Екатерина II, великий князь Павел Петрович
Шепоток. Шелестящий по тёмным углам коридоров, дворцовых переходов. Еле касающийся губ. Неприметный для глаз. Кто б мог подумать, такое отчаяние великого князя!
Любовь к покойной супруге - этому здесь могут только улыбнуться. Где великому князю догадаться, что каждое его слово, каждое движение руки, складка на лице известны всем. А здесь...
Потерять сознание, узнав о смерти! Рухнуть на гроб без памяти, так что понадобилась помощь доктора Роджерсона. Отказаться от утешения самых близких. Не давать вынести тело в церковь. Бормотать без склада и лада. Доктор Роджерсон сам обратился к государыне за помощью: надо применить силу, приказ, что угодно, иначе великий князь может лишиться рассудка. Надо немедленно. И пусть императрица не колеблется - любые средства хороши, потому что впереди ещё отпевание, похороны, погребение: "Ну же, Мадам, вы всегда отличались завидным мужеством. А сейчас дело идёт не только о здоровье вашего сына - надо полагать, вам небезразлична судьба наследника престола? Разве не так?" Так.
- Сын мой, я пришла не просто утешить вас.
- Я не нуждаюсь в утешениях, тем более ваших, Мадам. Вы ненавидели покойную великую княгиню. Она чувствовала себя здесь одинокой и затравленной. Это ваш двор и его порядки не дали нам семейного счастья, а великой княгине самой возможности жить.
- Вы не отдаёте себе отчёта в ваших словах, сын мой. Только это и позволяет мне простить вам ваш неуместный монолог.
- Ах, вы ещё собираетесь меня прощать, Мадам! Меня! Вы лишили меня отца. Это по вашему приказу мой отец был задушен вашими фаворитами и клевретами.
- Остановитесь, великий князь! Доктор Роджерсон прав, вы на грани помешательства и притом буйного. Как, впрочем, и ваш родитель.
- Это значит, вы угрожаете мне таким же концом, который постиг внука Петра Великого, императора всероссийского Петра III? О, вы сумеете его организовать, ни минуты в этом не сомневаюсь. Но там вы рвались к власти, на которую ни по рождению, ни по праву не имели шансов. А здесь - чем помешала вам принцесса, чем?
- Сын мой, я ничем не угрожаю вам. В вас говорит только одно буйное воображение. И вы забываете, что я была целиком на стороне вашего выбора. Это вы протянули руку Вильгельмине, а я от души порадовалась вашему союзу. Вы забыли, как много я говорила всем нашим иностранным гостям о её душевных качествах.
- Вы забываете, Мадам, я далёк от вашего двора, и что именно вы изволите говорить вашим гостям, мне попросту неизвестно. Хотя, может быть, для начала вы и изображали довольную свекровь, зато потом... потом вы преследовали великую княгиню как фурия.
- Только потому, что великая княгиня стала меняться, и вы сами эти перемены замечали. Месяц за месяцем великая княгиня становилась всё более нетерпимой, капризной и своевластной. Она могла игнорировать меня, замкнувшись в Павловске, но ведь она начала игнорировать и вас, своего супруга. Я ошибаюсь или преувеличиваю?
- Вы дразнили великую княгиню своей бесконечной иронией, унижали своими замечаниями и доводили до исступления своей презрительной снисходительностью. Надо было быть ангелом во плоти, чтобы не измениться в таких условиях. Вы, только вы, Мадам, виноваты в этих страшных муках и в этой кончине. Вы хотели её смерти, потому что моя супруга была дорога мне, потому что она одна дарила мне покой и счастье. Свою ненависть к сыну вы перенесли на ни в чём не повинную юную женщину, такую прекрасную, так мечтавшую о счастье.
- Хватит! Хватит, великий князь! Вы немедленно пройдёте со мной в мой кабинет, и я передам вам свидетельства подлинного отношения к вам покойной. Идёмте!
- Какие ещё свидетельства? Что вы придумали, Мадам?
- Придумала? Письма, написанные рукой вашей идеальной супруги, я придумала? Я не собиралась вам их показывать, но после всех глупостей, вами сказанных, вы заслужили того, чтобы ознакомиться с ними, и вы сделаете это.
- Письма великой княгини? Я не собираюсь их читать. Откуда они у вас появились? Значит, пока я был около покойной, вы обыскали её личные покои? Вы осмелились...
- Прекратите, великий князь! Вы и так зашли слишком далеко. Вы заслужили полного отрезвления. Нет, я не входила в личные покои великой княгини. Никто не обыскивал её бумаги. И вообще, как вы думаете, почему бы её рукой написанные письма оказались у неё неотправленными? Нет, великий князь, это письма к адресату, который... Конечно, я могла бы сказать - не озаботился должным образом их хранить. Но я не хочу лгать. Они попали в руки жены адресата, которая поступила с ними, как может поступить любая ревнивая женщина. А впрочем, пусть Василий принесёт мой бювар сюда. Переход в мои апартаменты вызовет у вас слишком резкое сопротивление.
- Вы купили эти письма мадам, или вы их выманили?
- Какое это имеет значение? Главное, что они существуют. Я передам их вам, а вы поступите так, как сочтёте необходимым. Для вашей мужской гордости и чувства собственного достоинства наследника российского престола. Василий сейчас будет здесь, а я оставляю вас вашему собственному суду и вашему чувству справедливости по отношению к вашей матери, если таковое у вас всё-таки проснётся. Я должна только оговорить, что письма попали ко мне непосредственно перед родами великой княгини. Читайте же, мой сын, читайте.
- Ваше императорское высочество, бювар...
- Да-да, положи на стол. Ступай. Ступай же!
- Целый бювар писем? Её рука. Невероятно. Без адресата... Когда же она писала их?.. Когда могла успеть?.. Не иначе какие-нибудь пустяки. От скуки. Это, наверно, когда я оставлял её, задерживаясь на плацу. Ей не с кем было перемолвиться словом, и она придумывала поводы, чтобы рассеяться. Конечно же. И всё-таки...
"Мой дорогой, быть не может, что ввечеру нам не удастся даже прогулка в парке. Этот несносный дождь тому виной, хотя вчера все предсказывали отличную погоду. Терпеть... Надо терпеть..."
"Живу сегодня воспоминанием о вчерашних минутах. Они были прелестны, но слишком коротки. Когда-то удастся ещё такой милый тэт-а-тэт? Вся надежда на задуманные плац-парады..."
"Какая тоска! рассуждения о воинских экзерцициях, преимуществах прусского вооружения перед французским, датским и ещё бог весть каким. В следующий раз, я думаю, состоится лекция о солдатских сапогах и о чём-нибудь ещё, также дурно пахнущем..."
"Ваш царственный друг положительно решил свести меня с ума рассуждениями о римской истории. Как было бы чудно заменить меня графом Никитой Паниным - во всяком случае, великий князь очень нескоро заметил бы подмену. Если бы заметил вообще..."
"Мой дорогой, узнайте, насколько реальны планы вашего царственного друга о поездке в солдатские лагеря. Если бы! Тогда можно было бы иметь хоть один вечер для нас, не правда ли?"
"Милый граф, не видела вас целую неделю. Боже, какая тоска! Целая неделя рассказов о родителе со всеми его, на мой взгляд, никогда не существовавшими талантами. И о Фридрихе Великом - как я ненавижу этого солдафона-философа..."
Граф... Царственный друг... Нет-нет, я должен знать наверное. Я не вправе оскорблять подозрением тех слишком немногих людей, которых мне подарила судьба. Надо смотреть дальше...
* * *
Екатерина II, Г.А. Потёмкин
Кому, как не Марье Саввишне да Анне Степановне знать: настало время Григорию Александровичу из дворца съезжать. Куда каким коротким потёмкинское царствование оказалось. Уж такой горячий на первых порах Григорий Александрович был. Любые преграды сначала снести мог - на дороге не становись. А тут вроде бы и сам скорой развязке рад. Да и развязка какая-то непривычная: всё время опасаться надо, чтоб государыню не огорчить. Пробовали о Потёмкине хуже отозваться - вскинулась: золотой человек, для державы нужный. Похвалили - опять вскинулась: света Божьего за Потёмкиным видеть не стали, судить людей по справедливости разучились. Только Григорий Александрович своё гнёт, не меняется: государыня моя лучше в свете не бывает, ни краше, ни мудрее. В глаза льстит, одни и те же слова изо дня в день повторяет, а её величество то ли не замечает, то ли наслушаться не может. Вот и поди тут разберись. С утра вон снова запёрлись в кабинете вдвоём - чтобы никто, не дай Господи, и близко не подходил, не мешал. А ввечеру с красавцем молодым в который раз заходил. Хохлом. Что рост, что стать, что обходительность - не ему чета, одноглазому. Всё понять давал, будто в схватке с Орловыми глаз потерял. Орловы слова не молвят, а он... Ну, да бог с ним. Новая гроза надвигается, а тут ещё с великой княгиней управиться надо. Была государыне обузой и со смертью хлопот прибавила.
- Слыхал, папа, новость? Великий князь наотрез отказался в похоронах великой княгини участвовать. Сказать прислал, хоть в могильницу для убогих выкиньте, ему разницы нет.
- Да ты что, матушка, случилось-то что? С чего поворот такой несуразный?
- Слово хорошее нашёл: как есть несуразный.
- Да ведь ещё вчерась Роджерсон, сама говорила, за рассудок его опасался. Может, и впрямь рехнулся наш князюшка? Всяко бывает.
- Не знаю, как и сказать, папа. Не знаю... Письма я ему великой княгини прочесть дала. Всё, что графу Андрею Шувалову писала.
- Писала? Ну как есть великая княгиня свихнулась. Да нешто можно по себе следы такие оставлять, да ещё царственной особе!
- Прибавь ещё - такому шелопуту, как Андрей Петрович.
- Это, матушка, кому ни пиши, шило из мешка в каждую минуту вылезти умудрится. В письмах-то что?
- Маханье обыкновенное. Великий князь придворного обихода понимать не желает. Весь в отца. Только тот и со своими амурами не крылся, и к супруге с ножом к горлу не приставал. Лишь бы всё шито-крыто, а там трава не расти.
- Да это, матушка, при жизни, а теперь-то, когда покойница на столе, порядок соблюсти следует. И то сказать, ты уж не гневись, матушка, великого князя с графом никак сравнивать нельзя.
- По внешности, что ли?
- О внешности что говорить! Для нашего брата чуть лучше чёрта - уже красавец. По складу душевному - вот что важно. Князюшка наш только и умеет, что дуться да судьбу во всём винить, а граф - он лёгкий, весёлый, в делах амурных обихоженный. Разве не так?
- Не то, не то, папа. Ты в расчёт прими: Андрей Петрович самый что ни на есть закадычный приятель великого князя, и то с младенческих лет. Тут обида двойная! Свой же приятель супругу увёл, не посовестился. Да ин и бог с ними. Подскажи, как с похоронами быть? Меня великий князь видеть не хочет, слов моих не услышит. Может, послать кого до разума его достучаться? Как письма прочёл, ни разу в церковь не заходил. Пока по переходам шептаться могут, что от горя, мол, себя не помнит. А на похоронах? Как хоронить без супруга-то? Тут уж всё грязное бельё на всю Европу вывернем.
- Совета моего хочешь, государыня, - махни на Европы рукой. Что подумают, что скажут, - велика ли разница. Ты же какую державу представляешь! Перед силищей такой каждый помолчать предпочтёт, хоть на всякий случай. Кто с Россией из-за одной неверной принцессы ссориться станет? Родительнице принцессы написать о её похождениях можно, она первая притихнет.
- Послала я ей пару писем принцессы к Шувалову.
- Вот и славно. Сама пусть стыдится дитятка родимого. Ей после такого конфуза только и думать, как бы остальных дочек пристроить, а не то что российскую императрицу да двор осуждать. Ещё напомнить тебе, матушка, хочу о давних временах. Как оно с супругой царевича Алексея Петровича, принцессой Софией Шарлоттой Вольфенбюттельской, случилось. Никто толком не сказал, родами ли померла или скрыться вовремя сумела.
- Как это скрыться? Шутишь, папа. Да ещё после родов!
- А ты, матушка, сама рассуди, кому принцесса-то была нужна в те поры? Положим, царевича она родила. Значит, о престоле беспокоиться более не приходилось. К тому же государь Пётр Алексеевич уже положил сына от первого брака от престола отстранить, а тут ещё дети могли пойти - лишняя забота.
- Как у тебя, папа, всё просто!
- А что ж тут эдакого мудреного? Помогли принцессе бежать: и перед Веной не виноваты, и себе руки развязали. Думаешь, матушка, случайно слухи-то по сей день ходят, что живёт наша принцесса за океаном с полковником каким-то, графиней прозывается.
- Ну, ладно, бежала - не бежала, нам-то что с наследником придумывать? Хочешь не хочешь, огласка плохая.
- Кто спорит, лучше бы без неё. Да ведь ты, матушка, сама мне говорила, что философу этому, или библиотекарю, Гримму о перипетиях великого князя семейных подробно писала. И характер у принцессы какой оказался неуживчивый, и мотовка она редкостная. Так ведь? А Гримм при матушке княгининой состоит, значит, там ни для кого не новость. А ты возьми да и сговори наследника со следующей невестой.
- С ума сошёл, папа! Эту не погребли, а ты...
- Что я? Ты совета спрашиваешь, я тебе по своему рассуждению и советую. Как в Европе узнают, что жених такой завидный освободился, знаешь как все родители возрадуются?!
- А Павел Петрович? Согласится ли?
- Попробуй, матушка, есть же у него мужская обида - согласится.
- Ничего не пойму. Заговорил ты меня, папа, - голова кругом пошла.
- У тебя-то, матушка? Да никогда в жизни. Ты у нас всегда со светлым умом да крепкой головкой. Какой генерал против тебя выстоит?! А коли плохо пояснил, повторю. Любому кавалеру куда лучше даму оставить, нежели самому в отставке оказаться.
- Это что - как у нас с тобой, папа?
- Ну, мы с тобой, матушка, дело особое. Хотя есть щепоточка и от того, что тебе сказал. Ведь всё равно надоем я тебе, как Бог свят, надоем. А так, видит Бог, мне, акромя тебя, никого в свете не нужно. Жениться никогда не женюсь, а уж ты, государыня, жизнью-то попользуйся. Ещё Потёмкину Гришке спасибо скажешь.
- Какой ты, право, Григорий Александрович.
- Вот видишь, сразу как государыня заговорила. И ладно, и слава Богу. А хочешь, я через приятелей царевичевых к вопросу твоему его подготовлю? Чтоб не как снег на голову, а?
- Спасибо тебе, папа, скажу.
- Не надо мне благодарностей, государыня, лишь бы тебе во всём угодным быть. Ой, да время я у тебя отнял, заболтался совсем. А там в антикаморе кавалер какой распрекрасный аудиенции у тебя дожидается. Обещал ему похлопотать.
- Кому ещё, неуёмный ты человек?
- Завадовскому Петру Васильевичу.
- Ты обещал? Ты, Григорий Александрович? Впрочем, проси.
* * *