Кроме удостоверения личности, в бумажнике лежало несколько фотографий. На одной Дэвид Гэннон в военной форме был запечатлен с семьей. На второй Дэвид широко улыбался, сидя в кабине самолета. На третьей фотографии с ним была девушка, на вид примерно ее ровесница. Его подружка, решила Рашель, но не нашла в ней ничего особенного.
Когда она раскрыла бумажник, чтобы положить обратно деньги, из него выпал конверт. Он был помятый, видимо, Дэвид не раз перечитывал письмо. Читать чужие письма - страшный грех. Но Рашель ничего не могла с собой поделать. Письмо начиналось с "Дорогой Дейви", а в конце стояло: "Целую. Твоя Нэнси". Тем не менее оно показалось ей не слишком теплым. Герой-летчик, безусловно, заслуживал большего.
Согрешив в одном, можно уже не останавливаться - Рашель достала шоколадку и целиком запихнула ее в рот. Шоколад таял на языке, и она наслаждалась давно забытым вкусом.
За преступлением последовало раскаяние, и, чтобы хоть немного искупить свою вину, она решила все-таки привести в порядок одежду американца. Рашель отнесла вещи на кухню. Сначала она оттерла губкой кровь с кожаной куртки, а потом выстирала носки, белье и летный костюм. Развешивая их около печки, она тихонько напевала.
Потом она разогрела травяной чай, наполнила большую чашку и отнесла ее в свою спальню. Лицо летчика немного порозовело, дыхание было ровным. Нет, он не прекрасный принц, а скорее спящий красавец. Может, наклониться и разбудить его поцелуем? Дурацкая идея. Рашель невольно улыбнулась.
И все-таки ей хотелось, чтобы он побыстрее очнулся. Она села возле кровати с книгой, но мысли о пасторе мешали ей сосредоточиться. Фавер не совершил никакого преступления, и он не еврей, успокаивала себя девушка, его наверняка отпустят. В конце концов, он будет иметь дело с французами, а не с немцами из гестапо.
Рашель, должно быть, задремала, потому что ее разбудили стоны летчика. Дэвид Гэннон ворочался в постели и бредил - ему казалось, что он ведет воздушный бой.
Она прижала его голову к своей груди.
- Тише… - шепнула она ему на ухо. - Вам ничего не угрожает. Успокойтесь.
Девушка укачивала его, пока он не перестал метаться. Тогда она поднесла к его губам чашку с чаем:
- Попейте.
Летчик открыл глаза, посмотрел на нее невидящим взглядом и начал пить. Она заставила его выпить все до капли.
- Мне холодно, - пробормотал он и опять уснул.
Утром пришел доктор Блюм.
- Я его осматривать, - сказал врач и выставил Рашель из комнаты.
Он пробыл с раненым минут десять, а девушка ждала в коридоре. Когда дверь открылась, Рашель через плечо доктора взглянула на Дэвида.
- Как он?
- Температура нет. Давление стал выше. Хорошо.
Блюм вышел в коридор.
- Мадам Ламброн в город еще не возвращаться, - сказал он, натягивая галоши.
- Вам незачем ее присылать. Я и одна справлюсь.
Ей хотелось самой ухаживать за летчиком, и, провожая врача до двери, она придумала причину:
- Чем меньше людей знают, что он здесь, тем лучше.
Доктор Блюм внимательно посмотрел на девушку:
- Кому вы говорить про этот летчик?
- Никому, - ответила Рашель.
- Хорошо. Так продолжать. Я завтра приходить. - Уже открыв дверь, он добавил: - Если кто-то спрашивать, я здесь не был. Кто зашить раны - это не я.
Вернувшись в свою комнату, она задумчиво посмотрела на Дэвида Гэннона. Ей казалось, что в этом доме они, как в коконе, отгорожены от мира и защищены от любой опасности. Но в 1944 году в Европе не существовало таких коконов.
Вдруг раздался громкий стук, и в голове у нее тут же возникло одно-единственное слово: гестапо. Потом чей-то голос спросил - слава богу, по-французски, а не по-немецки: "Есть тут кто-нибудь? Можно войти?"
Пьер Гликштейн с мешком за спиной вошел и стал топать ногами, отряхивая снег с ботинок.
- Я принес вам немного еды. - Он протянул ей мешок.
Рашель положила его на стул позади себя.
- Как раненый?
- Хорошо. Сколько человек про него знают?
- Его самолет разбился рядом с фермой, на которой я живу. Так что мой хозяин знает. Возможно, и его жена тоже.
Занятая своими мыслями, Рашель без всякого интереса посмотрела на мешок.
- Я принес вам продукты. Здесь яйца, масло, сыр, молоко и кролик.
Услышав про кролика, она должна была улыбнуться, но не улыбнулась.
- Я подумал, вам ведь нужно его чем-то кормить.
- Спасибо. - Ей стало стыдно, что она была так нелюбезна с ним. - Не желаете зайти?
Они вошли в гостиную и встали у камина.
- Между прочим, меня зовут Анри Прюдом.
- А меня Сильви…
- Я знаю. Вы уже говорили.
Только теперь она поняла, что он проявляет к ней особый интерес. Удивительно, как она раньше этого не заметила. И еду он принес не потому, что заботился о раненом летчике. Ей было лестно, но в ее жизни и так хватало сложностей.
- Он все еще без сознания? - спросил Гликштейн.
- Да. Недавно заходил врач. Сказал, что все в порядке.
- Хорошо. Но если он у вас останется, ему понадобятся удостоверение личности и продовольственные карточки.
Рашель молчала.
- Я знаю одного человека, он мог бы сделать для него документы. В его вещах случайно нет подходящей фотографии?
- Не знаю, - солгала она.
Они вместе просмотрели бумажник летчика.
- По-моему, эта сгодится. Только девушку надо отрезать. Если этот человек сделает документы, я завтра их принесу. - Он спрятал снимок в карман, Рашель проводила его к двери.
- Еще раз спасибо за все, что вы принесли. И в особенности за кролика. - Она закрыла за ним дверь.
Дэвид Гэннон проснулся. У него раскалывалась голова и сильно болела нога. Очень хотелось пить.
На стуле рядом с кроватью дремала девушка. Густые черные волосы, хорошенькая, но одета не как медсестра - похоже, он все-таки не в больнице.
Что это может значить? Дейви, мучаясь от боли и жажды, пытался разобраться в том, что с ним случилось, но голова работала плохо. Он даже не знал, насколько серьезны его ранения. В конце концов он протянул руку, чтобы разбудить девушку.
Рашель спала и видела сон. Она снова была маленькой и лежала в постели с родителями, ей было тепло и уютно, она знала, что папа и мама ее очень любят. А потом, уже на пути к пробуждению, она вернулась в свой нынешний возраст, и опять она лежала в кровати, по всей видимости, не одна, потому что чья-то рука гладила ее по колену.
Она выпрямилась, рука раненого летчика упала.
- Вы говорите по-английски? - спросил Дэвид Гэннон так тихо, что она с трудом расслышала.
- Да, - ответила девушка, растерянно улыбаясь.
Ей было неприятно от мысли, что она предстала перед ним в таком виде, неумытая и непричесанная. Но его бледность, его слабый голос заставили ее забыть о собственных переживаниях. Она взяла чашку с остывшим травяным настоем.
- Выпейте это. - Рашель помогла ему приподняться.
Его лицо было очень близко, так близко, словно она наклонилась к нему, чтобы поцеловать, и он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
- Вы англичанка?
- Нет. Я жила в Англии, училась в школе.
- Где я?
- Совсем недалеко от Лиона.
Позднее он скажет, как потрясли его ее слова даже в тогдашнем полусумрачном состоянии. Получалось, он на сотни километров отклонился от курса. Ему было стыдно, что он оказался таким плохим штурманом - летел в Англию, а попал…
- Мне нужно вернуться в эскадрилью.
- Вы скоро туда вернетесь.
- Здесь есть немцы?
- Нет.
- Чей это дом?
Она сказала, что это дом пастора.
- А где сам священник? Мне можно с ним поговорить?
- Он не священник, а протестантский пастор. У него есть жена и дети. В этом городе почти все протестанты.
- Кто еще здесь живет?
- Они все на время уехали.
- А где моя одежда?
- Должно быть, уже высохла.
Она вышла и через минуту вернулась с охапкой одежды.
- Помочь вам одеться?
- Но я совсем голый.
- Какая разница.
Ее ответ, похоже, смутил его.
- Кто уложил меня в кровать?
- Врач. Может, съедите немного супа?
Он кивнул.
Сходив за супом, Рашель стала кормить Дэвида с ложечки, одной рукой поддерживая его голову. И опять его лицо было совсем близко.
- Вы живете в этом доме?
- Да.
- Пастор ваш отец?
- Нет.
- Вы так добры ко мне, - сказал он. - Как вас зовут?
Она чуть было не ответила: "Сильви Бонэр", но остановилась - ей вдруг захотелось сказать ему правду. Ей хотелось хоть для кого-то снова стать Рашелью Вайс.
- Рашель, - наконец ответила она.
- Рашель… а дальше?
Девушка решила не рисковать.
- Рашель Бонэр.
Суп был доеден.
- Еще чего-нибудь поесть у вас не найдется?
- Сегодня вам можно принимать только жидкую пищу. Так велел доктор.
Он закрыл глаза и уже через секунду забылся сном.
Она легла спать в комнате мальчиков. Всю ночь ей снились кошмары. В последнем из них ее забрали в гестапо и привязали к стулу: в наказание за то, что она ухаживала за раненым американским летчиком, палачи намеревались прижечь ей лицо раскаленным железом.
Разбудили ее странные звуки - глухие удары по полу в коридоре. Открыв глаза, она обнаружила, что уже утро.
Вскочив с постели, Рашель бросилась к двери и лицом к лицу столкнулась с Дэвидом Гэнноном. Летчик стоял на одной ноге, до подбородка завернувшись в одеяло.
- Давайте я вам помогу.
- Ничего, я сам.
- Упадете, и что мы тогда будем делать?
- Я просто, так сказать, изучал обстановку. - У него был сконфуженный вид, да и голос тоже выдавал стеснение.
Рашель догадалась, что ему надо в ванную.
- Мне кажется, это то, что вы искали, - сказала она, показывая на нужную ему дверь.
- Что ж, думаю, мне не помешает умыться. Может, и водички выпью. - Он на одной ноге запрыгал к ванной.
- Я принесу горячей воды и полотенце.
Ему было трудно долго стоять, и он присел на край ванны - сидячей, таких он никогда прежде не видел. Девушка вернулась с полотенцем и огромным чайником кипятка. Наполнив раковину до половины, она вышла и закрыла за собой дверь.
Дейви взял мыло, больше похожее на комок глины, и вымыл лицо. Как мог, побрился запасной бритвой пастора. Потом помылся целиком, насколько это было возможно.
Выйдя из ванной, он чувствовал себя гораздо лучше. Рашель ждала его в коридоре, уже одетая и причесанная. А она красивая, подумал Дейви. Подпрыгивая на здоровой ноге, добрался до своей комнаты и сел на кровать.
- Вы не знаете, как можно связаться с Сопротивлением?
- Нет. Пастор запрещает им действовать у нас в городке.
- Партизаны могли бы помочь мне вернуться в Англию.
- Ложитесь, - сказала Рашель. - Я вас укрою.
- Но…
- Что "но"?
- Я не могу лечь, пока вы здесь.
- Почему? - спросила она, откровенно его поддразнивая.
- Я же совсем голый.
- Вам что, никогда не приходилось раздеваться при женщине? - улыбнулась Рашель.
- Конечно, приходилось, - ответил он, глядя в пол. - Много раз. Сколько, по-вашему, мне лет?
Она вышла, он лег и натянул на себя одеяла.
- Можно войти? - спросила Рашель. - Надеюсь, вы хорошо спрятали все такое, от чего я могу упасть в обморок.
Он лежал, укрытый простыней и двумя одеялами, удобно положив сломанную ногу. Рашель подоткнула одеяла, а затем, поправляя подушку, наклонилась и поцеловала его в лоб. Она и сама не знала, почему это сделала. Просто взяла и слегка коснулась губами его лба. Но, прежде чем она успела выпрямиться, он обнял ее одной рукой, привлек ее к себе и поцеловал в губы. Пусть короткий и невинный, это был их первый настоящий поцелуй. Смутившись, Рашель отступила к двери.
Глава пятая
Самолет прилетел ближе к вечеру - "шторх" с черными крестами на крыльях. Он летал кругами, словно что-то высматривал. Услышав его, Пьер Гликштейн подошел к дверям хлева. Наблюдая за разведчиком, он догадался, что тот ищет.
Достаточно немецкому летчику обнаружить среди деревьев подозрительный металлический блеск, и сюда привезут целую роту солдат. А вдруг он разглядит след, который они с хозяином оставили, когда тащили раненого американца к хлеву?
Сделав еще три захода, самолет улетел. Старый крестьянин подошел и встал рядом с Пьером.
- Как по-вашему, он что-нибудь увидел?
- Не знаю.
- Надо бы понадежнее спрятать мое хозяйство.
- Где, например?
- А если в уборной?
Старик кивнул. Они сложили рабочие принадлежности Пьера в мешок и отнесли в уборную. Отхожее место было устроено, как обычно в деревнях: над выгребной ямой сделана скамья с тремя отверстиями. Просунув руки в левую дыру, Доде вбил гвоздь с нижней стороны сиденья и загнул крючком. Гликштейн повесил на него мешок.
- Что мы скажем, если они все-таки явятся?
- В тот день, когда упал самолет, была метель. Мы ничего не видели и не слышали.
Дейви лежал в постели и слушал, как Рашель возится на кухне. Ему было приятно думать, что через несколько минут она войдет в комнату. Он встал, проковылял к двери и запер ее на защелку. В спальне стоял небольшой шкаф; он надеялся найти там свое нижнее белье и комбинезон. Одежды в шкафу было немного, и она явно принадлежала молодой девушке. Только тут Дейви догадался, что он спит в постели Рашели.
Кальсоны и комбинезон, аккуратно сложенные, лежали на полке. Сев на кровать, он стал одеваться. Это оказалось нелегким делом, учитывая, что одна нога у него была в гипсе. От напряжения у Дейви закружилась голова. Когда форма была наконец надета, он открыл дверь.
Рашель застала его сидящим на кровати.
- Ты сам оделся, - с улыбкой сказала она ему. - Ну и ну.
Она принесла поднос с чаем и тостами для них обоих и тарелкой супа для Дэвида. Он быстро расправился со всем, что она ему дала.
- Похоже, тебе лучше.
- Намного.
После обеда Рашель сообщила, что ненадолго уйдет.
- Ты не дашь мне что-нибудь почитать, пока тебя не будет?
- На английском? Боюсь, только Библия.
- Наверняка протестантская. Католикам не разрешается читать протестантскую Библию. - Его слова прозвучали слишком резко, и он это заметил. - Я хочу сказать…
- Ты католик? - спросила Рашель.
- Я не хотел тебя обидеть.
- Ты меня и не обидел. Я не протестантка.
- Значит, тоже католичка?
Девушка молчала, не зная, что ответить. Ей нравился этот парень, и все же она решила действовать осторожно.
- Все французы - католики, - сказала Рашель, - кроме тех, кто живет здесь, на плато. Тут у нас все - протестанты. Вернее, почти все. Во Франции есть и евреи. Немцы устраивают на них облавы и отправляют в концентрационные лагеря в Восточной Европе.
- Это только слухи, - возразил он.
- Слухи? Люди видели, как евреев загоняют в товарные вагоны, словно скотину. А по другим слухам, когда они прибывают к месту назначения, их умерщвляют в газовых камерах.
- Никогда не поверю. Этого не может быть, - сказал Дейви. - Откуда тебе известно про газовые камеры?
- Пастору говорили об этом проповедники из Швейцарии.
- Все равно не верю.
Его наивность начинала ее раздражать.
- Конечно, еще ни один еврей не вернулся, чтобы подтвердить эти слухи. Мне надо идти. До свидания.
Одевшись потеплее, Рашель вышла на улицу. В мясной лавке ей удалось купить два маленьких кусочка грудинки для супа. Продавец вырезал из ее книжки несколько купонов. В булочной она взяла последний остававшийся на полке батон, отдав за него еще один купон.
Центр временного содержания располагался неподалеку от городка Ле-Верне. На самом деле это был концлагерь.
Последние пять дней пастор и двое его спутников по большей части провели в закрытом товарном вагоне. Иногда они молились и пели гимны, держась особняком от других арестантов. Эти другие, человек тридцать, были в основном членами объявленной вне закона компартии. В вагоне стояло одно на всех ведро с питьевой водой и еще одно - для отправления естественных потребностей.
В конце концов поезд дотащился до Ле-Верне и остановился в тупике у лагеря, огороженного по периметру глубоким рвом и тремя рядами колючей проволоки. Через каждые сто метров стояли сторожевые вышки с пулеметчиками.
Когда вооруженные охранники стали выгонять арестантов из вагонов, Фавер обратил внимание на людей, молча наблюдавших за происходящим из-за забора. В рваной одежде, грязные, истощенные, с нездоровой бледностью на лицах, они были похожи на ходячие трупы. При виде их оптимизм пастора почти бесследно улетучился.
Им никогда отсюда не выйти, подумал он. Сердце у него сжалось от тревоги, не столько за себя, сколько за товарищей. Он наставил их на этот путь - как и весь город, - и теперь его мучил вопрос: имел ли он право так поступать? Кто он такой, чтобы решать за других, что им делать?
Дейви и Рашель жили почти как муж и жена - вместе ели, слушали по радио песни и фронтовые новости. Часто играли в шахматы. Еще они говорили о будущем, о том, что стали бы делать, если бы война закончилась. Пастор обещал, что Рашель сможет поступить в университет, в Париже или Лионе. Дейви собирался возобновить прерванную учебу, а что дальше - он не знал. Может, ему стоит остаться летчиком. После войны авиация будет стремительно развиваться, говорил он.
Сегодня Рашель надела сверху красный свитер, а под него - синий. Иногда она меняла их местами. Толстые свитера скрывали фигуру. Она не пользовалась ни духами, ни косметикой, ее грубые деревянные сабо стучали при ходьбе. И тем не менее Дэвиду она казалась намного привлекательней и красивее, чем изнеженные, надушенные девицы, с которыми он когда-то ходил на танцы и на футбол.
Минуту они молча смотрели друг на друга.
- По-моему, ты замерзла, - сказал он.
Рашель притворно задрожала.
- Вообще-то у нас в доме холодно.
- Залезай. Я тебя согрею. - Дейви приподнял одеяло и подвинулся, освобождая ей место.
- Нет уж, спасибо.
- Ты же одета. А у меня сломана нога. Что такого страшного я могу сделать?
- Ну конечно.
Поскольку врач уже приходил и вряд ли в такой час кто-то к ним постучится - да и дверь все равно заперта, - Рашель позволила себе пересесть на кровать.
- Но мы будем только разговаривать, - предупредила она.
Держась за спинку, Дейви подтянулся, чтобы сесть рядом с ней. Они укрылись одеялами по грудь.
- Хорошо. - Он погасил стоявшую на тумбочке лампу.
- У меня юбка помнется, - сказала Рашель.
- Так сними ее. Я не возражаю.
- Спасибо, но я лучше не буду. - Однако она позволила ему себя поцеловать.
После этого оба долго молчали. Потом он спросил:
- Где ты научилась так целоваться?
- Тебе понравилось?
- Да. - Его ответ рассмешил их обоих.
- Я целовалась с мальчиками лет, наверное, с двенадцати.
- Хватит заливать.