Е.И. Нелидова, Н.Г. Алексеева
Не успели шёпоты о разбойнике оренбургском стихнуть, новые - о принцессе Елизавете пошли. Монастырки и на людях не бывают, а знать всё до мелочей знают.
- Таша, милая, никак твой благодетель вскоре в Петербурге будет.
- Не знаю, Катишь, печалиться или радоваться.
- Как так печалиться? Почему, Таша?
- Сама посуди, хорошо, если в институт заглянет, а коли нет? Тогда уж лучше где вдали б находился. Да и не до меня ему будет, вот увидишь. Слыхала, какие страсти о делах его рассказывают?
- Всему верить? Полно, Таша! Как можно?! Граф Алексей Григорьевич человек храбрый, решительный. Не помню, кто-то сказал: рыцарь наших дней, как есть рыцарь. Кто его на здешних турнирах видал, в один голос твердят: глаз не оторвёшь.
- Не знаю, сколько в том правды, только не по душе мне, Катишь, эти игры в мышеловку. Как себя воображу на месте авантюрьеры, покой и сон теряю.
- Побойся Бога, Таша, ты - и авантюрьера!
- Да ведь и она будто бы ни на что не претендовала - обстоятельства вынудили. Разве не понимала, что прав у неё никаких! Вот только на уговоры благодетеля поддалась. Да и то какие: предложил ей флот российский показать. Полюбопытствовать - не более. И уговаривал долго, и с женой английского посла свёл, что, мол, сопровождать её будет. Кто бы не поверил!
- Только кто тебе истинную правду расскажет, Таша? Может, так всё было, может, совсем иначе. Одно понятно: не любила она своего жениха князя Лимбургского. Не любила! Никаких увещеваний его слушать не хотела. Из графства Оберштайн на волю рвалась. Вот граф Алексей Григорьевич на пути и оказался.
- Оказался! Да он её, все толкуют, как дичь какую выслеживал. Офицеры его переодетые сколько недель у её дома дежурили, с прислугою в сговор норовили войти. А итальянцы - что! Кто больше заплатит, тот и хозяин. Вон офицер приехал, Иваном Кристинеком называют, тот и вовсе в службу ей набивался. Представлял увольнительную от графа Орлова, что российский флот навсегда оставил.
- Может, и впрямь оставил?
- Да нет же, Катишь, нет! Это всё фальшь одна, обман! Граф Алексей Григорьевич сам Кристинека подучил, тот ему и проложил дорогу к принцессе Елизавете.
- Тише, тише, Таша, не дай бог имя это услышат!
- Видишь сама, какая она всем ненавистная! Говорят, граф, как аудиенцию у авантюрьеры получил, со всей свитой прибыл, в полной парадной выкладке. Присесть будто бы не осмеливался. Протокол выдерживал. При всех офицерах своих в верности клятву давал, а ты говоришь...
- А после клятвы что?
- Будто бы уговорил поехать посмотреть российский флот в Ливорно.
- Зачем же она согласилась? Чего от такого осмотра ждала?
- Не знаю, Катишь, ничего не знаю. Видно, благодетель резоны представил неопровержимые или просто по глупости. Но согласилась, понимаешь - согласилась! И папа Римский её через кардинала своего на поездку эту благословил.
- Он-то при чём? Неужто других советчиков не было?
- А может, одни конфиденты графа. Выехала в нескольких колясках. Со всей свитой. В Ливорно квартира ей подготовлена была самая роскошная. Английский посол с супругой представиться будто бы поспешил. Потом обед торжественный.
- С послом же! Да как же тут не поверить!
- Поверила. После кофею предложил граф ехать корабли смотреть. Народу на набережной собралось видимо-невидимо. По слухам, ведь дочь русской императрицы - каждому любопытно. Галера подошла императорская. Да-да, не удивляйся, Катишь, все уверяют - с императорским штандартом. Вместе с ней посол с супругой в галеру спустились. На главный корабль её на императорском кресле подняли. Под салют пушечный. Под оркестр.
- Боже! И всё один обман? Всё-всё?
- Всё, Катишь. Как на палубе оказалась, тут её скрутили и арестовали вместе со всей свитой. Народ на набережной ещё долго её возвращения дожидался. Чуть не до полночи...
* * *
Екатерина II, М.С. Перекусихина
- Марья Саввишна, да ты мне никак кофий без сливок подала. Сколько себя помню, никогда не ошибалася, а тут... Что с тобой? Случилось что?
- Прости, матушка государыня! Христа ради прости. Не в себе, не в себе я, места не найду, а тебя беспокоить...
- Случилось что? Так говори скорей. Тут и так неприятностей не оберёшься. Чем ты меня порадовать решила?
- Государыня, повивальная бабка нынче из Павловска пришла.
- Ну и что? Родить-то великой княгине вроде ещё не время, так в чём печаль?
- В том, матушка, что глядела бабка великую княгиню.
- А та разрешила? Вот уж чудо! Она же нашими докторами и то брезгает. На такой великий случай своего вызвать требует - великий князь мне говорил.
- Нет-нет, матушка, бабка обок стояла, когда дохтур великую княгиню осматривал. Говорит, плохи её дела.
- Что значит плохи?
- Говорит бабка, может не разродиться, а уж что роды тяжкие будут, тут и сомнений у неё никаких нет.
- А доктор что сказал?
- Господи, да что дохтур! Сколько он за всю жизнь родов принял, а то, может, и совсем не принимал. А бабка-то иной раз на неделю у нескольких рожениц бывает. Ей ли не знать.
- Лишь бы младенец живой да здоровый родился. В нём одном всё дело. А вот тебя, Мария Саввишна, спросить хочу: почему же государыню твою, когда графа Бобринского рожала, да и Наталью Григорьевну тоже, ни одна бабка не смотрела? Разговоров ни с кем государыня никаких не вела, помощи ни у кого не искала? С графом Бобринским мало что сама как перст управилась, так ещё во время положенное уложилась.
- Как не помнить, государыня матушка, страсти какие! Василий Шкурин дом тогда свой на Охте поджог, чтоб Пётр Фёдорович, покойник, обычаем своим на пожар помчался.
- Вот-вот, не то что пожог, а ещё и пожар раздувал, чтобы горел дом подольше, чтобы Петра Фёдоровича задержать.
- Господи помилуй, откуда только у тебя, матушка государыня, силушка такая взялась, терпение такое великое? Подумать только - и то сердце захолонуло.
- А примчался Пётр Фёдорович обратно во дворец, сей час в мои покои. Весь в копоти, в саже, сапоги в грязи - так и ворвался. Донёс ему кто-то. Так и сказал: а что, мол, супруга моя, без меня делала, чем занималась.
- А вы, государыня матушка, его величество в дверях опочивальни встретили. Ещё прибраться успели. Всё сами, всё без помощи.
- Какая уж помощь! Об одном думала: как бы на ногах устоять. Коленки подламываются. В глазах темень. Голос прерывается.
- Не оставил вас, государыня, Господь своей милостью!
- Я выдержала - и великая княгиня справится. А заметила ты, Марья Саввишна, как принцесса наша измениться успела? Не сравнишь, что три года назад приехала. Та и улыбчивая, и тихая, и за всё благодарная, а теперь - одни капризы.
- Ой, и правда, поедом великого князя ест. Всё-то не по ней, всё-то недовольна. Чего наш князюшка для неё ни придумает, всё оговорит, охает. Обидно ему, бедному.
- Ну, ты великого князя не больно-то жалей. С ним мало кто уживается. Другое дело - не подошёл он принцессе нашей, совсем не подошёл. Видно, не то на уме держала, когда с ним под венец шла.
- Не пойму что-то, государыня матушка. Чего ждать от супруга-то? Ласковый с ней Павел Петрович. Все толкуют, не ждали от него доброты такой. На каждое желание откликается, угодить норовит. Ей бы Бога благодарить, а она...
- А она престол царский спит и видит. Мешаю я ей, Марья Саввишна, вот и весь секрет. И Павла Петровича настраивает, чтобы власти требовал, чтобы себя передо мной поставил, только что не соправителем стал, как оно при венском дворе.
- Ох, грех какой, неблагодарность какая! Мне и невдомёк, дуре, чо у них там деется.
- Так что, Марья Саввишна, жалость - вещь хорошая, только и её с умом тратить надо, во все стороны не разбрасывать. Доктору приказать надо, чтобы почаще к малому двору заезжал, а большего от меня ждать нечего.
- Как прикажешь, государыня, как прикажешь.
- И одну меня оставь, никого пускать не давай. Дела у меня важные. Обдумать всё надо.
- А коли Григорий Александрович?
- Ему извинись какими там дамскими обстоятельствами. И он мне не нужен сейчас.
Пошла. Слава Богу. Значит, изловил Алексей Григорьевич авантюрьерку. Говорят, что изловил. Только меня ему не провести: обманом взял. То, что называется, обошёл да в поле и вывел.
Знала, что хитёр, а тут себя превзошёл. На мой разум, уверил поначалу в своей преданности, что на её сторону вместе со всем флотом российским переметнулся. Потому и не устояла - встретилась с соблазнителем. Как стереглась, как одна нигде не появлялась. Коли в экипаже - стёкла завешаны, коли в доме - приступу нет: прислуга близко не подпускала. Приёмов никаких. Встреч тоже. С кардиналами одними от папы Римского. Каролю Радзивиллу аудиенции назначала, а тут, на поди, прямо в дом обманщика и ввела.
Обманщик! А может, и не обманщик? Сначала по-одному думал, потом передумал. После маркиза Пугачёва. Да и от Шувалова должна была сведения иметь, каково братцу Орлову верить. Ни на шаг от неё Иван Иванович не отступал. Граф Алексей Григорьевич думал в безвестности императрицу держать, до того не дошёл, что не один он на свете: сколько глаз за каждым его шагом следило.
Добивался аудиенции у авантюрьеры долго: веры его словам не давала, опасилась.
Для всей Европы Елизавета Вторая! Если разобраться, со смертью покойной императрицы оказалась в Киле. Агенты проверяли, и впрямь жила там. Знал ли Пётр Фёдорович о ней? Знал. Не мог не знать: Голштиния его царство. Все свои, все доброжелатели. С чего бы против Шувалова восстал ни с того ни с сего? Сам Фридрих Великий ему присоветовал Ивана Ивановича Шувалова, аманта бывшего покойной императрицы, немедленно в армию отправить под неусыпный надзор своих сторонников, и русских, и прусских.
Не стало Петра Фёдоровича - всё ещё в Киле жила. В деньгах, хоть и дитятя, не нуждалась. Своих банкиров будто бы доверенных имела. Зато как пошли переговоры об отказе России от герцогства в пользу исконного врага Голштинии - Дании, переполошились.
Право русской императрицы - от прав России на голштинские земли отступиться. Правда, ждать надо было для законного акта, пока цесаревич совершеннолетия достигнет, ну, да это мелочи. Датчане сразу в герцогство вступили. 1767 год, когда и пустилась авантюрьера в странствия, а опеку над ней Кароль Радзивилл принял.
Пять лет как из Киля выехала - жених объявился. По всем правилам. Один из немецких имперских князей, кстати, и претендовавший на голштинские земли. Так не он ей - она ему за свои деньги целое графство Оберштайн в Арденнах выкупила! А рядом, в Спа, вся Европа толковала: некий русский вельможа устроился, с которым чуть что не каждый день переписывалась. Граф Алексей Григорьевич прямо указывал - Иван Иванович Шувалов. Почерк на письмах сличал. Что почерк - больше и быть некому!
И не один граф Алексей Григорьевич авантюрьеру изловил - посланник английский помог. Ему авантюрьера доверилась. А лорд императрице российской подыграл: ведь не стало больше Пугачёва.
Граф Орлов красок не пожалел расписать, каково ему груз такой вокруг всей Европы в Петербург довезти. Мол, государства и народы волнуются. Где хотели корабли эскадры водой да провиантом снаряжать, манифестаций враждебных боятся. В газетах опять же шумиха, и всё против русской императрицы.
Того в толк не возьмёт, что себя уже выдал: с эскадрой не пошёл. Сухопутным маршрутом решил в одиночестве ехать. Мол, пусть вице-адмирал Грейг за всё ответ держит. Да и не одна авантюрьера - с целым штатом. Тут тебе и секретари, и придворные чины из польской шляхты, и лакеи, и камеристки из дворянок немецких. Всем отдельные помещения, стол особый, викт государственный.
Одного не уразумел граф. Не то искусство авантюрьеру до Петропавловской крепости довезти, как следствие устроить. Следователей немых да безответных среди придворных да именитых сыскать. Кто промолчит, а кто нехотя слишком глубоко копнёт, - мало ли какая правда всплывёт.
Кабы утонул тот корабль... Только чудес не бывает. Запретить Грейгу в город входить. На рейде подальше оставить. Ночным временем галеру прислать, чтобы сняли авантюрьеру и в крепость переправили. Лишь бы ума да смётки у Грейга хватило. Чтоб без слов, без приказов всё понял.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Людям свойственно ошибаться, особенно в оценках окружающих. В который раз я имела возможность убедиться в этом на своём достаточно горьком опыте, посколько речь идёт о членах моей семьи и, следовательно, наиболее дорогих мне людях. Вы, вероятно, помните, как радовал меня брак великого князя, кажется, вернувший мне сына. Великая княгиня недаром получила от меня имя золотой женщины. Однако золото оказалось всего лишь позолотой, оставшейся на руках окружающих и легко обнажившей сущность этой принцессы. Великая княгиня постоянно больна, и как же ей не быть больной! Всё у этой дамы доведено до крайности: если она гуляет пешком, то двадцать вёрст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов, не считая аллемандов; чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят; если кто-нибудь трёт лицо себе льдом, то у нас всё тело становится лицом, одним словом, середина во всём далека от нас. Опасаясь злых, мы не доверяем целой земле и не слушаемся ни хороших, ни дурных советов, нет и добродушия, и осторожности, ни благоразумия во всём этом, во всём одно верхопрахство. Долгов у нас вдвое, чем состояния, а едва ли кто в Европе столько получает...
Екатерина II - Д. Гримму. 1774.
Е.И. Нелидова, Н.Г. Алексеева
- Катишь, Катишь, ты слышала ужасную новость? Великая княгиня скончалась. Пять суток таких мук нечеловеческих, и скончалась. Доктора сказали, иного исхода и быть не могло. Операцию ей какую-то в детстве неудачно сделали - нельзя ей было рожать. Совсем нельзя. А уж замуж выходить тем паче не надо.
- Боже, а как великий князь? Каково ему сейчас?
- Сказывают, до последнего вздоха у постели великой княгини был, всё за руку её держал. Доктора вывести из опочивальни не могли. Государыня приехала и тоже ничего сделать не сумела. Поверить не могу, но будто бы твёрдо так государыне сказал, чтобы она ушла, а он с супругой один на один остался. Когда уже надежды не осталось. Антонов огонь начался.
- За что ему такие испытания! Ты спорила, Таша, а вот сама теперь убедиться можешь, сколь мягко и чувствительно его сердце. Так переживать!
- Погоди, погоди, Катишь, а мне казалось, великий князь с немалым удовольствием с тобой танцевал, комплименты говорил.
- Полно, Таша, как можно! В такие минуты!
- Но ведь я видела своими глазами. Не официальные любезности его высочество тебе отпускал, а с немалым чувством.
- Я прошу тебя, Таша!
- Но чего же стесняться? Ведь и великая княгиня - разное о ней говорили. Разве нет?
- Откуда нам знать, сколько в сплетнях правды.
- Так первый год никаких сплетен не было.
- Ты же знаешь, как оно во дворце: пригляделись и начали болтать.
- Было к чему приглядеться! Забыла, как графиня Екатерина Петровна шутила, что ей, мол, с её высочеством тягаться не приходится. В чём тягаться-то?
- Я никогда графиню Шувалову понять не могла. Так болтать - только тень и на себя, и на супруга своего наводить.
- А по-моему, так оно и лучше. Первая посмеёшься - другим острословам и делать нечего.
- Вольтерьянцы они.
- Пусть вольтерьянцы. Один другому ни в чём не помеха, а детей сколько! Последнюю дочку графиня меньше года назад родила.
- Но ты не сказала, что же с младенцем? Кого родила великая княгиня - мальчика, девочку?
- Младенец погиб в утробе матери, оттуда антонов огонь и пошёл.
- Боже, как страшно! У великого князя не осталось даже такого утешения. По крайней мере дитя...
- Зачем бы оно ему было нужно? Великий князь сам ещё только наследник и, бог весть, когда вступит на престол. Нужды в собственном наследнике у него пока никакой. А вот государыня, сказывают, гибелью наследника до чрезвычайности огорчилась. Даже будто бы ножкой топнула с досады, когда доктор сказал.
- Таша, а может быть?..
- Что тебе в голову пришло, Катишь? Ты побледнела даже. Что?
- Что, если досада государыни говорит о её планах в отношении внука - в обход великого князя?
- Но как так может быть?
- Почему же нет? Ты только вспомни: покойная государыня Елизавета Петровна хотела ведь престол передать Павлу Петровичу - не племяннику и тем более не ныне царствующей императрице.
- Толки ходили.
- Что толки! Ты же сама передавала, что от Ивана Ивановича Бецкого об этом слыхала, в доме его.
- Не от Ивана Ивановича - это госпожа де Рибас в сердцах откликнулась. Иван Иванович ещё на неё зашикал так, как никогда не делает.
- Видишь, видишь! Иначе с чего бы государыне досадывать?! Бедный великий князь - такая нелюбовь родительницы.
- Катишь, перестань великого князя жалеть. Лучше подумай, в чём в церковь нам идти, и вероятней всего сегодня же. От фрейлин от первых присутствия потребуют, дежурства определят. Там, кстати, и великого князя увидишь. Я бы на твоём месте ему соболезнование выразила. И по этикету так положено, и вообще. Давай времени терять не будем. А грусти особой выражать нужды нет, иначе раздосадовать государыню можно.
* * *