Тогда же, в 1939 году, в составе сионистской делегации он, Ротфельд, вел переговоры с премьером Славой-Складковским. Нелегкие переговоры, и все же сумели найти общий язык. Ведь и они, сионисты, выступали за выезд евреев из Польши, расхождения были лишь в методах. Тактично дали понять, что, не изменяя позиций, разными путями можно и нужно идти к одной цели. В Польше - западная демократия, значит, и антисемиты могут свободно высказывать свои взгляды - писать, демонстрировать, принимать или не принимать на работу евреев, бойкотировать еврейские магазины. И евреи вправе выражать свою волю - протестовать, вывозить или не вывозить капиталы, выезжать или не выезжать в Палестину, Правительство должно стоять над всеми и не допускать эксцессов. Стоять над всеми! Пустые слова - ширма, прикрываясь которой, пытались использовать политику Славой-Складковского в своих интересах. Просчитались!
Ротфельд больше не размышляет о выгодах сионизма, извлекаемых из фашистского зла, вплотную приблизившегося к нему самому. Теперь думает лишь о спасении собственной жизни, о том, что ждет друзей и знакомых. Мог ли иначе мыслить и действовать, стать выше своей национальности? Не теперь, в 1939 году, в самом начале политической деятельности. Как можно стать выше своей национальности, что может быть выше? Интересы страны, с которой связана жизнь, интересы всего человечества. Кто же прав - Теодор Герцль или Карл Маркс?.. Марксизм - не спасение, в Германии вдвойне преследуют евреев - за их национальность и как коммунистов. А в Советском Союзе? Не имеет значения, как в Советском Союзе, прошлое перечеркнуть невозможно. Почему невозможно? Неужели лучше быть зверски убитым или ждать смерти в царстве Гитлера?.. Не сошелся свет клином на Гитлере, существует немало демократических стран, где неплохо живется евреям. Для польских евреев уже нет этих стран!
ГЛАВА ВТОРАЯ
1.
Для адвокатского апликанта Фалека Краммера 1939 год должен был стать знаменательным. Верил: вскоре во Львове появится еще один адвокат с собственной конторой и практикой. Наступающий год должен был принести еще одно счастье - Наталку. Оказалось, что два этих счастья совместить невозможно: священник не обвенчает иудея, раввин - христианку. Даже ради любимой не смог унизить себя сменой веры. Да и что бы это дало? Стал бы заклятым врагом общества адвокатов-евреев и отвергнут ухмылками адвокатов-христиан.
Решил посоветоваться с шефом - прославленным адвокатом Генрихом Ландесбергом. Никогда не забудет этого злосчастного дня. Оказалось, что он, Краммер, только о себе думает, хоче, прикрывшись украинкой, бежать от еврейства. И это в то время, когда на евреев отовсюду наступают гонения!
- А любовь? - спросил Краммер.
- Любовь - фикция. Людям без предрассудков - любовь ни к чему, для первосортного мяса приправа не требуется. И национальность имеет значение только для брака, не дай бог переступить национальные и религиозные грани.
Больше у Ландесберга не просил совета - мог лишиться работы. Переживал неопределенность их положения, а Наталке - беда не беда, вся во власти любви. Счастье длилось недолго, обнаружилась беременность, труден выбор между ребенком и совестью. Ребенком, которого может больше не быть, и совестью, без которой невозможна любовь. И кому жертвовать совестью? Стенотипистку греко-католического издательства "Библос" за переход в иудейство немедленно выгнал бы директор Нагирный, травила бы свора Шептицкого. Стал бы Краммер греко-католиком - такую же травлю начали б Ландесберг и его сионисты, тоже ждала б безработица. Так и не решили, как быть.
Дни обрастали неделями, складывались недели в месяцы, изменялась фигура Наталки. Все чаще замечала пристрастные взоры коллег - вопросительные, игривые, сопровождаемые кривыми ухмылками. Религиозно-издательское ханжество допускало любые грехи, но только при отсутствии явных последствий. Наступил день, когда циник пан Цысь сообщил:
- Ходят слухи, во Львове появилось новое святое семейство, но на сей раз жид Иосиф обхитрил господа бога!
В грохоте смеха и сальностей уткнулась Наталка в какие-то записи, молчание стало равносильным признанию в грехе, не прощаемом тысячелетиями. К Наталке вплотную приблизилось неизбежное горе отверженной обществом женщины. Во всех пикантных подробностях сообщали газеты о самоубийствах несостоявшихся матерей, изредка слезливо-нравоучительно писали о страшной доле родившихся во грехе. Запомнился очерк о затравленной соседями сельской девушке, прыгнувшей с привязанным к спине младенцем в омут.
Вскоре личное горе Наталки и Фалека утонуло во всенародной беде - грохот сражений небывалой войны неумолимо приближался ко Львову. Спасла Красная Армия. Фалек на радостях укатил в Коломыю повидаться с родителями. Приехал и ринулся в юность, к друзьям по украинской гимназии. Ожили дискуссии, в которых новеллы Стефаника открыли бездну национального гнета не только украинцам. Еще гимназистом перевел четыре новеллы Стефаника на еврейский язык, искал и не нашел издателя для своих переводов. Работал каникулы, товарищи помогли складчиной, на эти деньги издал пятьсот экземпляров. Вкусил счастье победы, и начались неприятности: вызывали в полицию, сионисты не давали прохода. Пришлось распроститься с Коломыей, ныне родной город предстал воплощенной мечтой. И все же не захотел оставаться дома, влекло в большой мир, в гущу событий.
Примчался во Львов, Наталка рада-радешенька. Дни отсутствия Фалека тянулись мучительно, минуты казались часами. И эти же дни мчались стремглав, ломая уклад опостылевшей жизни, сметая "незыблемые" привычки и мнения.
Нацеловались, намиловались, Фалек предлагает Наталке:
- Собирайся, переезжаем ко мне.
Месяц назад не смел и подумать об этом, благопристойная вдовушка сдавала комнату на весьма строгих условиях: в вечернее время не принимать женщин, ночью не ходить в туалет. И Наталка тогда понимала невозможность переезда к Фалеку. Теперь не думают о запретах вдовы и канонах мещанской морали.
Привел Фалек Наталку, сообщил о переселении жены, вдова улыбается кисло, но ведет себя так, будто сама пригласила на жительство.
Следующая задача - работа. Пошел к Ландесбергу, может, жена-украинка теперь не будет помехой. Ландесберг принял радушно, но разводит руками:
- Я бы с удовольствием - не в моей власти. Адвокатские конторы бездействуют, не знаю, что завтра будет со мной.
Вышел Фалек от бывшего шефа, с горечью думает: мог помочь - не хотел, когда не может - появилась "охота". Зря пошел, нечего искать работу у бывших. Почему "бывших"? Не исчезнут преступники, потребуются судьи и прокуроры. А адвокаты? Неизвестно, как судят в Советском Союзе… На адвокатуре не сошелся свет клином, строится новая жизнь, любой власти нужны юристы-законники, возможно, во временном управлении Львова уже создан юридический отдел, предоставляет юристам работу.
Во временном управлении Львова не оказалось юридического отдела. Искал юристов, встретил бывших узников Березы Картузской и других политзаключенных. В шумных и уже прокуренных длинных коридорах еще недавно чинно-чиновничьего магистрата столкнулся с Блицем - редактором левой еврейской газеты, закрытой более года назад. Еще студентом публиковался в этой газете, однажды цензура оставила от его статьи белую полосу. Обрадовались друг другу, Блиц возбужден и взволнован:
- Поздравьте с еврейской газетой "Дер ройтер штерн" - "Красная звезда".
- Откуда вам это известно?
Взмахнул Блиц шляпой, шутливо представился:
- Будем знакомы, главный редактор!
- Поздравляю! - удивленно глядит на Блица, маленького, взлохмаченного, с пенсне, сверкающим золотой оправой. - Не знал, что вы коммунист.
- Не состою в коммунистической партии, торонник справедливых идей.
- Как же вам доверили такую работу? - не верится Краммеру.
- Меня рекомендовал Яков Шудрих! - многозначительно сообщает Блиц.
"Еврейский пролетарский поэт, коммунист, друг Галана, член Горно, участник антифашистских конгрессов, - вспоминает Краммер. - Рекомендация Шудриха теперь многого стоит".
- Чем занимаетесь? - интересуется Блиц.
- Хочу работать и не знаю, к кому обратиться.
- Так чего же слоняетесь по коридорам? - возмущается Блиц. - Идемте в отдел культуры, там скажут, как действовать.
В отделе культуры высокий и худой Борилюк внимательно выслушал Блица, спросил Краммера:
- Что умеете делать?
- Почти ничего, стажер адвоката, - смущенно отвечает Краммер. - Сознаю неподготовленность к новому времени, согласен на любую работу.
- Тут все почти ничего не умеют, умеющие к нам не приходят, - с горечью констатирует Борилюк. - Не знаю, когда понадобятся адвокаты, всюду не хватает культурных, грамотных, доброжелательных. Где бы вас получше использовать? - Вспомнил встречу с заведующим промышленным отделом Янко, набрал нужный номер: - Привет, Микола! Нужен юрист?.. Не работал на предприятиях, апликант адвоката… Рекомендует редактор новой еврейской газеты Блиц… Знает по польскому времени, писал статьи, конфликтовал с цензурой… Хорошо, направляю к тебе.
Положил телефонную трубку, взглянул на Краммера:
- Поняли?
- Не понял!
- На предприятиях создаются рабочие комитеты, предприниматели разбежались, бойкотируют. Остальное объяснит товарищ Янко.
Вышли в коридор, даже не верится, что все так просто устраивается. Благодарит Блица, тот отмахнулся:
- О чем речь! Будете в гуще событий, пишите в газету.
В кабинете Янко полно посетителей, над ними пелена табачного дыма. Представители заводских комитетов выясняют, предлагают, требуют. Только и слышится: рабочий контроль, восьмичасовой рабочий день, безработица. Долго бы Краммеру пришлось ожидать, если бы Янко не заметил.
- Это о вас звонил Борилюк?
- Обо мне!
- Проходите, садитесь!
Тут же, при всех, выяснил биографию, похвалил:
- Это хорошо, что из тружеников, рад, что не чураетесь украинской речи. А то только вылезут в паны и уже не подходит "хлопский язык".
Слышится гул одобрения, Краммер еще больше смутился. Не привык к такой обстановке, не до душе публичное обсуждение интимных вопросов.
- Рад быть полезным, готов на любую работу.
- Зачем на любую, на фабриках Доцета есть работа почти по специальности.
- Возьмет ли меня пан Доцет?
- Пан Доцет где-то отсиживается, еще будет выпрашивать должность у новых владельцев - пана Бендарского и пана Гринуса, - под общий хохот предполагает Янко.
- А где эти паны?
- Будьте знакомы, - указывает Янко на двух опрятно одетых людей. - Представители заводских комитетов предприятий Доцета, профсоюзные активисты, рабочие. Никогда не директорствовали, не очень много в своей жизни писали, а на них навалилась уйма всяких бумаг и проблем: заказы, сырье, материалы, расчеты, договоры и еще бог знает что. Вот и пришли за помощником.
- Мне некого рекомендовать, - растерянно отвечает Краммер.
- И не надо, вам хотим предложить эту должность.
- Так ведь эта работа мне совсем не знакома.
- Освоите, на то вы юрист. Изучите канцелярию Доцета, разберетесь, как действовали при нем предприятия, расспросите старых работников. Заходите сюда за советом, вчера прибыл из Киева специалист. Ну как, согласны?
- Попробую.
- Пробуют конфетки, мы с вами будем работать, - усмехнулся Бендарский. - Начинать надо немедленно, иначе утонем в бумагах.
Наступили дни, наполненные незнакомой, сложной и очень интересной работой. За что ни возьмись - открытие. И при пане Доцете закупали сырье, продавали продукцию, учитывали работу, начисляли зарплату. Ныне все так и не так, зарождаются небывалые отношения между работающими, предприятиями, торговлей. Всюду новые люди, начальники цехов и мастера из рабочих, будто ветром сдуло лощеных панов. Раньше не общался с рабочими, смотрел на них свысока. Встретился с ними - незаурядные характеры, планы переустройства общества. Неужели так быстро пробудилась в этих людях неуемная сила? А может, под спудом чужеродной державы давно бурлила расплавленной лавой, Красная Армия только открыла выход? Наверное, поэтому у всех на уме Советская власть, национализация предприятий, домов. Только и толкуют о Народном Собрании Западной Украины, которое должно решить будущее всех и каждого.
Наступил ожидаемый день, на фабричном собрании начальник цеха Мончук зачитывает Обращение ко всем избирателям Комитета по организации выборов в Народное Собрание. "Кончилась непроглядная ночь, пала гнилая, враждебная народу власть польских панов, взошло солнце над землями Западной Украины…" - уже первые строки входят в сознание, как его и Наталкина прошлая и настоящая жизнь. Что их ожидает? В Обращении сказано: "Коренной вопрос, который должно решить Украинское Народное Собрание, - это вопрос о характере будущей власти в Западной Украине. Будет ли она советской или буржуазной…".
Он и Наталка на себе испытали, что означает буржуазная власть. Какова будет Советская власть? Изменится форма собственности? К управлению краем, его экономикой уже приходят новые люди. Каково будет положение человека в обществе?
Мончук закончил читать Обращение, раскрыл свое сердце:
- Для нас, рабочих, нет вопроса: нужна ли Советская власть. Ну что мне решать, если панам не требовалась моя голова и мои руки, только и слышал: "Быдло, пся крев!". Прогнали панов, каждый рабочий стал нужным, государственным человеком.
Рассуждает несколько примитивно, но верно. Верно ли? Это ведь не о положении человека в обществе - о трудовых отношениях. Только ли? Где кончаются трудовые отношения и где начинается участие в управлении общественной и государственной жизнью? А о чем говорит рабочий-еврей Ефим Рихтер? - вслушивается Краммер в выступление нового оратора.
- Всю предыдущую жизнь завидовал тем, у кого есть отечество, - с горечью вспоминает Рихтер. - Теперь и у меня будет отечество - Советский Союз…
Это уже не о трудовых отношениях - о положении в обществе и государстве. Кто он такой, этот Рихтер? Когда слово просил, кто-то из сидящих в зале удивленно вскрикнул: "Ефим-молчальник заговорил!" Теперь все говорят, с Красной Армией во Львов вошло равноправие наций. В панской Польше были капиталисты-евреи, но при антисемитских правителях не было и не могло быть евреев - государственных деятелей. Гринус - директор завода, деятель вновь зарождающейся государственной власти. А разве не о положении в обществе толкует новый оратор - рано постаревшая и плохо одетая женщина?
- Год назад стала вдовой, с пятью детьми жила в бараке на Персенковке, - рассказывает работница Мария Луцишин. - На всех детей приходились одни отцовские сапоги, дохли с голоду, замерзали, не было денег на уголь. Временное управление Львова дало трехкомнатную квартиру, выдало на детей пособие - две тысячи рублей, я получила работу, обучают специальности. Так как же мне не голосовать за Советскую власть!
Возвращается Краммер домой, судьбы Ивана Мончука, Ефима Рихтера, Марии Луцишин сливаются с судьбами его и Наталки. Перемены в их жизни, наверное, и есть вступление в новое советское общество. Исчезают сомнения, возникает потребность излить свою душу, поделиться своими мыслями. Напишет статью, может, кому-нибудь, таким же, как он, поможет разобраться в сомнениях, идущих от дедов и прадедов, консервативных привычек и десятилетиями умело насаждаемых взглядов.
Поужинал и сел за статью. Пишет об изменениях на фабриках Доцета, о том, как меняются люди, с какими мыслями и надеждами обсуждалось Обращение к избирателям. Уверен, что получилась статья, будит Наталку, заснувшую рядом в кресле. Прочитал, Наталка сказала:
- Уже поздно, пошли отдыхать.
Поначалу безразличие жены не вызвало беспокойства. Устала за день, не очнулась от сна, зря это чтение затеял. Утром вновь прочитал статью, все в ней правильно, а написана сухо, неинтересно. Мысли - дети переживаний и размышлений - звучат фразами газетной передовицы. Два дня переделывал, состоялись выборы в Народное Собрание. Еще раз переделал, теперь статья - не его рассуждения, а рассказ о фабричном депутате Иване Мончуке, его жизненном пути, о мыслях его и тех, кого он представляет.
Понес статью в "Ройтер штерн", у Блица на столе груда рукописей, газетные гранки.
- Дел по горло, - сообщил Блиц вместо приветствия и ладонью провел по шее. - Выкладывайте, что принесли.
Смутился, ни слова не говоря, дал статью. Прочел Блиц и хвалит:
- То, что надо, и в самую точку. Выпускаем специальный номер о депутатах народа. Даем статьи о токаре ремонтных мастерских Садовом, кондукторе трамвая Лозинском, работнице типографии Соляк и, конечно, о Марии Ких. Ваш Мончук тоже пойдет. Знаете, что сейчас сделаю? - Блиц лукаво улыбнулся и хлопнул Краммера по плечу. - Дам корреспондентский билет, будете свидетелем исторического события века.
Идет Краммер домой, думает о Народном Собрании. Впервые на западноукраинской земле избран парламент, в котором нет ни одного фабриканта, ни одного помещика, ни одного богача. В польском сейме национальность колонизаторов определяла состав депутатов, в этом Собрании он соответствует населению края. А какой у этих людей политический опыт, образование? Ходят по городу слухи: это не настоящий парламент, не могут темные и некультурные люди решать государственные дела. Писал от души о Мончуке - государственном деятеле, однако это деятель заводского масштаба. По плечу ли ему государственные дела края, тем более всего государства! А кто решает государственные дела Советской страны?..
26 октября с самого утра отправился на проспект Легионов. Еще недавно по главной господской улице, огражденной от будничных дел, разгуливали надменные паны и разукрашенные золотом женщины. Сегодня проспект Легионов в красных знаменах. Обрели свой подлинный смысл венчающие Оперу - центр предстоящих событий - статуи "Слава", "Победа", "Любовь".
Фойе театра - продолжение улицы, кругом скромно одетые незнакомые люди. Встретил Блица, обрадовался, но стесняется подойти: тот с кем-то оживленно беседует.
- Подходите!.. - подозвал Блиц, сообщает своим собеседникам: - Фалек Краммер, адвокат рабочих фабрик Доцета, - его знакомит: - Писатель Степан Тудор, поэт Яков Шудрих.
- Не ваша ли статья опубликована в сегодняшней "Дер ройтер штерн"? - интересуется Шудрих.
- Его! - подтверждает Блиц.
- Вы должны познакомить меня с людьми, о которых писали, - загорается Шудрих. - Интересная статья и названа точно: "Обгоняющие сегодняшний день".
- Недаром юристы утверждают, что Краммеру быть журналистом, а журналисты видят его будущее в юриспруденции, - пошутил Блиц.
Рассмеялись, Степан Тудор укоризненно покачал головой:
- Блиц - это плагиат, так же шутили о моей медицине.
Раздался звонок, Блиц завел в корреспондентскую ложу. Народное Собрание открылось под несмолкаемую овацию зала. Из партера, бельэтажа, лож и галерки слышится еще недавно запрещенная песня - всепобеждающий гимн.
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, то станет всем.