Воспринял увиденное как овеществленные деньги, с ними нет ничего недоступного. Его ум, его знания должны обернуться деньгами, большими деньгами - десятками тысяч, сотнями тысяч крон. Тогда будет Вена и будет Париж. Вспоминаются рассуждения местечковых философов: "Париж, конечно, первый город Европы, Вена, допустим, - второй, тогда третий - Львов и никак не иначе".
С первобытной жадностью познает необыкновенные развлечения Львова, греховную сладость афишируемых всюду соблазнов. Знакомится зрительно, не решается к ним прикоснуться. Не только страшится расходов, не смеет переступить местечковый предел.
До Львова только слыхал о кино, во Львове пять кинотеатров дают по одному сеансу в течение дня. Как же не посмотреть это чудо! И как посмотреть, за хороший билет надо отдать крону двадцать геллеров, отец столько отпускает на день. Все же пошел, по пожалел истраченных денег. Тридцатиминутной "Любви в понедельник" оказалось достаточно, чтобы вместе с любовником дойти до постели красавицы.
На следующий день отправился в еврейский театр, на пьесу "Скачи в постель". Не понравился бездарный цинизм, театр должен быть театром, постель - постелью, а это - ни то и ни се. Есть во Львове другие театры, кабаре, казино, но его опыты на этом не закончились, он же не Ротшильд.
Какие во Львове еще развлечения? Прочел в газете, что за сутки жители города выпивают 3661 литр водки, 237 литров рома и ликера, 2309 литров вина, 657 литров меда и 33000 литров пива. Пусть пьют, ему эта блажь ни к чему. Популярно еще одно развлечение, продаваемое в публичных домах на площади святой Магдалины. И он бы сходил на площадь святой Магдалины, но сын Менахема Ротфельда не может себе такое позволить. Другое дело - визит к врачу! Слава богу, избавлен от такого расхода. Во Львове врачей намного меньше, чем проституток, визит к ним значительно дороже. На весь город - семь окулистов, девять акушеров, несколько десятков других специалистов. К врачам обращаются богачи, остальные просят исцеления у бога. У него же вымаливают помощь при всех других бедах. Больше не к кому обращаться, земные власти не помогут, в городских хрониках зафиксирован лишь один случай, когда магистрат проявил свое доброе сердце. В 1625 году городские советники решили выдавать ежеквартально десять злотых вдове, у которой татары убили мужа, разграбили дом, саму долгое время держали в неволе. За первый квартал выдали сполна, за второй - семь злотых и больше ни гроша. А бог никому не отказывает, по сходной цене хотя бы наделяет надеждами. Львов не обделен божествами, три конкурирующих архиепископа-митрополита и раввинат господствуют над пьющими, читающими, идущими в кино, казино, театры, бордели, над пешеходами и едущими в экипажах, трамваях.
У Адольфа Ротфельда нейтральные отношения с богом. После истории с талесом долгое время в синагоге испытывал чувство неловкости, однако не пропускал богослужения. Уже понял: чем меньше совести, тем больше показного благочестия - одежды, скрывающей неприличную наготу.
За мысли и неведомые проступки не судят, явные - никогда не прощаются.
Во Львове можно не ходить в синагогу, никто не заметит. И все же после театра посетил "Золотую розу", из любопытства. Еще бы, эта синагога - архитектурный шедевр, воздвигнутый христианином Павлом Римлянином в 1582 году.
На этом закончилось знакомство со Львовом, началась учеба на правовом факультете университета имени короля Казимира.
На улице святого Николая в тесных и мрачных университетских аудиториях преобладают юристы - их больше, чем студентов трех остальных факультетов. Господствует польская речь, винерманы говорят по-немецки, многие щеголяют старомодной латынью.
Как забавную игру воспринял корпоративные правила, ритуалы, обычаи, шапочки. Так же отнесся к свободному посещению лекций. Нелюбимых профессоров слушают два-три студента, остальные знакомятся с ними на летних экзаменах. Для богатых бездельников четырехлетний срок обучения может стать пожизненным, а студенчество - суррогатом дворянства. Такой путь для него исключается, лекции посещает аккуратно, учеба в Австро-Венгерской империи и без того весьма продолжительна и дорога: четырехклассная школа, восьмиклассная гимназия, аттестат зрелости.
Ротфельд сдружился с Генрихом Ландесбергом - сыном удачливого львовского коммивояжера, основавшего торговую фирму. Взгляды Ландесберга притягивают своей необычностью, иногда кажутся кощунственными. На всю жизнь запомнился первый разговор о предстоящей карьере.
- Кто больше всех кричит о борьбе за права евреев? - спросил Ландесберг.
Тема не новая, об этом не раз толковал с соучениками по Стрийской гимназии, и теперь философствует о назначении еврейской интеллигенции.
- Чепуха! - прервал Ландесберг. - О борьбе за еврейские права кричит тот, кто не способен стать коммерсантом.
- Это как понимать?
- Были бы способны, шли бы по столбовой дороге к богатству, - объяснил Ландесберг. - Нет коммерческой смекалки, приходится обходными путями достигать положения.
Вспоминается, как избирал путь адвокатской карьеры, не удержался от искушения познать до конца нового друга.
- А ты?
- И я не способен к коммерции, поэтому решил стать юристом, - ответил без стеснения Ландесберг и тут же добавил: - Мы очень нужны коммерсантам, богатство не делают в белых перчатках.
Для него, выращенного на местечковых традициях, прикрывающих жадность показным благочестием, откровения Ландесберга показались недопустимо циничными. Наверное, бравирует, не может еврей быть безразличным к положению евреев.
- Так как же все-таки ты относишься к борьбе за еврейские права?
- Как к самой крупной коммерции, - спокойно ответил Ландесберг.
Книга Теодора Герцля "Еврейское государство" уже несколько лет пылится на книжных прилавках. Не интересует евреев-рабочих и евреев-ремесленников, покупают купцы, предприниматели, интеллигенты. "Еврейское государство" покупают не только сторонники сионистской идеи, многие развлекаются занимательным чтивом. Может, поэтому первые сионистские газеты "Восток" и "Хашахор" издаются на польском, "Тагблатт" - на презираемом "жаргоне". Львовских почитателей сионизма не влечет Палестина, на ее одичавшей земле, в небольших мифических городках проживает около пятидесяти пяти тысяч евреев, мало чем отличающихся от других семитских племен. Как он, Ротфельд, относится к Герцлю? Еще не решил. Интересно, почему Ландесберг считает сионизм коммерцией. Верит ли он в эту коммерцию?
- Пока не верю! - заявил Ландесберг. - Дело не в сионистах, на их идеях далеко не уедешь. Менахем Уссишкин, Иосиф Аронович и Арон Гордон предлагают заселять Палестину еврейскими колонистами, скупать арабские земли "дунам за дунамом, коза за козой". В местечках козу называют еврейской коровой, кормит кое-как бедноту, но как такими "коровами" завоевать Палестину? - шутливо спросил Ландесберг. - Сколько потребуется тысячелетий, чтобы скупаемые дунамы - одна десятая европейского гектара - превратились в тысячи государственных километров?! И еще мне не ясно, где найти идиотов, желающих сменить жизнь в Европе на бесплодные пески Палестины?!
Мысли Ландесберга пронизаны практическим смыслом, но на 5-м сионистском конгрессе рассуждали иначе! Конечно, можно остроумно порассуждать о козе и дунаме, но в дело включились миллионеры и финансисты, создали "Еврейский национальный фонд", предназначенный для скупки палестинских земель в "неотчуждаемую собственность еврейского народа". Напомнил Ландесбергу, тот спокойно ответил:
- Вот это я и называю "крупной коммерцией". Может, в решении конгресса сочетается сказка и суровая правда заказчиков сказок - еврейских владык современного мира?!
- О ком ты? - не понял Ландесберг.
- О Ротшильдах и других богачах, желающих организовать в Палестине весьма выгодный бизнес, - отцовской мудростью просвещает Ландесберг наивного провинциала. - Знаешь ли ты, что из себя представляет Суэц?
- Конечно! - вызвал обиду школьный вопрос, заданный пренебрежительным тоном. - Об этом канале - инженерном чуде прошлого века - рассказывается в учебниках географии.
- Не было инженерного чуда, были инженеры, проектировщики и рабочие, нанятые мудрыми финансистами, - увлеченный своим откровением, Ландесберг не обращает внимания на обиду приятеля. - Суэцкий канал, созданный денежными воротилами, стал главной торговой артерией современного мира и дорогой к господству над землями, прославившимися несметными богатствами еще во времена царя Соломона. Несведущие думают, что борьбу за Суэцкий канал вели правители Англии и Франции, сведущие знают: спорили финансисты, и этот спор не закончен. Ротшильды еще скажут последнее слово, может, для этого им и понадобилось еврейское государство.
- Так каково твое отношение к сионизму? - спросил Ротфельд, оглушенный потоком поразительной информации.
- Окажется этот бизнес доходным, поставят его на солидный фундамент - стану самым верным приверженцем.
В 1908 году для львовских евреев сионизм еще не стал и не мог стать выгодным бизнесом. Как и все коммерсанты Галиции - аграрной провинции Австро-Венгерской империи, они не участвуют в эксплуатации заморских колоний, богатеют на торговле.
В витринах семиэтажного универмага Циппера одеваются и раздеваются шикарные дамы. Дух захватывает от прозрачного батиста французских рубашек, брюссельских кружевных панталон и итальянских корсетов, утончающих талии и возвышающих бюст. Сводят с ума умопомрачительные парижские вечерние наряды, русские горностаевые палантины и английские боа, сверкающие заморскими павлиньиим перьями. Другие магазины торгуют более скромными и более дешевыми изделиями, тоже западных фирм. Львовские промышленники далеки от границ двадцатого века, лишь на немногих предприятиях более сотни рабочих. В многочисленных мастерских с утра до позднего вечера трудятся два-три подмастерья, редко - десяток мастеровых. Рабочих - меньше, чем купцов и приказчиков, меньше, чем слуг у господ. Не тратятся предприниматели на дорогостоящую современную технику, обогащаются грошовой оплатой труда. Владельцы львовских ремесел и полукустарной промышленности не могут конкурировать с продукцией индустриального Запада, львовские торговцы наживаются на этой продукции.
Еврейские, как и другие предприниматели Львова, не имеют интересов в афро-азиатских делах, Суэц интересует местечковых дельцов не больше, чем каналы на Марсе. Несколько малочисленных сионистских кружков не определяют жизнь еврейского населения города.
После памятного разговора с Ландесбергом Ротфельд долго размышлял о новых аспектах сионистской проблемы. Манят доселе неведомые перспективы служения богам, восседающим на новом Олимпе. Главным богом стал Ротшильд - владелец бесчисленных заводов, рудников, приисков. По сравнению с Ротшильдом Зевс-громовержец представляется убогим ремесленником. Вспоминает Ротфельд жалкую торговлю отца и еще более жалкую пещерную местечковую жизнь, возврат к прошлому равносилен мучительной смерти. Ландесберг может выжидать и высматривать, на отцовские денежки откроет контору или купит клиентуру и славу у уходящего на покой адвоката. Ему, Ротфельду, надо всего достигать самому, не упускать ни единой возможности.
Тайные силы, о которых рассказал Ландесберг, представляются Ротфельду такими реальными и такими могущественными, что в студенческом сионистском кружке увидел разведку наступающей армии Ротшильда. Немало прочел сионистских книг и брошюр, уверовал, что армии Ротшильда наступают не только на Ближний Восток - и на дикий европейский Восток. В голодных и темных местечках Галицийского наместничества Австро-Венгерской империи, в местечках царства Польского, Российской империи и в Румынском королевстве проживают миллионы евреев. Если Западная Европа, включая Австрию, Чехию и Венгрию, стала мозговым центром империи Ротшильдов, Восточная Европа должна стать резервуаром рабочей силы и солдат для новых ближневосточных владений. Не опоздать! Успеет занять командную должность в комплектуемой армии, и тогда обеспечено будущее.
Руку Ротшильдов теперь видел всюду. Даже захват Австро-Венгрией турецких провинций - Боснии и Герцеговины - воспринял как этап наступления Ротшильдов, как еще один шаг к предстоящей аннексии Палестины. Наверное, не все оценивал правильно, но ухватил главное. Помог нюх - разновидность деловой хватки местечковых дельцов, превращающей их в крупных арендаторов дворянских поместий, в богатых львовских купцов и промышленников.
За мировыми проблемами проглядел начало небывалых университетских событий. Неожиданно в предэкзаменационную весеннюю тишь ворвалась демонстрация украинских студентов. Всегда обходил неприятности, могущие нарушить учебу, и поэтому крайне встревожился, оказавшись на площади, среди митингующих студентов-украинцев. Бушуют студенты, грозят кулаками, гневом гудят голоса. Некуда деться: стал слушать оратора и не поверил ушам. Было бы из-за чего кипятиться, а они требуют права матрикуляции - сдачи экзаменов на родном языке. Так думал, пока студент-украинец Адам Коцко не извлек из известных и очевидных фактов необыкновенные выводы.
- В Галиции проживают тысячи австрийцев, сотни тысяч поляков и миллионы украинцев, - заявил в конце своей речи Коцко. - Почему же на отчей земле, созданной нашим трудом, нашим умом и нашими ратными подвигами, запрещена украинская речь? А потому, что нас много, если объединимся - превратимся в несокрушимую силу. Людей объединяет не иноземный, а материнский язык. Борьба за украинский язык - начало борьбы за свободу от иноземного ига.
За такие крамольные речи могли выгнать из университета не только Коцко, но и присутствующих. Незаметно, бочком выбрался из толпы, взорвавшейся ненавистью к своим угнетателям. Разыскал Ландесберга, рассказал все, что видел.
Сведущий в проблемах мировой политики Ландесберг не пожелал вникнуть в причины возмущения студентов-украинцев.
- Подумаешь, нашли проблему! Если им интересно, могут между собой разговаривать на любом языке. Просто ищут повод пошуметь и подраться. Ты же знаешь украинцев! Только в университете такие номера не проходят, эта история может закончиться плохо. Если бы только для них! Как бы не досталось евреям…
- А мы тут при чем?
- Мы всегда при чем!
Такие речи - не редкость в Букачевцах. Выжимает еврей-арендатор последние гроши из украинцев-крестьян - кто-то из обобранных сорвет зло на местечковом еврее. Несут выпивохи шинкарю-еврею последние вещи - и мстят за свою нищету. Не только шинкарю - тем, кто подвернется под руку. Злыдни села и местечка рождают взаимные обиды в ремесле и торговле. Кого-то обманут, кому-то покажется, что его обманули. Не часто возникали такие конфликты, украинский и еврейский трудовой люд с пониманием относились к общим бедам, страданиям, помогали друг другу. Но уж очень заманчиво было правителям и тем, кто на чужом труде наживался, множить и разжигать взаимную ненависть, отводить от себя праведный гнев, В украинских селах распускаются слухи о "хитрых и жадных жидах", не дающих житья украинцам, в еврейских местечках толкуют о "бандитах-украинцах", жаждущих пустить кровь евреям. Вот почему Ротфельда не удивил вывод друга о возможных бедах для студентов-евреев из-за бунта студентов-украинцев. Никогда отец не рассказывал, как наживается в своем магазине, но по всякому поводу любил повторять: "Этим хулиганам всегда хочется бить евреев, поэтому мы во всем виноваты!"
Правовой факультет гудит, как потревоженный улей. Шумные ватаги студентов-поляков ведут себя нагло, только и слышится, что проучат "украинских хамов". Кричат и о засилии "вонючих жидов".
Сгущаются тучи, малочисленные группки украинцев демонстративно собираются в людных местах, воинственно ждут предстоящих событий. Гроза разразилась, когда вышел с Ландесбергом из университетского вестибюля и считал, что уже позади еще один день неприятностей.
Из-за угла появились подвыпившие студенты-поляки, окружили Адама Коцко, один из них подошел вплотную и презрительно хмыкнул:
- Если любишь язык свинопасов, зачем записался в студенты?
Коцко усмехнулся и в свою очередь спрашивает:
- А палачам зачем университетский диплом?
Озверели корпоранты, орут, кулаками размахивают, сбили с ног Адама Коцко, топчут уже бездыханное тело. Убили и не пытаются скрыться, ловят и бьют украинцев. Встретят еврея - и его избивают.
Впервые Ротфельд и Ландесберг увидели, как убивают не в пьяной драке, не в пылу ревности - за убеждения. Непонятные убеждения, но в правовом государстве будущие правоведы превратились в диких зверей. Сегодня так рассчитались с украинцем, завтра так смогут рассчитаться с евреем.
Следующий день начался необычно, убийство Коцко взорвало незыблемый аудиторский порядок. Только начал профессор Каревич лекцию об особенностях американского конституционного права, студент Соколяк прерывает степенную польскую речь:
- Пан профессор считает, что для украинцев украинская речь менее важна, чем латынь?
Это был вызов, профессор Каревич так и воспринял "дерзость" студента. Никогда и никто не смел прерывать его лекцию, тем более таким неуместным вопросом, не имеющим никакого отношения к теме и даже к читаемой дисциплине. Украинец, не считающий себя украинцем, ответил со спокойным презрением:
- Готов изъясняться на любом языке культурных народов, но считаю позорным разговаривать на языке слуг, кучеров и холопов.
Зашумели студенты-украинцы, один из них крикнул:
- Коцко отдал жизнь за материнский язык. Ваше отношение к убийцам?
Профессор Каревич досконально изучил конституции всех американских штатов, славил в лекциях американскую демократию, а к убийству Коцко отнесся весьма хладнокровно:
- Высшая культура доступна не каждому. Если мразь проникает в храм науки, от нее очищаются.
Вскочили студенты, кричат, свистят, улюлюкают, размахивают кулаками, стучат по партам, друг на друга набрасываются, мелькают покрасневшие лица. Те, кто убил, и те, кто приветствовал убийство Коцко, кричат: мало проучили украинцев, укажут холопам их место, не будет украинского духа в университете имени короля Казимира. Профессора Каревича громко приветствуют: "Браво! Виват!". Он для них не украинец - выразитель их польского духа, шляхетского чванства. Профессор Каревич и для украинских студентов - не украинец. В его адрес выкрикивают: "Позор!.. Отступник!.. Польский прислужник!". Клеймят Каревича и студенты-евреи. Не все, Ландесберг, Ротфельд и Зискин сидят с безразличным видом, будто ничего не случилось, будто ждут возобновления лекции. И они в душе ненавидят Каревича, презирающего евреев.
Стоит на трибуне профессор Каревич - уравновешен, спокоен, ждет прекращения выкриков, чтобы снова продолжить свой курс…