- В Англии у забора нашего интерната вечно торчали мальчишки. Одному я назначала свидания. Мы убегали на пляж, забирались на вышку спасателей и целовались.
Снова наступила пауза, на этот раз она длилась еще дольше, тишину нарушали лишь вздохи да шорох одеял.
- Ты с ним целовалась, как со мной?
- Нет. Это были совсем невинные поцелуи. Мы не разжимали губ.
- Мне нравится тебя целовать. - Никогда прежде он не был так близок с девушкой, как сейчас.
Но в нем - в них обоих - просыпались новые желания. Очень скоро одних поцелуев стало уже недостаточно.
- Тебе не жарко в этих свитерах?
- Немного.
- Так сними их.
- Ладно, сниму один, - сказала Рашель. - Здесь и вправду довольно жарко, - объяснила она.
Впрочем, она не возразила, когда его рука скользнула под оставшийся свитер. Дейви нащупал ее ребра, такие же крепкие, как у него, но потом его рука ощутила нечто невероятно мягкое и невероятно гладкое, совершенно не похожее на его мускулистую грудь. К его изумлению, Рашель негромко застонала и прижалась к нему.
- Сними этот свитер тоже.
- Нет.
- Почему?
Она ничего не ответила. Теперь они уже не сидели, а, крепко обнявшись, лежали на узкой для двоих кровати, бормотали друг другу нежные слова. Дейви закрыл глаза и тут же ему в голову пришла поразившая его мысль. Вопреки всему, что вот уже год твердили ему его старшие товарищи, научиться летать и убивать немцев еще недостаточно, чтобы стать мужчиной. В жизни есть многое другое. Например, любовь женщины. Это была важная мысль, только слишком сложная. Сейчас он не мог додумать ее до конца, но ничего, как-нибудь потом. И он уснул.
Лежа в его объятиях, Рашель испытывала приятное умиротворение. Вскоре она увидела, что он спит, и даже обрадовалась - желание, которое в них вспыхнуло, было ей внове, и неизвестно, как долго она смогла бы сдерживать порывы Дейви, да и свои тоже. Ей казалось, она никогда прежде не была такой счастливой. Осторожно поцеловав его нос и глаза, она решила, что надо встать, пойти надеть ночную рубашку и лечь. Вот только еще чуть-чуть побудет с ним, просто полежит, глядя на него. Она сама не заметила, как ее сморил сон.
Утром они проснулись одновременно. Обнаружив, что спала рядом с Дейви, Рашель смутилась.
- Извини. Я не собиралась проводить с тобой всю ночь.
Прежде чем Дейви успел ее остановить, она уже встала и натянула на себя второй свитер.
- Ты, наверное, спал со многими девушками.
- Но не целую ночь.
Его ответ ей понравился.
- Значит, со мной было в первый раз?
- Да.
- Но у тебя с ними было… ну, ты понимаешь.
- Конечно.
- И со сколькими ты занимался любовью?
- Я скажу тебе после того, как мы с тобой это сделаем.
Рашель рассмеялась:
- В таком случае я никогда этого не узнаю.
Она умылась на кухне и вытерлась посудным полотенцем. А когда стала готовить завтрак, неожиданно запела.
Одного за другим арестованных оформляли, заполняя необходимые бумаги, и при этом зачитывали лагерные правила. Даже мелкая провинность наказывалась восемью днями карцера - один день без еды и питья, затем три дня на хлебе и воде. Четыре раза в день перекличка на плацу, за опоздание - карцер. То же самое за передвижения или разговоры во время переклички.
Лагерь был поделен на три сектора, отгороженных один от другого рвами и колючей проволокой. Сектор А предназначался для совершивших преступление иностранцев, сектор Б - для политзаключенных, прежде всего коммунистов, а сектор В - для всех остальных. На самом деле в секторе А в основном содержались беженцы, виновные в том, что не имели документов; как правило, это были евреи. Преступники сидели в обычных городских тюрьмах.
Пастора Фавера, Анрио и Вернье определили в сектор Б. Они вошли в указанный им барак. Вместо кроватей там были устроены двухэтажные кары, тянувшиеся во всю длину по обе стороны от узкого прохода. В торцевых стенах - окна без стекол. В таких условиях обитателям лагеря предстояло провести долгую холодную зиму.
На одной из коек сидел истощенный одноногий мужчина.
- Я тут задал несколько вопросов, - сказал пастору Анрио. - Туалет здесь - выкопанная в земле канава. Вода есть, но нет мыла. Что касается питания…
Фавер рассмеялся:
- Не надо меня дразнить.
- На завтрак черный желудевый кофе.
- На обед, полагаю, дают бифштекс из вырезки, - пошутил Фавер.
- На обед и на ужин полагается похлебка с брюквой.
- Не люблю брюкву, - жалобно произнес Вернье.
- Похоже, нам предстоит посидеть на диете, - сказал Фавер. - Не волнуйтесь, не успеете оглянуться, как мы отсюда выйдем. - Он улыбнулся им притворно веселой улыбкой.
Рашель шла по запорошенному снегом городу. День был морозный и ясный. Перед "Приютом путешественника" она увидела два белых автобуса с красными крестами и крытый грузовик с опознавательными знаками германской армии. Она подошла поближе. Немецкие солдаты выводили из автобусов каких-то мужчин в больничных халатах, некоторых выносили на руках, а потом клали на носилки и заносили в гостиницу.
- Что здесь происходит? - спросила Рашель у одной из стоявших неподалеку женщин.
- Они реквизируют гостиницу. Теперь тут будут долечиваться их раненые.
У Рашели подкосились колени. Немцы могли арестовать ее и депортировать как еврейку. А если они явятся в дом к пастору, то обнаружат, что она виновна в куда более серьезном преступлении. Тогда ее расстреляют. И Дейви, наверное, тоже.
Она побежала домой и сообщила американцу, что в Ле-Линьоне разместился госпиталь оккупационных войск. Услышав эту новость, он сразу посерьезнел:
- Мне надо уходить. Я подвергаю тебя большой опасности. И весь ваш городок тоже.
- Но ты еще не можешь ходить.
- Все равно. Еще пару дней, и я отсюда уйду.
- Я не хочу, чтобы ты уходил, - сказала Рашель.
Глава шестая
Майору Тофту все-таки удалось пробиться в таинственный Норджби-Хаус на лондонской Бейкер-стрит. Снаружи это здание легко было принять за небольшой музей или богатый особняк. По короткому коридору Тофта провели в какую-то комнату и закрыли за ним дверь.
Минут через десять в комнату вошла женщина с желтым блокнотом в руках.
- Вы хотели со мной поговорить? - спросила она Тофта.
- Я точно не знаю, с кем мне нужно говорить. - На вид ей было лет тридцать пять, намного больше, чем ему. - Я даже не знаю, по адресу ли я обратился. Вы Вера Томпкинс?
- Да.
В учреждении, в которое проник Тофт, имели дело со множеством секретов. И это было британское учреждение, а не американское.
- Насколько я понимаю, мы находимся в штаб-квартире Управления специальных операций?
- Меня ждет работа, майор.
- Но я не видел никакой вывески при входе.
Мисс Томпкинс была в темном шерстяном платье с модными высокими плечами. Лучше бы на ней была форма - по нарукавным нашивкам он понял бы, в каком она звании.
- Мне сказали, вы руководите операциями по поддержке сил Сопротивления на оккупированной территории Франции.
- Что конкретно вас интересует?
- Вы сбрасываете им оружие, засылаете туда своих агентов и вывозите их назад.
- Кто вам это сказал?
- Друзья из американской разведки. Они должны были предупредить вас о моем приходе.
- Может, вам следовало обратиться к людям из "Сражающейся Франции"?
- Мне советовали поговорить с вами. Лично с вами.
Как объяснили Тофту, Вера Томпкинс была третьим человеком во французском отделе разведывательной организации, насчитывавшей тысячу четыреста сотрудников. Но стоящие над ней генерал и полковник выполняли в основном декоративные функции. Эта женщина имела во Франции больше агентов, радиопередатчиков и радистов, чем кто-либо еще.
- Так что же вам от нас нужно, майор?
- Одного из моих летчиков недавно сбили, и его самолет упал во Франции. Мне нужно знать, жив он или погиб.
Женщина нахмурилась:
- Вы должны меня понять. Я не имею права говорить вам, что входит в сферу нашей деятельности, а что нет.
- Вы можете ответить на мой вопрос?
- Нет.
- Но у вас есть возможность это узнать!
- Почему вы так решили?
- У вас имеются радисты по всей Франции.
- Это утверждение я оставлю без комментариев.
- Если к вам или к кому-то другому поступает подобная информация, вы сообщаете на базу сбитого летчика?
- Полагаю, это происходит по официальным каналам.
- Допустим, чисто теоретически, наш летчик приземлился во Франции. За ним пошлют самолет?
- У вашего товарища был шанс выжить?
- Трудно сказать. Но он очень крепкий парень.
- Как его зовут?
Она записала в блокнот имя и фамилию.
- И все-таки, - настаивал Тофт, - если пилота сбили над Францией, за ним посылают самолет или нет?
Женщина покачала головой:
- Над Францией сбивают слишком много наших летчиков.
- Как же они оттуда выбираются?
- Наверное, пешком через Испанию. Те, кто может.
- Но ведь во Францию постоянно летают самолеты.
- Они летают не по расписанию. Это не железная дорога.
- Предположим, у вас есть самолет и человек, готовый кого-то оттуда вывезти…
- К чему вы клоните?
- Ни к чему. Для начала постарайтесь, пожалуйста, выяснить, жив он или нет. Я оставлю вам свой телефон.
Она записала номер телефона. Тофт встал.
- Должна извиниться, майор, - сказала мисс Томпкинс. - Мне известно ваше имя. И я знаю, сколько сбитых самолетов на вашем счету. Я часто думаю, как людям, подобным вам, удается выжить. Теперь, когда мы познакомились, позвольте мне выразить вам свое восхищение.
Она поднялась со стула, открыла дверь и вышла.
Рашель разбудил громкий стук. Она несколько мгновений стояла, оцепенев, возле кровати, потом отыскала свои сабо и пошла в гостиную. На полпути вспомнила про распахнутые двери обеих спален и про две незаправленные постели, в одной из которых лежал раненый американский летчик.
- Сиди тихо, - прошептала она Дейви и закрыла дверь в его комнату.
Ранней гостьей оказалась Жизель Анрио, жена помощника пастора. Похоже, ее удивило, что в такое время Рашель еще спала - часы на камине показывали без четверти девять.
- Здесь ужасно холодно, - сказала мадам Анрио, осматриваясь по сторонам.
Рашель тоже окинула взглядом гостиную, но, к счастью, не обнаружила ничего, что могло бы выдать присутствие в доме постороннего.
- Сейчас разведу огонь.
Она сунула в кучку тлевших головешек немного щепок и положила сверху несколько поленьев. Огонь быстро разгорелся.
- Я пришла сообщить, что на завтрашнюю службу присылают другого пастора, - сказала мадам Анрио. - Он должен прибыть сегодня с двенадцатичасовым поездом, а может, и позже, если, конечно, поезда еще ходят. В последнее время на железную дорогу нельзя особенно полагаться.
Кроме того, продолжала она, звонила мадам Фавер, передавала привет. Она сейчас в Виши, пытается выяснить, по чьему приказу арестовали двух священнослужителей и директора школы. Получив ответ, она сразу же вернется домой.
Мадам Анрио говорила без остановки, и Рашели, чтобы поддерживать разговор, достаточно было лишь изредка кивать. Пастора, который сегодня приедет, зовут Пеллетье. В воскресенье после обеда он, скорее всего, вернется домой. Но сегодня, естественно, рассчитывает на ночлег в доме Фавера. Если Рашели неудобно оставаться наедине с незнакомым мужчиной, она может переночевать у мадам Анрио.
- Спасибо, ничего страшного, - сказала Рашель и тут же с тревогой подумала про Дейви. - Мне надо поддерживать огонь, чтобы дом не вымерз до приезда мадам Фавер.
Когда мадам Анрио наконец ушла, Рашель бросилась к Дейви, который с нетерпением ее ждал. Она объяснила, что ему придется со всеми своими вещами перебраться на чердак.
- На чердак?
- Он не должен знать, что ты здесь.
- Почему ему нельзя знать, что я здесь?
- Потому что он может донести, вот почему.
- Но он же протестант.
- Многие протестанты вступили в нацистскую партию.
- В Германии - да. Но ведь этот пастор француз.
- Многие французы сотрудничают с немцами. Те, кто уверен, что немцы победят, - добавила она. - Некоторые даже считают: оккупация пойдет Франции на пользу, немцы наведут в стране порядок. Тебе нельзя рисковать.
У него был такой подавленный вид, что она невольно смягчила тон, добавив:
- Как только он уедет, ты сможешь спуститься.
Дейви обнял ее, и она погладила его по щеке. В это время с улицы снова постучали.
Рашель тщательно прикрыла за собой дверь. Но это был всего-навсего Пьер Гликштейн. Он принес удостоверение личности и продовольственные карточки для летчика. Девушка проводила его в комнату американца.
- Их сделал для вас один мой знакомый. - Он не говорил по-английски, и Рашели пришлось переводить.
Дейви положил документы на тумбочку.
- Даже не знаю, - сказал он ей. - Если я ими воспользуюсь, я стану шпионом. Меня могут расстрелять.
- Что он говорит? - спросил Гликштейн.
- Он вас благодарит, - улыбнулась Рашель.
Пьер просиял:
- Теперь у него другое имя. По документам он был ранен и демобилизован из французской армии.
Судя по выражению лица американца, на него бумаги не произвели особого впечатления, зато девушка кивала, улыбалась и глядела на Пьера с уважением. Но тут он заметил, как эти двое смотрят друг на друга - словно безмолвно обмениваясь только им понятными посланиями.
- Скажите ему, над той фермой, где он упал, на днях летал немецкий самолет-разведчик.
Вдруг постучали в дверь, все трое испуганно переглянулись.
- Наверное, приехал пастор, который будет замещать Фавера на воскресной службе, - сказала Рашель, пытаясь успокоить и их, и себя. - Я схожу посмотрю.
Вскоре молодые люди услышали приближавшиеся шаги, дверь распахнулась, и на пороге показалась облегченно улыбающаяся Рашель. Следом за ней шел доктор Блюм.
- Возможно, сегодня швы снимать, - сказал он.
Выставив девушку и Пьера из комнаты, он осмотрел раны и действительно принялся снимать швы. Целиком уйдя в работу, врач приговаривал: "Хорошо, хорошо", довольный тем, что раны у Дейви заживают. Сменив повязки, он измерил пациенту давление - оно оказалось в норме - и температуру, которая тоже была нормальной.
- У молодых все так быстро заживает, - пробормотал Блюм на своем родном языке.
Вскоре он вышел в коридор, а вслед за ним в дверях спальни показался ковылявший на костылях Дейви.
- Спроси у него, сколько еще мне тут сидеть. - Он с нетерпением слушал, пока Рашель переводила его вопрос.
- Говорит, три недели как минимум.
Рашель не предложила гостям ни чаю, ни какого-нибудь другого угощения. Ей хотелось поскорее их выпроводить, чтобы Дейви успел спрятаться до появления пастора Пеллетье. В результате доктор Блюм почти сразу откланялся, а через несколько минут ушел и Пьер Гликштейн.
Пастор Пеллетье объявился лишь после полудня. Он привез с собой еду. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки - два апельсина и запеченная в духовке курица. Пеллетье объяснил, что всегда берет что-нибудь поесть, если приходится ехать в чужой приход. В нынешние времена нельзя злоупотреблять гостеприимством. Но он, конечно, с ней поделится.
- Спасибо, - машинально ответила Рашель.
Ее сейчас волновало другое: что за человек этот пастор и насколько ему можно доверять.
Вечером Рашель ужинала вместе с гостем. От курицы она отказалась, сказав, что редко ест мясо, но апельсин взяла, потому что уже и не помнила, когда в последний раз видела эти фрукты. За столом пастор Пеллетье начал расспрашивать ее: кто она, откуда приехала и так далее. Рашель повторила свою обычную легенду, а когда он спросил про скрывавшихся в Ле-Линьоне евреев, ответила, что ничего о них не слышала.
После ужина Пеллетье, сидя у камина, немного поработал над проповедью. Рашель устроилась с книжкой поближе к огню, но не столько читала, сколько прислушивалась, не доносятся ли сверху какие-нибудь звуки. Наконец, пожелав девушке спокойной ночи, Пеллетье удалился в одну из детских спален.
По его ощущению температура на чердаке опустилась почти до нуля и продолжала падать.
Им кое-как удалось затащить сюда матрац. Затем они отнесли наверх одеяла, подушку, пару бутылок с водой, хлеб, немного сушеных фруктов и орехов, лампу, электрообогреватель, ведро и костыли. Рашель закинула на чердак и его парашют.
- Незачем ему валяться внизу. Если кто-нибудь его увидит… - Она бросила парашют на матрац. - Можешь подложить его под голову.
Они сидели на чердаке, держа люк открытым, чтобы услышать, когда придет пастор Пеллетье, и разговаривали. Когда Дейви попытался повалить ее на матрац, она воспротивилась - Пеллетье мог появиться в любую минуту, - но позволила ему несколько поцелуев. Ему их вполне хватило, чтобы воспламениться. В конце концов она была вынуждена его остановить. Когда он в очередной раз попробовал ее поцеловать, она прикрыла его губы рукой:
- Хватит, хватит. - Потом она сказала: - Мне надо тебе кое в чем признаться.
- И в чем же?
Пришло время покаяться в обмане. Она назовет ему свое настоящее имя, скажет, что она еврейка и родилась в Германии, повинится, что съела его шоколад… Вдохнув поглубже, Рашель спросила:
- Кто такая Нэнси? - Она решила начать с чего попроще.
- А что ты про нее знаешь?
- Я читала ее письмо, - ответила Рашель, отводя глаза. - Я знаю, это нехорошо. Мне очень стыдно.
Дейви рассмеялся:
- Прочла и прочла. Ничего страшного.
Его реакция придала ей смелости.
- Я съела твой шоколад.
Он опять засмеялся:
- В чем еще ты должна мне сознаться?
Ей хотелось рассказать ему правду о себе, но она никак не могла решиться.
- Так кто же такая эта Нэнси?
- Девушка, с которой я встречался. Даже подумывал на ней жениться. Она была очень подходящей партией.
- Подходящей?
- Наши родители дружили. Мы знали друг друга чуть ли не с детства. - Неужели это все, что их связывало? Только лишь то, что она ему "подходила"? В последнее время Дейви искал ответы на вопросы, над которыми раньше даже не задумывался. - В любом случае это было до того, как я встретил тебя.
- Почему встреча со мной должна что-то изменить?
- Никто не был мне так близок, как ты. - Это была еще одна новая истина, с которой он старался свыкнуться. - Теперь я больше не хочу жениться на Нэнси.
- На ком же ты тогда хочешь жениться? - спросила она нарочито беззаботным голосом.
- Не знаю… может быть, на тебе.
- На мне?
Ей было удивительно приятно это слышать, даже просто думать об этом. Но со свойственной ей рассудительностью Рашель сразу поняла, что это невозможно.
- Как ты можешь на мне жениться? Я останусь здесь, а ты будешь где-то далеко.
- Война когда-нибудь кончится, и я вернусь.
Может, он и вправду вернется. Все может быть - хоть это и казалось ей маловероятным.