного либерализма". Они могли бы забыть о дерзком приволжском марксисте, если бы не ряд произведений этого загадочного человека.
Это были так называемые "желтые тетради", выполненные на гектографе, но становившиеся все более известными и популярными.
Написанные простым, даже простецким, живым, отлично подчеркивающим основную мысль стилем, они не могли быть причислены к литературным или научным произведениям. Они были подобны строгим и гневным произведениям фанатичных отцов церкви, папской булле, преисполненные уверенности в собственной безошибочности, подкупали смелостью революционного подхода.
Одновременно автор "желтых тетрадей" язвил, высмеивал либералов и социалистов "в мундирах", бросал на них тень подозрений, лишал привлекательности, которой они пользовались в среде неграмотных и не имеющих собственного суждения о людях рабочих.
Социал-демократы, как некогда народники, почувствовали в Ульянове сильного противника, хищного и хитрого тигра, который умеет нападать с разных сторон, всегда неожиданно и со всей силой.
Владимир тем временем путешествовал по России, останавливаясь в фабричных городах. Там он знакомился с рабочими, в компании которых не столько говорил, сколько внимательно, спокойно слушал. Однако, уезжая, он услышал от рабочих сакраментальную фразу:
- Мы не признаем государства, общества, закона, церкви и нравственности, нам не нужна ничья помощь! Мы являемся силой и в кровавой борьбе по собственному желанию, совместными силами добудем свободу и справедливость, как мы ее понимаем!
В этот период Владимир познакомился с двумя достаточно неглупыми рабочими - Бабушкиным и Шалдуновым, вместе с которыми втягивал в организацию других рабочих, писал листовки и брошюры, внедрял их в среду трудового пролетариата, сея тем самым первые зерна беспощадной борьбы со всем обществом.
В Петербурге, преподавая в рабочих кружках социологию, читая и комментируя Маркса и знаменитый "коммунистический манифест", он еще больше расспрашивал, слушал и думал о пробуждающейся к действию душе людей бездомных, неуверенных в завтрашнем дне, никем не защищаемых и безнаказанно эксплуатируемых.
В одном из кружков, организованном в фабричном районе Петербурга - Охте, он познакомился с работницей из фабрики Торнтона.
Красивую, рослую девушку с выгоревшими прядями, большой грудью и смелыми глазами звали Настя.
Ульянов, сжимая ее маленькую, но твердую ладонь, вспомнил про Настьку из Кукушкино, избиваемую пьяным отцом, обманутую господским сынком и убитую деревенской знахаркой.
- Эту-то лишь бы кто не обидит! - подумал он, глядя с улыбкой на работницу. - Решительная и отважная девушка. Не позволит обвести себя вокруг пальца!
В тот вечер он обсудил с Эрфутскую программу. Рабочие слушали сосредоточенно, а он, акцентируя, как всегда, слова, повторял наиболее важные пункты и пытался пробудить в слушателях стремление к проявлению воли и действия.
Он не чувствовал себя спокойно. Его раздражало присутствие пышущей молодостью, естественной силой и горячей кровью красавицы Насти. Он невольно и все чаще задерживал на ней свой взгляд, искал ее зрачки, а в них - ответ на невысказанный вопрос.
В ее смелых, гордых, почти дерзких глазах он тоже прочитал непроизнесенный устами вопрос. Большая высокая грудь вздымалась внезапно и изящно, сильное тело напрягалось моментами соблазнительно и лениво.
Взгляды, бросаемые Ульяновым на девушку, поймал Бабушкин. В перерыве, когда подали чай, он подошел к Владимиру и прошептал на ухо:
- Настя Козырева - грамотная девушка, рабочая и член партии, но хочу вас предостеречь, полной уверенности в ней нет…
- Что вы подозреваете?
- Ничего! Не хочу сказать о ней ничего плохого. Знаю только, что она любит веселую жизнь и соблазняет молодого инженера с фабрики. Он сохнет по ней, а она - то принадлежит ему, то месяцами его избегает…
- Вы ей не говорили, что не следует водиться с буржуазией?
- Нет. Нам это на руку. Через нее мы узнаем, что планирует против рабочих дирекция фабрики.
- А-а - протянул Ульянов. - Не следует ей этот флирт запрещать.
Сказав это, он почувствовал большую досаду, осознавая, что ревнует Настю.
- Я проведу вас домой, товарищ! - шепнул, подойдя к ней.
Строго взглянув на него и блеснув глазами, она спокойно ответила:
- Спасибо…
Они долго ходили по темным улицам предместья, дошли до леса в Полюстрове и уже перед рассветом остановились перед маленьким деревянным домиком.
- Здесь я живу… - сказала она, потягиваясь. - Завтра воскресенье, спать можно, сколько влезет…
- А, точно! - воскликнул он. - Завтра воскресенье.
Настя ничего не ответила. Постучала в окно. Сонная, непричесанная женщина с ребенком в руках отворила двери и проворчала:
- Черт побери! Ты меня напугала. Я думала, что опять полиция…
Девушка, не прощаясь с Ульяновым, вошла в темные в сени и уже оттуда призывно кивнула ему.
Он вошел. Услышал, как заскрежетал в замке ключ, его окружил мрак, но вскоре он почувствовал, как сильное и горячее плечо обняло его и подтолкнуло к дверям.
Он быстро обернулся, на ощупь нашел проворное тело Насти, прижал к себе, стал целовать губы, щеки, шею и мягкие волосы, тяжело дыша и путано шепча слова, неизвестно откуда приходящие ему в голову.
Ничего друг другу не говоря, они вошли в небольшую комнатку…
Ульянов ушел из хаты только около двух пополудни.
Он чувствовал усталость, какую-то безвкусицу, сожаление и презрение к самому себе.
Как всегда, он принялся анализировать свое настроение.
- Тьфу, к дьяволу! - проворчал он. - Красивая самка, нечего сказать! Мало таких по земле ходит… Смелая, ни о чем не спрашивает и ничего не требует… Только зачем я влип в такую историю? Теперь при ней я не смогу говорить спокойно и уверенно. Она будет думать, что я ничем не отличаюсь от этого инженера…
Ему припомнились брошенные случайно слова Насти:
"Хочу убедиться, способны ли эти социалы сделать что-то настоящее. Если нет, то нечего болтать и рисковать. Надо по-другому справляться".
Он не успел спросить, что она имела в виду, потому что она внезапно обняла его горячо, прижала к себе и стала ластиться как кошка.
Настю он не видел два дня, а когда встретил, возвращаясь с собрания, пошел за ней и провел ночь в темной комнатке работницы.
Несколько дней спустя к нему пришел Бабушкин и рассказал, что Настя устроила скандал на фабрике, ударила по лицу ухаживающего за ней инженера и побежала жаловаться дирекции.
- Что же случилось? - спросил Ульянов. - Почему она это сделала?
- Не знаю! - ответил рабочий. - Сумасшедшая девка! Ее хорошо знают во всем районе. Что-то ей должно было стрельнуть в голову… Кто бабу поймет?!
Рассмеявшись, он принялся рассказывать о приобретении нового гектографа для печатания нелегальных листовок.
В этот же вечер Настя пришла на собрание кружка, а после чтения и дискуссии они покинули помещение вместе с Владимиром.
- Я прогнала инженеришку! - воскликнула она со смехом. - Теперь у меня есть ты. Никого больше не хочу! Пойдем сегодня погуляем в какой-нибудь ресторан, где играет музыка и много света.
Он взглянул на нее с угрюмым недоумением.
- Ты ходила туда со своим инженером?
- Ходила! Я ведь не скотина, которая всю жизнь может провести в хлеву, в темноте, не зная радостного мгновения, - отрезала она. - Я хочу жить!
- У меня нет времени, моя дорогая! - неохотно буркнул он. - Я не создан для таких вещей.